XI. Пушкинский профиль Маттерхорна. Валлис

XI. Пушкинский профиль Маттерхорна. Валлис

«Аня, милая, я хуже чем скот! Вчера к 10 часам вечера был в чистом выигрыше 1300 фр. Сегодня – ни копейки. Всё! Все проиграл! И все оттого, что подлец лакей в Hotel des Bains не разбудил, как я приказывал, чтоб ехать в 11 часов в Женеву. Я проспал до половины двенадцатого. Нечего было делать, надо было отправляться в 5 часов, я пошел в 2 часа на рулетку и – всё, всё проиграл».

Переход через Альпы, даже еще к середине XIX века, представлял непростую задачу и был сопряжен с многочисленными опасностями. Чтобы представить себе, как это происходило, начнем главу о горном швейцарском кантоне Валлис (Wallis) с того, что пройдем Симплонской дорогой к знаменитому перевалу вместе с Николаем Станкевичем, московским литератором и философом, совершившим свой переход через Альпы осенью 1839 года.

Путь, который занимает теперь лишь пару часов на автомашине, представлял собой в те времена многодневное путешествие. Из Женевы русский путешественник отправился до Веве, откуда начиналась старинная дорога, ведущая в Италию, и, сев там вечером в дилижанс, ночевал уже в долине Роны, в местечке Сен-Морисе (не путать со знаменитым курортом в Энгадине). «Оттуда узкою долиною мы добрались до Сиона, главного города в кантоне Валлис». Здесь снова ночевка. Следующую ночь путешественники должны были провести в Бриге (Brig), на подходе к Симплон, но в местечке Туртман (Turtmann) вынуждены были остановиться из-за дождя: “Вся долина к Бригу была залита водою”. Переждав ночь, двинулись дальше: “Вода спала, так что можно было видеть дорогу, и мы продолжали несколько времени покойно наше странствие, как вдруг, не доезжая Брига, услышали, что нам должно спешиться и идти с час горою, потому что в долине вода. Делать нечего: мы вооружились зонтиками, взвалили чемоданы на швейцаров, пришедших к нам навстречу, и пошли…»

Добравшись до Брига, измученные путешественники узнают, что дальше дороги нет: «Новое известие: мост сломали, чтобы дать воде свободный проход и отвести ее от местечка. <…> На другой день нельзя было думать о пути: дождь лил, и горы дымились в облаках».

После еще одной утомительной ночевки Станкевич снова отправляется в путь. Дорога большей частью идет над пропастью. «Но вот мы очутились над местом, где буря оставила следы: камни лежали на дороге; сосны, вырванные с корнем, спускались к нам, одна лежала даже на самой дороге, – еще дальше, и нам пришлось слезть, потому что на дорогу съехал целый холм с горы, коляску перетащили кое-как, и мы очутились в галерее, прорезанной в скале, которая преграждает дорогу; через нее с шумом несется водопад и падает в пропасть, капли от него проникают свод и угощают путешественников дождевою ванною.

Н.В. Станкевич

Прошедши это и еще другое подземелье, мы поднялись на высшую точку Симплона – бесплодная земля открылась перед нами. Резкий ветер веял в лицо, и мы, за час перед этим не знавшие, что делать от жару, стали кутаться. Камень и крест обозначают вершину; недалеко от них выстроен дом, принимающий в случае нужды путешественников под свою кровлю. Отсюда дорога ведет вниз, и мы скоро спустились в деревеньку Симплон. <…> Оказалось, что от Симплона к Домо д’Оссоле (первый итальянский город) дорога так испорчена, что даже верхом нельзя проехать…»

Уже из Флоренции, подводя итоги этому полному опасностей пути, Станкевич напишет Грановскому: «Тут бури и наводнения поставили дорогу вверх дном; мы провозились Бог знает сколько времени и наконец должны были из деревушки Симплон идти верст 20 пешком… – по большей части на четвереньках».

Пройдем же теперь по этому пути по стопам москвича вверх по течению Роны – от Женевского озера до Симплонского перевала, останавливаясь в тех местах, которые так или иначе связаны с русской историей и культурой.

На восток от Эгля (Aigle) идет живописная долина, полная тихих курортных местечек. Лейзен (Leysin) был известен в России до революции лечением легочных заболеваний. Например, в 1911 году здесь лечится от туберкулеза Борис Кустодиев. На «русском рождественском концерте», организованном самими больными, художник устраивал «живые картины». Связан Лейзен и с именем Стравинского. Здесь живет композитор в феврале-марте 1914 года в «Гранд-Отеле» (“Grand H?tel”) и заканчивает работу над «Соловьем». Считается, что на сочинение «Свадебки» вдохновила Стравинского свадьба, увиденная им в Лейзене. В тридцатые годы здесь лечился поэт Анатолий Штейгер.

В Ормоне (Les Ormonts), в двадцати километрах от Эгля, в 1895 году устраивают переговоры Плеханов, Потресов и Ленин. Молодые социал-демократы, приехавшие из России, поднялись сюда пешком крутыми тропинками от Женевского озера. Это путешествие – первое знакомство Ленина, будущего любителя Альп, с горами. Потресов вспоминает: «Беседа происходила летом 1895 года в горах в местечке Ормони (неподалеку от долины Роны). В эту горную деревушку Ленин и я (третьим нашим компаньоном был А.В. Воден) пришли пешком из Кларана через довольно высокий горный перевал. Туда же, в Ормон, приехал Плеханов, и мы всей компанией поселились в одном пансионе». Здание небольшой гостинички с громким названием «Гранд-Отель», где определялась судьба империи, сгорело, но отель существует по-прежнему в новом здании под тем же названием. В эти места Ленин приедет еще раз в 1908 году, чтобы провести несколько дней в соседнем селении Вер л’Еглиз (Versl’Eglise).

В следующей деревне, если идти вверх по долине, Диаблере (Les Diablerets), отдыхает Игорь Стравинский с семьей летом 1917 года на вилле «Ле-Фужер» (“Les Foug?res”). В тишине валлийских гор композитор работает над «Свадебкой». Сюда к нему приходит из России телеграмма о смерти брата на румынском фронте от сыпного тифа. В июле к композитору проездом в Италию приезжает Дягилев.

В Диаблере Набоковы, следуя совету своего соседа по «Монтрё-Паласу» Питера Устинова, покупают в 1962 году участок земли – по соседству с участком Устинова, чтобы, как тот, построить летнее шале, но из этого начинания так ничего и не получится. Набоков не хочет себя привязывать к одному месту и проводит каждое лето на разных курортах Швейцарии. В Диаблере писатель приедет еще раз летом 1963 года. Вместе с сыном Набоков остановится в гостинице «Гранд-Отель» (“Grand H?tel”).

Вернувшись в долину Роны и продолжив путь вверх по ее течению, попадаем в Бе (Вех), место, известное своей сталактитовой пещерой с романтическим названием «Грот фей» (Grotte aux F?es). Некогда сюда привезли на экскурсию лозаннских пансионерок, Марину и Анастасию Цветаевых. Последняя вспоминает в своей книге: «На неделю весенних каникул мы поехали в Бэ-ле-Бэн (Вех les Bains). Высокие травы парка, комнатки горной гостиницы, походы в горы, с щемящей – уже почти год! – памятью о Шамуни и Аржантьер. Великолепная весна сырых долин и цветущих деревьев. Поездка в Грот-о-фэй. Фонтаны у входа в пещеры, бой струй, пена, волны… Легенда о феях. И всё это залито струями бенгальских огней».

В 1905 году здесь три недели отдыхает с семьей и ходит в горы Василий Розанов, приехав сюда из Женевы. Швейцарскими впечатлениями он делится в не совсем, как это часто бывает у Розанова, казалось бы, подходящем месте, а именно в очерке о Чехове:

«Голубые озера, голубой воздух, – панорама природы, меняющаяся через каждые десять верст, какие делает путешественник или проезжий, – очертания гор, определенные, ясные, – всё занимательно и волшебно с первого же взгляда. Это – Швейцария.

Люди бодры, веселы. Здоровье – неисчерпаемо. В огромных сапожищах, подбитых каким-то гвоздеобразным железом, с длинными и легкими палками в руках, с маленькими и удобными котомочками за спиной, они шастают по своим горам, с ледника на ледник, из долины в долину и всё оглядывают, рассматривают, должно быть, всем любуются.

Я всматривался в этих людей. “Вот гениальная природа и гениальный человек”… То есть “должно быть так”. Ведь человек – конечный продукт природы. Откуда же взяться человеку, как не из природы? И я вглядывался с непременным желанием любить, восхищаться, уважать.

Лица – веселые, а здоровье такое, что нужно троих русских, чтобы сделать из них одного швейцарца. В Женеве, на общем купанье, я был испуган спинами, грудями, плечами мужчин и не мог не подумать, что этот испуг должна почувствовать каждая женщина, к которой подходит такой человекообразный буйвол, “и тогда на ком же они женятся” и вообще “как устраивается семья у таких буйволов”. Я представлял тщедушных, худеньких, измученных русских женщин, каких одних знал в жизни, и, естественно не мог их представить в сочетании с такими буйволами.

И я еще думал, думал… Смотрел и смотрел… Любопытствовал и размышлял.

Пока догадался:

– Боже! Да для чего же им иметь душу, когда природа вокруг них уже есть сама по себе душа, психея; и человеку остается только иметь глаз, всего лучше с очками, а еще лучше с телескопом, вообще, некоторый стеклянный шарик во лбу, соединенный нервами с мозгом, чтобы глядеть, восхищаться, а к вечеру – засыпать…

Сегодня – восхищение и сон…

Завтра – восхищение и сон…

Послезавтра – восхищение и сон…

Всегда – восхищение и сон…

Вот Швейцария и швейцарец во взаимной связи».

И далее, размышляя о необходимости страдания, которое одно только приносит мудрость и глубину, Розанов заключает: «Зачем швейцарцам история? Зачем швейцарцам поэзия? Зачем музыка? У них есть красивые озера…»

В 1968 году выберет в качестве места своего летнего бегства от переполненного туристами Монтрё Набоков. В гостинице «Салин» (“H?tel des Salines”) он будет писать «Аду».

Деревушка Эвионна (Evionnaz) связана с Толстым. В 1857 году, возвращаясь из Италии с Владимиром Боткиным, он останавливается здесь. Запись от 22 июня: «Пешком до Evionnaz. Долина, залитая лиловым чем-то <…> Грязная харчевня с клопами».

Достопримечательность, не пропускаемая туристами, – водопад Пис-Ваш (Pisse-Vache) неподалеку от города Мартини (Martigny). Русских путешественников смущает неприличное название столь благородного природного явления, не имеющего, в общем-то, ничего общего с коровьей мочой. А далее мрачное, но величественное ущелье Горж-дю-Триан (Gorges du Trient). Роскошные альпийские виды дают повод Чайковскому, посетившему Валлис в 1873 году, написать в дневнике о своих чувствах к отечеству: «Ездил смотреть Pisse-Vache и Gorges du Trient… Подымался на какую-то неизвестную гору, где на вершине нашел двух кретинок… Среди этих величественно прекрасных видов и впечатлений туриста я всей душой стремлюсь в Русь, и сердце сжимается при представлении ее равнин, лугов, рощей. О милая родина, ты во сто крат краше и милее всех этих красивых уродов гор, которые, в сущности, не что иное суть, как окаменевшие конвульсии природы». Соседний Сальван (Salvan) снова связан с именем Игоря Стравинского. Композитор живет и работает в 1914 году в пансионе «Бель-Эр» (“Bel-Air”), вернувшись из России с семьей. Тут и его застает война.

Дальше вверх за Сальваном спряталось высоко в горах местечко Фино (Finhaut), почти на самой границе с Францией. Здесь скрывается летом 1937 года порвавший со Сталиным агент Интернационала и НКВД Игнатий Порецкий с женой Эльзой, но игра в прятки с советской разведкой продолжается недолго: 4 сентября его убивают.

На юг от Мартини высоко в горах расположен курорт Шампе (Champex). Здесь останавливаются Набоковы летом 1961 года, вернувшись из Италии, где слушали выступления на сцене миланской оперы сына Дмитрия. В своей комнате в отеле «Альп-э-Лак» (“Grand H?tel Alpes et Lac”) писатель работает над романом о поэме Кинбота. 13 июля он записывает в дневник: «Закончил по меньшей мере половину “ледного пламени”». Разумеется, за карточками не забывается сачок. Вера возит мужа на машине в разные уголки Валлиса. Сам Набоков не проявлял никакого интереса к чудесам техники, не водил автомобиль, ни разу в жизни не летал на самолете и даже не любил разговаривать по телефону. В Шампе к Набоковым приезжают гости – сестра Елена из Женевы, двоюродный брат Николай, дирижер Игорь Маркевич. Сын Дмитрий пугает родителей рискованными подъемами на кручи – Набоков признавался сестре, что когда он смотрит, как тот взбирается на скалы, «рука тянется креститься».

В соседней долине находится Вербье (Verbier), еще одно набоковское место в Валлисе. Здесь живет писатель летом 1968 года в гостинице «Парк-Отель» (“Park H?tel”) и работает над «Адой».

На юг от Мартини идет дорога к перевалу Сен-Бернар (St. Bernard), расположенному на границе с Италией. Этой дорогой возвращается из короткой поездки в Турин в июне 1857 года Лев Толстой со своим молодым другом Владимиром Боткиным. На перевале путешественники ночуют. Толстой записывает 21 июня: «Туман, холод, русский вечер, с оттепелью зимой. Странность. Громадность Hospice в тумане. Прием – монашески сладкий. Зала с камином, путешественницы, монашенки. Славный ужин, 2 англичанки и 2 француза и 2 русские». На следующее утро: «Позавтракали, осмотрели церковь, копии плохих картин и пошли. Посмотрели мертвых, точно эскиз. Пошли в тумане по снегу вниз». Толстой и Боткин осмотрели морг при монастырском убежище, где сохранялись в течение многих месяцев тела погибших в горах и найденных монахами. О самом Мартини Толстой замечает: «Чудесное место».

Следующий за Мартини городок по направлению к Симплону – Саксон (Saxon) – связан прежде всего с именем Достоевского, которого безжалостно притягивает сюда из Женевы курортная рулетка во время его швейцарского пребывания в 1867 году, но бывали здесь и другие русские. В 1857 году в Саксоне проводит лето с беременной женой известный русский гравер и живописец Лев Жемчужников, брат создателя Козьмы Пруткова. Он описывает свои впечатления в книге «Мои воспоминания из прошлого» и особенно его поражает – после России – отношение швейцарцев к армии: «Меня очень занимал здешний обычай собираться по воскресеньям из разных деревень для стрельбы в цель, причем лучшие стрелки получали премии. <…> Я – ненавистник военщины, которая опротивела мне во время корпусной жизни, – смотрел с удовольствием на подростков-юношей, которые добровольно, без начальства, проделывали военные упражнения и участвовали в стрельбе; а женщины украшали заслуживающих премии цветами. Характер этих военных забав был такой веселый, непринужденный; лица молодежи были оживленные. Идя дружно домой, они пели патриотические республиканские песни, прославляя свержение венчанных королей и деспотов, прославляя свободу, самоуправление и смерть за родину».

Через десять лет эта деревушка становится местом драматических событий в жизни великого русского писателя. Из Саксона Достоевский посылает каждый день письма своей жене. 5 октября, сразу по приезде, он сообщает: «Со мной случилось с первого шага скверное и комическое приключение. Вообрази, милый друг, что как ни глядел я, во все глаза, а проехал Bains Saxon мимо три станции, а образумился в городке Sion, где и вышел, доплатив еще им, разбойникам, 1 ф. 45 сант., каково! Не имею понятия, как это устроилось. Я каждую станцию смотрел».

Дорога из Женевы в Саксон заставляет Достоевского сменить гнев на милость, и, пожалуй, впервые в его швейцарских описаниях звучат нотки восторга: «Виды – восхищение! Истинно сказать, Женева стоит из всей Швейцарии на самом пакостном месте. Веве, Vernex, Montreux, Chillion и Вильнев – удивительны. И это в дождь и в град. Что же было бы при солнце!» Сам же курорт вызывает у писателя лишь ироническое замечание: «Saxon – деревнюшка жалкая. Но отелей много и на большую ногу».

В первый вечер Достоевский в выигрыше, но следующий день становится роковым. Проспав утренний поезд в Женеву, он снова играет и проигрывается до такой степени, что закладывает обручальное кольцо. «Аня, – пишет Достоевский в отчаянии оставленной дома беременной жене, – судьба нас преследует».

Через месяц, в ноябре 1867 года, Достоевский, получив часть аванса за «Идиота», снова устремляется в Саксон. Из письма Анне Григорьевне 16 ноября: «Ах голубчик, не надо меня и пускать к рулетке! Как только прикоснулся – сердце замирает, руки-ноги дрожат и холодеют. Приехал я сюда без четверти четыре и узнал, что рулетка до 5 часов. (Я думал, что до четырех.) Стало быть, час оставался. Я побежал. С первых ставок спустил 50 франков, потом вдруг поднялся, не знаю насколько, не считал; за тем пошел страшный проигрыш; почти до последков. И вдруг на самые последние деньги отыграл все мои 125 франков и, кроме того, в выигрыше 110. Всего у меня теперь 235 фр. Аня, милая, я сильно было раздумывал послать тебе сто франков, но слишком ведь мало. Если б по крайней мере 200. Зато даю тебе честное и великое слово, что вечером, с 8 часов до 11-ти, буду играть жидом, благоразумнейшим образом, клянусь тебе. Если же хоть что-нибудь еще прибавлю к выигрышу, то завтра же непременно пошлю тебе…» В конце следует приписка: «Аня, милая, не надейся очень на выигрыш, не мечтай. Может быть, и проиграюсь, но, клянусь, буду, как жид, благоразумен».

Благим намерениям играть, оставаясь благоразумным, не суждено сбыться. 18 ноября Достоевский пишет в Женеву: «Аня, милая, бесценная моя, я все проиграл, всё, всё! <…> Я заложил и кольцо, и зимнее пальто – и всё проиграл».

Драматизм ситуации придает то обстоятельство, что Достоевский не может выехать из Саксона, не заплатив за гостиницу и без пальто. «…Умоляю тебя, Аня, мой ангел-спаситель, пришли мне, чтоб расплатиться в отели, 50 франков». Ангел-спаситель закладывает – не в первый раз – свои вещи и вызволяет мужа.

Чудовищный стресс после проигрыша благотворно влияет на творческую активность писателя. В том же письме он заверяет жену: «Будь уверена, что теперь настанет наконец время, когда я буду достоин тебя и не буду более тебя обкрадывать, как скверный, гнусный вор! Теперь роман, один роман спасет нас, и если б ты знала, как я надеюсь на это!» В Женеве писатель набрасывается на «Идиота».

И хотя Достоевский обещает жене: «Никогда, никогда я не буду больше играть», – уже всего через пару месяцев он снова, получив деньги из России, несмотря на то что всё «заложено-перезаложено», оставляет жену с новорожденной дочкой и мчится в Саксон. И опять с валлийского курорта отправляются в Женеву письма, исполненные отчаянием. Снова писатель просит: «Заложи что-нибудь».

Панорама валлийских гор найдет отражение в его «швейцарском» романе: князь Мышкин до возвращения в Петербург лечится у швейцарского врача в лечебнице в Валлисе.

Мост в Сионе и руины,

Бесподобные картины!

Город весь Сион стоит

На горе; прекрасный вид!

В историю русской литературы Сион вошел тем, что здесь, направляясь на рулетку и проехав Саксон, вышел и в ожидании обратного поезда пообедал Достоевский: «В Сионе прождал час и поел, – сообщает он в письме жене. – В Restaurant у станции дали сосисок и супу. Это ужас ужасов».

Высоко в горах над Сионом приютилась деревня Анзер (Anze`re-sur-Sion) – еще одно русское литературное место в Швейцарии. Здесь летом 1971 года в отеле «Де-Маск» (“H?tel des Masques”) Набоков пишет «Прозрачные вещи».

Вообще без большого преувеличения можно сказать, что весь Валлис – набоковский кантон Швейцарии. На протяжении семнадцати лет своей жизни в Монтрё почти каждое лето писатель приезжает в эти горы. Рядом с Анзером расположен еще один горный курорт, связанный с жизнью писателя, Кран-Монтана (Crans-Montana). В 1964 году Набоков отдыхает здесь вместе с Верой, только что вышедшей тогда из больницы, в отеле «Бо-Сежур» (“Beau-Se?jour”). Набоковы проводят в Кран-Монтане месяц. Помимо ежедневной обязательной прогулки в горы за бабочками писатель много работает, в частности, просматривает перевод своей пьесы «Изобретение Вальса», сделанный сыном Дмитрием.

В следующем по нашему маршруту к Симплону городке Сьерр (Sierre) происходит знаменательная встреча в жизни Бакунина. 30 августа 1874 года здесь в последний раз видятся бывшие друзья и товарищи по оружию – русский анархист и его итальянский ученик и одновременно благодетель Кафиеро (об истории их отношений будет рассказано в главе «В поисках Горы правды»).

«Сьерра – странный городишко, – читаем в книге “Годы странствий” писателя Георгия Чулкова. – Прежде всего странно то, что у жителей Сьерры свой собственный язык – ни французский, ни немецкий, ни итальянский, а смесь патуа с какими угодно наречиями. Улички, хотя и живописны, лишены приятности, благодаря грязи и сырости. Туманы застаиваются в этом ущелье, и я не знаю, какие демоны понудили меня, больного, поселиться здесь. А между тем над Сиеррой возвышается великолепная гора Montana-Vermala. Но увы! – у меня не было денег, чтобы подняться на эту гору и поселиться в отеле».

Бриг же сам неживописен,

Ничего в нем нет, зи виссен,

Что могло бы эксите

Хоть эн пе курьезите.

С другой стороны, восторги русских путешественников от картины, открывающейся с Симплонского перевала, подытоживает Достоевский, проехавший здесь в Италию: «Самое пылкое воображение не представит себе, что это за живописная горная дорога».

Во времена Достоевского переезд через перевал уже представляет собой скорее туристический аттракцион, в то время как, например, для проехавшего здесь почти за полвека до этого Глинки путешествие по горам еще было связано с опасностью. Композитор направляется через Базель, Берн, Лозанну и Женеву в Италию со своим спутником – юным тенором Николаем Ивановым, который едет учиться у итальянских певцов. Отметим, что обратно на родину Иванов так и не вернется, будет с успехом выступать на оперных сценах Италии, в Париже, Лондоне и пользоваться там изрядной популярностью.

В записках Глинки находим описание, как путешественники в то время пересекали перевал. «Когда мы находились почти у вершины Симплона, кондуктор выпустил нас из дилижанса и позволил пройти пешком самую крутую часть пути». В дилижансе рядом с русскими сидел молодой англичанин, ехавший в Корфу. «Когда же мы находились на самой вершине и надлежало нам снова сесть в дилижанс, – продолжает Глинка, – англичанина не нашли. Начали искать и звать его и наконец увидели его сидящего спокойно на обломке утеса, отделенного глубокой трещиной от главной каменной массы, нависшей над ужасной пропастью. “Что вы делаете, сударь?” – воскликнул кондуктор. “Я испытываю ощущение опасности”, – хладно отвечал островитянин. “Но разве вы не видите, что рискуете скатиться в пропасть?” – сказал кондуктор. “Именно потому, что я рискую, я и испытываю реальное ощущение опасности”, – сказал англичанин и пошел на свое место». Может быть, не случайно, что именно англичане изобрели в этих горах альпинизм?

Красота Маттерхорна (Matterhorn), пирамидального символа Швейцарии, и Монте-Розы (Monte Rosa), которую Швейцарские Альпы делят с Итальянскими, заставила дрогнуть сердце даже далеко не сентиментального Герцена: «Я сошел с лошади и прилег на глыбу гранита, причаленную снежными волнами к берегу… Немая, неподвижная белизна, без всякого предела… легкий ветер приподнимал небольшую белую пыль, уносил ее, вертел… она падала, и снова всё приходило в покой, да раза два лавины, оторвавшись с глухим раскатом, скрывались вдали, цепляясь за утесы, разбиваясь о них и оставляя по себе облако снега… Странно чувствует себя человек в этой раме – гостем, лишним, посторонним – и, с другой стороны, свободнее дышит и, будто под цвет окружающему, становится бел и чист внутри… серьезен и полон какого-то благочестия!»

Закончим главу о Валлийских горах еще одним упоминанием Набокова (в эти места писатель приезжает несколько раз).

Лето 1962 года Набоков с Верой проводит в Церматте (Zermatt), в отеле «Мон-Сервэн» (“H?tel Mon Cervin”). Здесь догоняет его успех только что вышедшего «Бледного пламени» – писателя преследует по горам группа телевидения Би-би-си в стремлении снять его знаменитую охоту за бабочками на фоне Маттерхорна. В интервью английскому телевидению на вопрос, собирается ли он вернуться в Россию, Набоков отвечает: «Я никогда не вернусь, по той простой причине, что вся та Россия, которая нужна мне, всегда со мной: литература, язык и мое собственное русское детство. Я никогда не вернусь. Я никогда не сдамся».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.