§ 1. Русское военное дело накануне «Великой пороховой революции»

§ 1. Русское военное дело накануне «Великой пороховой революции»

Возникновение в конце XV в. на востоке Европы сильного Российского государства стало неожиданностью не только для современников. И сейчас, спустя полтысячи лет после того, как его первый государь Иван III стал именовать себя «Иваном Божиею милостью государем всеа Руси и великим князем Владимирским, и Московским, и Новогородским, и Псковским, и Тверским, и Югорским, и Пръмскы, и Болъгарским и иных»⁵⁵¹, причины столь быстрого возвышения незначительного на первых порах Московского княжества и превращения его в могущественное государство продолжают вызывать споры среди историков. Как писал отечественный историк Ю.Г. Алексеев, «…в отличие от наиболее развитых стран Запада она (Северо-Восточная Русь. – П.В.) встала на путь централизации на другом, более раннем этапе развития феодальных отношений (выделено нами. – П.В.). На Руси во второй половине XV в. еще не только не сложился капиталистический уклад (как в тюдоровской Англии), но и не было сколько-нибудь заметных ростков новых буржуазных отношений (как во Франции Людовика XI)…»⁵⁵².

Загадка образования единого Русского государства, не разрешенная и по сей день, вынуждает историков искать порой самые неожиданные и нетрадиционные объяснения «несвоевременному» возникновению Российского государства. Однако какие бы ни выдвигались мнения относительно особенностей его становления и развития, несомненно одно – война сыграла в этом огромную роль. Находясь на стыке Запада, Востока и Византии, на краю Великой Степи, откуда из века в век с пугающей регулярностью накатывались волны кочевников, «народов незнаемых», Русь всегда испытывала внешнее давление. Оценивая положение Московского государства в XV–XVI вв., В.О. Ключевский отмечал, что в итоге роста территории оно было поставлено «…в непосредственное соседство с внешними иноплеменными врагами Руси – шведами, литовцами, поляками, татарами. Это соседство ставило государство в положение, которое делало его похожим на вооруженный лагерь (выделено нами. – П.В.), с трех сторон окруженный врагами…»⁵⁵³.

В таких условиях Россия поневоле превратилась в «государство сражающейся нации» (по выражению А. Смирнова⁵⁵⁴). Потому совершенно справедливо высказывание российского историка В. Лапина: «Победы и поражения российских вооруженных сил сыграли большую роль в формировании национального самосознания…»⁵⁵⁵. Без преувеличения можно сказать, что история России – во многом это история ее армии. Вместе с тем приходится с сожалением признать, что история русского военного дела, в особенности допетровского времени, изучена крайне слабо, если не сказать более того. Возможно, невнимание отечественных историков к военно-историческим проблемам было унаследовано от русской классической историографии, которой было присуще некоторое пренебрежение к изучению вопросов военной истории России и тем более окружавших ее стран. Как само собой сложилось мнение, что это прерогатива историков-военных. Последние же, как метко заметил британский историк Ф. Тэллетт, и в XIX, и ХХ в. были, как правило, преподавателями военных училищ и академий. К изучению военной истории они подходили обычно весьма прагматично – в ней искали прежде всего рецепты побед. Отсюда и их стремление преподать своим ученикам примеры того, как нужно правильно планировать операции, руководить войсками, использовать разные рода войск и виды оружия и т. д., и т. п.⁵⁵⁶. Потому и писали историки-военные, за редким исключением, историю войн, а не военную историю, что отнюдь не одно и то же. Военные и гражданские историки как досоветского, так и советского времени, занимаясь подчас близкими проблемами и вопросами, говорили об одном и том же на разных языках. К этому можно добавить, что процессы изменений в русском военном деле (особенно это касается периода до XVIII в.) рассматривались, да во многом и продолжают рассматриваться сами по себе, или в полном отрыве, или в очень слабой связи с теми переменами, что имели место в это же время за пределами России. Между тем совершенно очевидно, что, несмотря на все трудности, контакты между Русью, Россией и внешним миром никогда не прерывались и Русская земля никогда не пыталась уподобиться Китаю или Японии в их стремлении самоизолироваться, возвести между собой и внешним миром непроницаемый «бамбуковый занавес». Поэтому исследовать историю русского военного дела в отрыве от изучения процессов развития военного дела в той же Западной Европе было бы неправильно и ошибочно. И поскольку в предыдущих главах мы рассмотрели, как проходила «Великая пороховая революция» в странах, бывших соседями Русского государства, зададимся вопросом: а можно ли приложить концепцию М. Робертса и Дж. Паркера к России, к ее реалиям? На наш взгляд – да, можно!

Однако, прежде чем подробно расписать ответ на поставленный вопрос, буквально несколько слов о тех условиях, в которых русским приходилось искать ответ на военный вызов со стороны как Запада, так и Востока. И хотя многие историки несколько пренебрежительно, свысока относятся к влиянию природно-климатического и географического фактора на развитие общества и государства, однако трудно не согласиться с мнением, что длительное время, вплоть до Нового времени и даже позже, именно они были одними из наиболее важных и весомых⁵⁵⁷. Для обществ с низким уровнем развития производительных сил особенности природно-климатических условий оказывали большое, если не определяющее, воздействие на развитие экономики. Она же, в свою очередь, влияла на эволюцию политических и общественных институтов, присущих данному обществу. И поскольку природные условия России существенно отличались от тех, что были в Западной Европе, развитие военного дела в России в конце Средневековья – начале Нового времени неизбежно должно было иметь существенные различия от аналогичных процессов в соседних государствах.

Сама по себе постановка этой проблемы не нова. Еще С.М. Соловьев обратил внимание на особенности природы Восточно-Европейской равнины, оказавшие большое влияние на складывание русской государственности и общества⁵⁵⁸. «…Природа для Западной Европы, для ее народов была мать; для Восточной Европы, для народов, которым суждено было здесь действовать – мачеха…» – этот вывод маститого историка представляется верным и по сей день⁵⁵⁹. Холодная и долгая русская зима с ее снегами, метелями и морозами давно уже стала притчей во языцех. В Западной Европе даже в период так называемого «малого ледникового периода», приходящегося на конец Средневековья – начало Нового времени, климатические условия все равно были не в пример благоприятнее, чем на территории коренной России⁵⁶⁰. Добавим к этому «тощие» почвы, с которыми приходилось из века в век иметь дело русскому крестьянину, чрезвычайную бедность полезными ископаемыми, в особенности цветными металлами, отсутствие полноценного выхода к морю, удаленность Русской земли от основных торговых коммуникаций, ее незащищенность от вторжений извне какими-либо серьезными природными препятствиями (морями, горами и пр.), редкое население, рассеянное по огромной территории, – и описание тех стартовых позиций, с которых России приходилось начинать соревнование со своими соперниками, можно считать законченным.

Одним словом, трудно не согласиться с мнением отечественного историка Л.В. Милова, когда он, анализируя роль природного фактора в истории России и русского народа, писал, что «история народов России, населяющих Русскую равнину, – это многовековая борьба за выживание (выделено нами. – П.В.)…»⁵⁶¹. Эта борьба не позволяла государству рассчитывать на получение необходимых для реализации своих крупномасштабных внешнеполитических планов средств за счет эксплуатации русского мужика. Конечно, можно было попытаться выжать из него больше, чем он мог дать, но попытка действовать вопреки объективным обстоятельствам неизбежно вела к печальным последствиям. Примером тому могут служить результаты царствования Ивана Грозного, правление которого, по словам английского историка Дж. Хоскинга, «раскрыло в драматической и даже страшной форме всю парадоксальность попыток создать мировую империю на незащищенной и неблагодатной земле северо-востока Европейской равнины (выделено нами. – П.В.)…»⁵⁶². Перманентный финансовый кризис, обусловленный экономической отсталостью России и слабостью налоговой базы государства из-за бедности основной массы налогоплательщиков – русских крестьян, налагал серьезные ограничения на развитие военной сферы.

Анализируя условия, в которых проходило становление и развитие молодого Российского государства, необходимо учитывать и еще одно важное обстоятельство. Несмотря на все противоречия, раздиравшие Западную Европу в это переломное время, тем не менее, как указывал американский политолог С. Хантингтон, начиная с 1500 г. формирующиеся государства Запада «представляли собой многополюсную международную систему в пределах западной цивилизации (выделено нами. – П.В.). Они взаимодействовали и конкурировали друг с другом, вели войны против друг друга. В то же время западные нации расширялись, завоевывали, колонизировали и оказывали несомненное влияние на все остальные цивилизации…»⁵⁶³. Учитывая реалии того времени, такое влияние, как правило, осуществлялось посредством вооруженной агрессии, военным путем. Между тем, как отмечал Н.П. Михневич, «…войны однокультурных народов всегда более или менее нерешительны; войны разнокультурных – всегда роковые…»⁵⁶⁴.

Именно такой «роковой» межцивилизационный конфликт и разгорелся в конце XV в. на востоке Европы. С одной стороны, в нем выступала Москва, претендовавшая на статус единственного наследника православной Византийской империи, а с другой – Польша и Литва, стремившиеся позиционировать себя как восточный бастион западного мира против надвигающегося на Европу азиатского варварства. Третьей стороной в этом конфликте стали осколки Золотой Орды – Казанское и Крымское ханства, пытавшиеся утвердить себя в качестве «третьей силы», играя на противоречиях России и Польско-литовского государства. Копившиеся веками противоречия и претензии разрядились в многолетнем противоборстве, ставкой в котором были победа или смерть, устранение геополитического конкурента. «В затянувшемся акте этого воздействия, – писал А. Тойнби, – продолжавшемся более 250 лет, самым драматическим моментом было непрекращающееся балансирование между стремительным развитием технологии на Западе и упорным желанием России сохранить свою независимость и, более того, расширить свою империю в Центральной и Восточной Азии…»⁵⁶⁵.

В таких вот чрезвычайно сложных условиях русской правящей элите пришлось вступать в «Великую пороховую революцию», и выбора у нее, делать или не делать этот шаг, не было. Весь исторический опыт, накопленный русским народом к середине XV в., показывал, что отставание в развитии военной сферы было чревато весьма и весьма негативными последствиями. Но, вступив на этот путь, нужно было, как говорится, «по одежке протягивать ножки», и русский вариант военной революции неизбежно должен был приобрести характерные, отличные от того же западноевропейского, черты.

В своем развитии в эпоху позднего Средневековья вооруженные силы Российского государства прошли непростой путь. В начале XV в. непрекращавшиеся внутренние усобицы и нарастающие противоречия в отношениях с Ордой способствовали дальнейшему развитию русского военного дела. Отметим, что, находясь в орбите влияния Орды, русские княжества, особенно северо-восточные, неизбежно должны были испытывать ее воздействие, в том числе и в вопросах строительства вооруженных сил. И хотя степень влияния ордынских политических и социальных институтов на развитие средневекового русского общества остается дискуссионной проблемой, тем не менее можно согласиться с мнением А.Б. Каменского, который отмечал, что Российское государство «создавалось таким, чтобы его политические структуры (в том числе и армия. – П.В.) могли успешно конкурировать с ордынскими»⁵⁶⁶.

Оборонительное и наступательное вооружение русских воинов в целом продолжало развиваться в рамках старой традиции. И археологические, и изобразительные, и письменные источники характеризуют русского воина конца XIV – начала XV в. прежде всего как тяжеловооруженного конного латника-копейщика, главный тактический прием которого – шок, мощный таранный удар копьем⁵⁶⁷. Исход сражения решался прежде всего в рукопашной схватке, поскольку русские лучники уступали татарским если не качественно, то уж точно численно.

Вместе с тем, хотя темпы развития военного дела были невелики, в нем наметились первые, пока еще небольшие перемены. На смену скоротечным сражениям XII в. пришли столкновения более длительные, бои приобрели характер серии последовательных стычек, сшибок конницы. Боевые порядки русских ратей стали более глубокоэшелонированными, усложнился «полчный» ряд. Внимательно отслеживая развитие военной техники как на Западе, так и на Востоке, на Руси быстро заимствуют отдельные технические новинки. В частности, на Востоке перенимаются отдельные элементы изготовления и покроя защитного доспеха⁵⁶⁸. В последней четверти XIV в. русские начинают использовать огнестрельное оружие. Происходит это примерно спустя полстолетия после того, как первые примитивные артиллерийские орудия появились на Западе. На Руси первое упоминание об использовании артиллерии относится к 1382 г., когда защитники Москвы обстреляли боевые порядки осадившей город армии хана Тохтамыша. К началу 90-х гг. XIV в. относит первое использования артиллерии тверская летописная традиция⁵⁶⁹. Можно предположить, что пушки на Русь проникали по двум направлениям – с Запада (в Новгород, Псков и Тверь) и с Востока. Во всяком случае, часть московской артиллерии времен Дмитрия Ивановича, судя по использованному в летописи названию – тюфяки, была восточного происхождения⁵⁷⁰. Однако, судя по тому, насколько редко огнестрельное оружие использовалось в конце XIV–XV вв., можно сделать вывод, что оно было явно не в чести у русских князей и воевод и использовалось главным образом только при обороне крепостей от татар и литовцев⁵⁷¹.

Постепенно меняется и характер войны. Она стала намного более серьезным делом, чем ранее, требовавшим основательной подготовки. Однако организация таких крупномасштабных кампаний, как в 1380 г., оказалась делом чрезвычайно трудоемким и затратным, чтобы одно княжество, даже и самое могущественное, могло их «потянуть». Отсутствие политического единства среди русских княжеств отнюдь не способствовало повторению успеха 1380 г., равно как и развитию наметившихся в конце XIV в. новых явлений в военном деле. В 1-й половине XV в. армия Московского государства все еще оставалась в целом типичной средневековой армией, с еще не слишком заметным восточным оттенком. Новые явления в военном деле Руси становились все заметнее, но они в конце XIV – 1-й половине XV в. отнюдь не доминировали. Скорее речь можно вести о вкраплении отдельных новшеств в старую добрую традицию.

Однако эта традиция уже не годилась для XV в. Никакого «прорыва» или хотя бы явных признаков его в начале XV в. в военном деле Северо-Восточной Руси заметно не было. Если в Западной Европе в это время завершался переход от традиционной феодальной милиции к армиям, состоящим преимущественно из наемников, отличавшихся более высоким уровнем профессионализма и технической оснащенности⁵⁷², то в Северо-Восточной Руси эта тенденция была незаметна. Необходимые для этого условия не сложились в силу целого комплекса как объективных, так и субъективных причин. Ордынское нашествие конца 30-х – начала 40-х гг. XIII в. усугубило общий кризис Древней Руси и привело, в конечном итоге, к замедлению темпов социально-экономического и политического развития Северо-Восточной Руси – ядра будущего Российского государства. Экономическая отсталость, обусловленная к тому же и явно недостаточными природными ресурсами, не могла не оказать негативного воздействия и на развитие военного дела северо-восточных русских княжеств⁵⁷³. Она налагала ограничения на политику военного строительства русских княжеств и способствовала определенной его архаизации, консервации наиболее древних форм его организации.

Русские князья не могли иметь в своем распоряжении ни многочисленного слоя служилых землевладельцев, ни нанимать свободных воинов-профессионалов – рынка наемников на Руси попросту не существовало. Поэтому созыв в случае необходимости городской милиции был неизбежен, и сосуществование ополчения, набранного из простонародья, с небольшими профессиональными княжескими дворами, было неизбежной и практически единственно возможной формой организации вооруженных сил Северо-Восточной Руси в то время.

Видимо, стоит согласиться с мнением А.Н. Кирпичникова, который писал, что «военная катастрофа в середине XIII в. и связанная с ней общенародная борьба против поработителей в большей мере нарушила дружинную кастовость войска и открыла в него доступ самым разным слоям общества, в том числе смердам и сельским ополченцам…»⁵⁷⁴. Но с точки зрения общеевропейской тенденции развития военного дела такой шаг выглядел очевидным отступлением назад, возвратом к принципам военной организации XI–XIII вв. – пригодность ополчения для широкомасштабной войны с теми же татарами вызывает серьезные сомнения. В лучшем случае оно могло использоваться для обороны городов или же их осады.

Служилые люди, князья, бояре и нарождающиеся постепенно дети боярские, в силу своего профессионализма имели существенные преимущества над горожанами-ополченцами и по вооружению, и по умению воевать. Примером тому может служить случай, произошедший 3 июля 1410 г., когда 150 русских воинов под началом воеводы нижегородского князя Данилы Борисовича Семена Карамышева и столько же татарских всадников царевича Талычя взяли и дотла разграбили Владимир⁵⁷⁵. Однако эффективному их использованию мешали два обстоятельства. Во-первых, их было немного, а во-вторых, отношения между князем и его служилыми людьми строились на прежних, доордынских, договорных началах. Выступая на войну, великий князь брал в поход не только свой собственный «двор». Он также призывал в поход и своих союзников – удельных князей и бояр вместе с их «дворами». «Лица, жившие в вотчине боярина, зависели от вотчинника, но не от того князя, которому он служил. Бояре, служившие подручному удельному князю, – отмечал Н.П. Павлов-Сильванский, – выступая в поход с войском великого князя, шли особым полком под стягом удельного князя»⁵⁷⁶.

В такой ситуации сила и влияние князя во многом зависели от того, как будут развиваться его взаимоотношения со служилыми людьми. Не случайно идеал князя в конце XIV в. оставался тем же, что и в начале XI в.⁵⁷⁷. И в XIV в. князь обращался со своими воинами не как с подчиненными, а как с соратниками, что нашло отражение в русской литературе того времени⁵⁷⁸.

Летописи и сохранившиеся актовые материалы дают достаточно много свидетельств именно такого рода отношений между князем и его вассалами. Условия несения службы тщательнейшим образом оговаривались в договорных грамотах великих князей с их «меньшей братьей». Обе стороны внимательно следили за тем, чтобы ни в коем случае не произошло нарушения традиции, умаления чести и достоинства, нарушения складывавшихся десятилетиями, если не веками, формулировок, регулировавших отношения между контрагентами. Изменялось только содержание договоров в сторону его расширения и уточнения отдельных положений. Но суть соглашения, юридические формулировки оставались практически неизменными как во времена Дмитрия Ивановича, так и его праправнука Василия III. К примеру, в докончаньи Василия II с серпуховско-боровским князем Василием Ярославичем, датируемом январем-февралем 1433 г., было подробнейшим образом расписано, в каких случаях в поход надлежит выступать самому удельному князю, а в каких достаточно послать только лишь своего воеводу с ратными людьми. При этом в договоре оговаривался и порядок службы служилых людей великого князя и удельного князя вне зависимости от того, где они владеют участками земли. Примерно так же обуславливалось и участие галицкого князя Василия Юрьевича в походах Василия II⁵⁷⁹.

Относительно независимое положение бояр и других служилых людей, право выбора ими своего сюзерена ярче всего выразила фраза из договора между Василием II и Василием Юрьевичем: «А бояром и слугам межи нас вольным воля…»⁵⁸⁰. И такое положение будет сохраняться еще достаточно долго, вплоть до самого конца XV в. и даже в 1-й трети XVI в. Еще в 1531 г. в договоре между Василием III и дмитровским князем Юрием Ивановичем указывалось, что «…бояром и детем боярским, и слугам промеж нас волным воля…»⁵⁸¹.

Можно ли было в таких условиях рассчитывать на быструю мобилизацию всех (выделено нами. – П.В.) сил, которыми располагали русские земли в начале XV в.? На наш взгляд – нет! Конечно, формально система всеобщей воинской повинности, введенная ордынцами на территории Великого Владимирского княжества, продолжала действовать⁵⁸². Но для того, чтобы реализовать ее, нужно было особое стечение обстоятельств. В этом случае можно провести аналогию с Францией времен начала Столетней войны. Как отмечал Д. Уваров, «…власть средневекового короля была следствием «добровольного соглашения» феодалов и держалась лишь до тех пор, пока большинство ее признавало хотя бы пассивно, а меньшинство готово было поддержать активно, по приказу короля расправляясь с каждым из ослушников. Когда король принадлежал к утвердившейся династии и его авторитет носил «сакральный», безусловно признанный характер, столь же безусловно признавалось и его право на исполнение его приказов подданными, от простолюдина до герцога. Это теоретическое право превращалось в практическое, когда король обладал и личным авторитетом, твердым характером, опытом, знанием феодального права, взаимоотношений между вассалами и умением находить нужный тон с ними (выделено нами. – П.В.)…»⁵⁸³.

Всеми этими качествами обладали, к примеру, такие князья, как, например, московские Иван Даниилович, Дмитрий Иванович, Василий Дмитриевич, тверской Михаил Александрович и ряд других. Это позволяло, например, тому же Дмитрию Ивановичу московскому или его сыну Василию собрать значительную армию для действий в поле на непродолжительный срок, для решения конкретной задачи (выделено нами. – П.В.). Но не более того! Содержать большую рать ни один князь сколько-нибудь длительное время был просто не в состоянии, да и удерживать в повиновении вассалов, «меньшую братью», было крайне сложно, если вообще возможно.

Малейшее же ослабление позиций великого князя сразу же негативно сказывалось на военной мощи Северо-Восточной Руси. Так, смута 2-й четверти XV в. в Московском княжестве сразу привела к серьезному ослаблению власти московского великого князя. Василий II на первых порах не обладал качествами харизматического лидера, и система сбора вассальных воинских контингентов стала давать сбои. Снова стала повторяться ситуация двух-трехсотлетней давности, когда удельные князья и бояре саботировали призыв князя явиться на службу. К примеру, в июле 1445 г. Василий II выступил в поход на татар, но обязанный ему службой князь Дмитрий Шемяка не явился на зов московского великого князя⁵⁸⁴.

Великий князь в итоге мог полагаться, как правило, только на свои собственные силы, на свой великокняжеский двор и своих слуг. Численность последнего не могла быть велика. О размерах княжеского двора можно судить хотя бы по такому примеру: в 1461 г. литовский князь Александр Чарторыйский, покинув Псков, не желая присягать Василию II, увел с собою «…двора его кованой рати боевых людеи 300 человекъ, опричь кошовых…», ну а соперник Василия Темного Дмитрий Шемяка имел около 500 дворян⁵⁸⁵. Вот и получалось, что в сражении с татарами 7 июля 1445 г. под Суздалем войско великого князя московского Василия Васильевича и его вассалов князей Ивана Можайского, Михаила Верейского и Василия Серпуховского насчитывало всего лишь 1,5 тыс. всадников, а в 1456 г. московский великий князь Василий II послал на Новгород 5-тысячную русско-татарскую рать⁵⁸⁶. И даже в знаменитой Куликовской битве, возможно, участвовало не более 9–10 тыс. всадников с русской стороны – «дворы» Дмитрия Ивановича и союзных ему князей. А ведь это была практически общерусская рать, в которой приняли участие даже новгородские добровольцы!⁵⁸⁷

Сбор такой рати зависел от слишком многих «но», и на него нельзя было с уверенностью полагаться в случае серьезной внешней опасности. «…Успех всеобщей мобилизации зависел от сотрудничества с удельными князьями и боярами и, конечно, – указывал Г.В. Вернадский, – от отношения к ней народа в целом. Поэтому мобилизация была возможна в тот период только в момент угрозы национальной безопасности (выделено мною. – П.В.)…»⁵⁸⁸. А если интересы «земли» не совпадали с интересами династии? Ограниченный военный потенциал неизбежно накладывал ограничения и на внешнеполитическую деятельность. Его вполне хватало для войн между отдельными княжествами и для отражения небольших татарских набегов, однако для более серьезных походов его было явно недостаточно.

Однако к середине XV столетия ситуация изменилась. Завершилась русская «война Роз» между Василием II и его племянниками Юрьевичами, и Москва окончательно превратилась в сильнейшее и влиятельнейшее среди всех северо-восточных русских княжеств государство. Золотая Орда давно миновала вершину своего могущества и разваливалась на глазах, Великое княжество Литовское после смерти князя Витовта вступило в пору внутриполитических неурядиц. У Москвы появилась реальная возможность начать экспансию. С переходом же московских князей от обороны к наступлению неизбежно должны были измениться тактика и стратегия ведения войны. Это должно было неизбежно стимулировать перемены и в остальных составляющих военного дела.

Характеризуя процессы изменений в военном деле Российского государства в последующие два с половиной столетия, П.Н. Милюков предложил оригинальную и вместе с тем, на наш взгляд, не устаревшую до сих пор периодизацию развития вооруженных сил России в конце XV – начале XVIII в., вполне укладывающуюся в рамки концепции военной революции. По его мнению, в истории России в этот период можно выделить пять основных этапов военных преобразований: 1490-е гг. (формирование поместной конницы и отрядов пищальников); 1550-е гг. (создание стрелецкого войска и вместе с ним введение более или менее постоянного налогообложения и усложнение вслед за этим аппарата центральной власти); 1620-е гг. (начало создания полков нового строя, дальнейшее совершенствование государственного аппарата и налоговой системы); 1680-е гг. – создание разрядов, и, наконец, военные реформы 1-й четверти XVIII в., завершившиеся созданием постоянной, регулярной армии⁵⁸⁹.

Примечательно, что более чем полустолетием позже в том же ключе рассматривал историю развития русского военного дела и Р. Хелли, один из немногих западных историков, обративший внимание на своеобразие протекавших в России в конце Средневековья – начале Нового времени процессов коренных преобразований в военной сфере. Он отмечал, что «…пороховая революция в Московии состояла из трех этапов. На первом этапе наблюдалось широкое внедрение артиллерии, которое стало причиной перестройки большей части крепостей… На втором этапе с внедрением ручного огнестрельного оружия появился элитный корпус пехоты – стрельцы. Эта пехота успешно действовала в связке с набираемой из числа мелких и средних служилых людей конницей, появление которой было обусловлено не результатами технологических новшеств, а скорее возможностями примитивной сельскохозяйственной экономики… Третий этап состоял во внедрении целиком и полностью заимствованной на Западе военной технологии и тактики…». Общий итог этой «пороховой революции», по Хелли, выразился в замене всадника поместной конницы, вооруженного саблей, луком и стрелами, на пехотинца с кремневым мушкетом в руках⁵⁹⁰. Предложенную ими периодизацию в дальнейшем будем использовать и мы, лишь слегка ее скорректировав.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.