§ 2. «Ex Oriente lux»: «ориентализация» русского военного дела в конце XV–XVI вв.

§ 2. «Ex Oriente lux»: «ориентализация» русского военного дела в конце XV–XVI вв.

Итак, первые серьезные перемены в военной организации Руси были связаны с деятельностью Ивана III, создателя Российского государства. Завершение процесса собирания русских земель вокруг Москвы и претензии на «наследство Ярослава Мудрого» обусловили переход от обороны к активной внешней политике, к экспансии и в Поволжье, и на западном направлении, против Казани и Литвы. В специфических условиях восточноевропейского ТВД (с его неразвитой инфраструктурой, редким и бедным населением, огромными просторами) и вполне вероятным одновременным ведением войны на нескольких направлениях Иван нуждался в армии «числом поболее, ценою подешевле». Классическая «ренессансная» армия ему не подходила ни по военным, ни по экономическим соображениям. В XVI в. существенных преимуществ ренессансная военная система над традиционной восточной не имела. Сама жизнь диктовала русским, как нужно было реформировать вооруженные силы для того, чтобы успешно бороться со своим главным противником, литовцами и татарами. Для победы над ними нужно было отказаться от остатков прежней средневековой европейской традиции и, заимствовав тактику и стратегию кочевников, модернизировать ее с учетом последних технических и технологических новинок, в особенности в сфере фортификации и огнестрельного оружия. Овладение новейшими военными технологиями должно было дать русским неоспоримое преимущество над старинными врагами татарами и усилить позиции в конфликте с Великим княжеством Литовским, правители которого также претендовали на власть над «всею Русью». С обретением огнестрельного оружия, писал П. Кеннеди, «…Москва могла утвердить себя как «пороховую империю» и приступить к экспансии»⁵⁹¹.

В соответствии с этими требованиями и развивалась военная машина Российского государства в конце XV – начале XVII в. Примерно с середины XV в. в русском военном деле начинает набирать обороты процесс его постепенной «ориентализации», который практически завершается в середине следующего столетия оформлением классической московской военной машины. Принятая последними Рюриковичами на вооружение модель строительства вооруженных сил имела так много черт сходства с той, что именно в это время успешно функционировала в Османской империи, что ее можно даже условно назвать «османской».

Основу этой «османской» модели составила легкая иррегулярная поместная конница. Она дополнялась пехотой, оснащенной огнестрельным оружием (ее ядром стал знаменитый стрелецкий корпус, несший постоянную службу), и «нарядом», т. е. артиллерией. Последняя в России того времени быстро стала одним из наиболее развитых родов войск. Русские воеводы окончательно отказались от стремления решить исход войны в генеральном сражении и сделали упор на ведение «малой» и осадной войн. Характерной чертой русской тактики того времени стало стремление вести дистанционный бой и уклонение от рукопашной схватки.

Но выдерживались ли при этом основные требования военной революции? Попытаемся ответить на этот вопрос и начнем прежде всего с характеристики количественного измерения русской военной мощи. К сожалению, из-за чрезвычайно плохой сохранности архивов московских приказов этого времени точных данных относительно того, как изменялась численность русских ратей, нет. Однако сохранившиеся отрывочные и косвенные свидетельства позволяют представить себе в общих чертах динамику изменения как общей численности вооруженных сил Московского государства в эту эпоху, так и в отдельных сражениях и кампаниях.

Если попытаться в общих чертах охарактеризовать именно этот аспект, то, по нашему мнению, в 60–70-е гг. XV в. войско, которым мог располагать Иван III, составляло порядка 20 тыс. ратников. После осуществления 1-го этапа поместной реформы к концу его правления численность русского войска могла вырасти примерно до 40 тыс. и составить к концу правления Василия III до 70–80 или несколько более тыс. чел. Внутриполитические неурядицы, последовавшие после смерти Василия, привели к некоторому проседанию общей численности московского войска к концу 40-х гг. Однако в результате военной реформы конца 40-х – начала 50-х гг. XVI в., осуществленной правительством так называемого «Избранной рады», к началу 60-х гг. Иван Грозный на пике своего могущества мог располагать армией примерно до 100 тыс. или даже несколько больше конных и пеших воинов. Не случайно именно на это время приходится и максимум его внешнеполитических успехов. Однако последовавший вслед за временем практически непрерывных побед на всех фронтах период неудач, способствовавший углублению общего кризиса, затронувшего в том числе и военную сферу, неизбежно должен был привести к серьезному сокращению реальной численности вооруженных сил до 40–50 тыс. (прежде всего за счет резкого уменьшения численности послужильцев) во 2-й половине 70-х – начале 80-х гг. XVI в. Лишь к концу столетия ситуация стала несколько исправляться – во всяком случае, до конца 80-х г. английский дипломат Дж. Флетчер сообщал, что московский государь располагает войском из 96 тыс. ратников⁵⁹².

Заметим, что его сведения выглядят достаточно правдоподобно, особенно если сравнить их с сообщениями других иностранцев, побывавших в России в XVI в., о «тьмочисленном» московитском войске. Иоганн Фабри в 1526 г. доносил Карлу V, что «за короткое время [великий князь] может собрать двести или триста тысяч или иное огромное число ратных людей, когда он намеревается вести войско против своих врагов». Более чем в 300 тыс. пеших и конных воинов исчислял московское войско в своем послании римскому папе Клименту VII итальянец Альберто Кампензе. О 200-тысячном конном войске, не считая пеших, сообщали венецианцы М. Фоскарини и Ф. Тьеполо и англичанин Р. Ченслер⁵⁹³. Однако все эти цифры представляются совершенно мифическими, если принять во внимание хотя бы численность населения России того времени, которая, по оптимистическим подсчетам Ц. Урланиса, равнялась в 1500 г. примерно 5,8 млн. чел., а в 1650 г. – 11,3 млн. чел.⁵⁹⁴.

Несмотря на все колебания на протяжении почти полутора столетий, и порой весьма существенные, общий положительный тренд все равно просматривается, и достаточно четко.

Еще более четко рост численности русских вооруженных сил прослеживается, если сравнить сведения относительно численности полевых войск, выставляемых Москвой для участия в конкретных кампаниях. Как мы уже отмечали выше, для конца XIV – начала XV в. численность полевой армии в 9–10 тыс. воинов была максимумом, достижимым только при особо благоприятных обстоятельствах, а обычно она не превышала нескольких тысяч или даже сотен бойцов. Позже ситуация радикально переменилась. Так, в 1501 г. на помощь Пскову Иван III двинул всю «силу тверскую и новгородскую», численность которой составляла, если принять во внимание расходы псковичей на ее содержание, около 10 тыс. ратников⁵⁹⁵. В кампанию 1521 г. Василий III, готовясь отразить одновременный удар со стороны Крыма, Казани и Литвы, выставил в поле порядка 45–50 тыс. ратных людей, не считая гарнизонов городов. Спустя десять с небольшим лет в зимний набег на владения великого князя литовского Сигизмунда отправились примерно столько же воинов. Полоцк в 1563 г. осаждали около 70–75 тыс. конных и пеших воинов, не считая примерно 20–25 тыс. обозной прислуги и мобилизованной с «земли» посохи, выполнявшей разного рода работы – саперные, дорожные и пр.⁵⁹⁶. 60–65 тыс. конных и пеших ратников в двух армиях, развернувшихся на северо-западном и на южном направлениях, выставил Иван Грозный и в кампанию 1572 г.⁵⁹⁷.

Конечно, столь многочисленные армии русские государи могли выставлять в поле редко и при максимальном напряжении сил. Но даже при таком раскладе полевая армия численностью 70–75 тыс. воинов представлялась весьма грозной силой – в XVI в. не всякий европейский и даже азиатский государь мог похвастать, что способен выставить в случае необходимости столько опытных профессиональных воинов. Для сравнения, в 1552 г. считавшийся сильнейшим монархом Европы римский император и король Испании Карл V, имея почти 150-тыс. армию и практически неограниченные на то время финансовые ресурсы, мог задействовать во время мецской кампании всего лишь 45–50 тыс. солдат⁵⁹⁸. Система мобилизации наличных сил и средств была отработана в таком совершенстве, что, уступая Великому княжеству Литовскому и Польше в ресурсах, Иван Грозный мог выставить в поле более многочисленные и отличавшиеся высокой боеспособностью войска. Видимо, этим и объясняется стремление великого князя литовского и короля польского Сигизмунда II уклониться от сражения и перенести разрешение спора с поля брани за стол переговоров.

Однако, как уже было неоднократно показано выше, только лишь один численный рост армий вовсе не был главным признаком военной революции. Намного более важным представляется технологический аспект, а именно распространение огнестрельного оружия – как тяжелого, так и легкого. И здесь на Руси все вполне соответствовало требованиям момента. Еще раз подчеркнем, что молодое Московское государство вовсе не было замкнутым, «закрытым» для внешних влияний обществом. В России внимательно следили за всеми новинками военного дела, прежде всего техническими, которые появлялись на Западе, и быстро вводили их на вооружение русских ратных людей. Огнестрельного оружия это касалось в первую очередь. На первых порах, в конце XIV – 1-й половине XV в., его распространение в русских княжествах ограничивалось, с одной стороны, его малой эффективностью, особенно в полевой войне, а с другой, бедностью отдельных князей, не обладавших необходимыми средствами для того, чтобы иметь артиллерию в достаточном количестве.

Судя по всему, наибольших успехов в производстве артиллерийских орудий, «зелья» и в способах их применения в 1-й половине XV в. добилась Тверь. Так, в 1409 г. ордынский эмир Едигей, осадив Москву, послал к тверскому князю Ивану Михайловичу посольство, «…веля ему быти у Москвы часа того съ всею ратью Тверскою, и съ пушками, и съ тюфяки, и съ самострелы и съ всеми съсуды градобийными, хотя разбити град Москву». Обращался за помощью к тверскому князю Борису Александровичу и Василий II, борясь за власть с Дмитрием Шемякою. В 1447 г., приступив к Угличу, великий князь Василий «…послал сказать великому князю Борису: «Без тебя, брат, не отворится мне и малый город». И великий князь Борис послал к нему своего сына боярского и вместе с ним пушечника с пушками, по имени Микула Кречетников. Таков был этот мастер, что не найти подобного и среди немцев. И когда привезли пушки, тогда воеводы великого князя Бориса Александровича, Борис и Семен, служащие как добрые и храбрые воины государю своему, великому князю Борису Александровичу, стали готовиться к предстоящей брани, а пушки поставили у самой городской стены и приказали стрелять; сами же двинулись на приступ, и все москвичи дивились их отваге, и дерзости, и великому их ратному искусству…»⁵⁹⁹.

Однако с вокняжением Ивана III ситуация переменилась. Сама артиллерия стала более совершенной, среди противников Московского государства оказались Литва и Ливония, в войне с которыми обойтись без артиллерии было невозможно, да и ресурсы, которыми обладал Иван после того, как прибрал к своим рукам большую часть Русской земли, были несопоставимы с теми, что были у его предшественников. Все это позволило великому московскому князю и его воеводам уделить развитию огнестрельного оружия намного более серьезное внимание, чем ранее.

По его указанию в конце 70-х гг. XV в. в Москве была устроена Пушечная изба, в 1494 г. – пороховой (или, как тогда говорили, «зелейный») двор. В большом количестве он и его сын Василий приглашали в Россию иностранных военных специалистов, в первую очередь итальянцев и немцев⁶⁰⁰. Помимо приглашения иностранных мастеров производились закупки огнестрельного оружия и необходимых компонентов для его производства за рубежом, прежде всего в Германии и в Дании, с которыми в конце XV – начале XVI в. у Москвы были хорошие отношения⁶⁰¹.

Все эти обстоятельства неизбежно вели к тому, что последнюю четверть XV в. и в начале XVI в. огнестрельное оружие все чаще упоминается в летописях. Голос русской артиллерии зазвучал на полях сражений и оказывал серьезную поддержку русским ратникам в борьбе с многочисленными неприятелями. Ни один более или менее крупный поход не обходился без участия «наряда», особенно если он был связан с осадами крепостей. Так было, к примеру, во время похода на Новгород в 1478 гг., когда Иван III приказал «…наместнику своему псковскому князю Василью Васильевичю Шуйскому со псковичи поити на свое дело на службу на Новгород ратью с пушками и с пищальми, и з самострелы, со всею приправою, с чем к городу приступати…». Огнестрельное оружие было применено во время знаменитого стояния на реке Угра в 1480 г. и во время похода московской рати на Феллин в 1481 г. Многочисленная артиллерия участвовала в походе Ивана III на Казань в 1482-м, на Смоленск в 1492 г.⁶⁰². В 1506 г. во время похода на Казань в росписи полков русского войска впервые появился «наряд», включавший в себя как пушки, так и пищали⁶⁰³. Взятие же Смоленска в 1514 г. и вовсе обошлось без штурма, поскольку мощная бомбардировка города русской артиллерией вынудила литовский гарнизон капитулировать⁶⁰⁴.

Одним словом, в 1-й четверти XVI в. артиллерия стала наконец неотъемлемой частью русского войска, и ни одна серьезная кампания, что против Литвы, что против татар, не обходилась без нее. Отрабатывается и система артиллерийского вооружения и тактика его применения. В кампаниях против татар артиллерия использовалась главным образом как оборонительное средство, выставленное на заранее подготовленных позициях там, где было наиболее вероятно наступление противника. Так было, например, в 1533 г., когда, готовясь к отражению набега крымских татар на Москву, русские воеводы расположили свой «наряд» «…по берегу на вылазех от Коломны и до Коширы и до Сенкина и до Серпухова и до Колуги и до Угры; добре было много, столко и не бывало…»⁶⁰⁵.

При Иване Грозном русская артиллерия получила дальнейшее развитие. Накопленный к этому времени опыт ее применения как в полевых сражениях, так и при осадах значительно повысил ее боеспособность. Так, к примеру, в 1541 г. русская артиллерия отразила попытку татар под прикрытием турецкой артиллерии переправиться через Оку, и это при том, что наступление татар поддерживала собственная артиллерия: «…И туркове изо многых пушек и из пищалей начаша стреляти на людей великого князя, – писал русский летописец, – и воевода великого князя повелеша изо многих пушек и ис пищалей стреляти, и многих татар побиша царевых добрых, и у турок многые пушки разбиша…»⁶⁰⁶. Положительно сказывалось на росте боеспособности русской артиллерии и влияние иностранных специалистов, пушечных мастеров-литейщиков и артиллеристов. Об этом свидетельствуют, например, иностранцы, писавшие о России середины XVI в. Так, М. Фоскарини отмечал, что «…император (Иван IV. – П.В.) обладает теперь многочисленной артиллерией на итальянский образец, которая ежедневно пополняется немецкими служащими…». Ф. Тьеполо добавлял к этому, что «…Он (т. е. Иван IV. – П.В.) также пригласил из Германии и Италии инженеров и литейщиков, пушкарей, при помощи которых… отлил большое число пушек…»⁶⁰⁷.

Летописные свидетельства и материалы разрядных книг позволяют с уверенностью утверждать, что при Иване IV была завершена реорганизация русской артиллерии. Судя по тому, что летопись при описании похода на Полоцк упоминает «большой», «средний» и «малый» наряды⁶⁰⁸ (последние два двигались вместе с войском, тогда как «большой» наряд – вслед за войском по причине его большого веса), русская артиллерия в организационном отношении уже была четко поделена по калибрам на три группы. В ней уже можно было выделить, условно говоря, легкую «полковую» (сопровождавшую полки), тяжелую полевую (имевшую пушки и гаубицы крупного калибра и предназначавшуюся для стационарных батарей на поле боя) и сверхтяжелую осадную (в нее входили как стенобитные орудия, которые могли стрелять ядрами весом до 20 пудов, так и мортиры – «верховые» орудия, предназначавшиеся для навесного огня⁶⁰⁹). Успешные действия реорганизованной русской артиллерии обеспечили успех осады Казани в 1552 г., Полоцка в 1563 г., кампаний в Ливонии в 1558, 1560 и 1577 гг. и кампании против татар в 1572 г. Так, описывая бомбардировку Казани, начатую по приказу Ивана IV 27 августа 1552 г., летописец писал: «И боярин Михайло Яковлевичь (Морозов. – П.В.) прикатиша наряд и устроиша, как ему быти по местам; и начаша безъпрестани по граду бити стенобитным боем и верхними пушками огнеными, побиваху многих людей из наряду; также и стрелци пред турами в закопех не даваше на стенах людем быти и из ворот вылазити, многих побиваша…»⁶¹⁰.

Иностранцы, бывавшие в России в последней четверти XVI в., поражались количеству и качеству русской артиллерии. Так, имперский посол И. Пернштейн в 1575 г. отмечал, что «…он (т. е. Иван IV. – П.В.) имеет до двух тысяч пушек и множество других орудий, из коих некоторые изумительно длинны и столь широки и высоки, что самого высокого роста человек, входя в дуло с надлежащим зарядом, не достает головою до верху…». Дж. Флетчер отмечал, что «…ни один из христианских государей не имеет такого хорошего запаса военных снарядов, как русский царь, чему отчасти может служить подтверждением Оружейная палата в Москве, где стоят в огромном количестве всякого рода пушки, все литые из меди и весьма красивые…»⁶¹¹. Такие отзывы о русской артиллерии из уст иностранцев, скорее склонных приуменьшать успехи русских, чем преувеличивать их, весьма примечательны. Можно без преувеличения сказать, что в области артиллерии Ивану удалось не только сравняться с Европой, но и перегнать ее. Во всяком случае, по производительности Пушечный двор во время правления Ивана Грозного можно поставить в один ряд с лучшими предприятиями, отливавшими артиллерийские орудия, как в Европе, так и в Азии. Кроме того, к правлению Ивана относятся и первые успешные попытки отливки крупных партий однотипных орудий⁶¹².

Столь же интенсивно развивалось в России производство и применение ручного огнестрельного оружия. Обычно считается, что ручное огнестрельное оружие на Руси начало применяться уже в 60–70-х гг. XV в. Применение пищалей отмечено в источниках во время «стояния» на р. Угра, во время осады Феллина и походов на Казань, однако, скорее всего, речь в данном случае шла все-таки об артиллерии, а не о ручницах. Единственный случай, когда можно предположить участие отрядов стрелков, вооруженных ручным огнестрельным оружием в боевых действиях, это поход Ивана III на Новгород в 1478 г., в котором приняли участие псковская рать «с пушками и с пищальми, и з самострелы». Псков находился на русском пограничье с Литвой и Ливонией, и псковичи были неплохо осведомлены о новинках в военной технике и технологиях у соседей. Но пример Новгорода и Пскова был единичным, и в целом можно предположить, что достаточно часто встречающиеся в актовых материалах того времени «пищальники» – это, прежде всего, мастера, изготавливающие артиллерийские орудия и одновременно обслуживающие их во время осад и обороны крепостей⁶¹³.

Нужно было время, чтобы ручное огнестрельное оружие перестало быть диковиной, чтобы оно стало обычной вещью и появились в достаточном количестве люди, способные владеть им и умело применять его на деле. Этот процесс, во многом благодаря иностранным военным специалистам, которых привлекали на русскую службу и Иван III, и его сын, занял немного времени. Об этом свидетельствовал, к примеру, в 1486 г. московский посол при дворе миланского герцога Галеаццо Сфорца Георг Перкамота: «…После того как немцы совсем недавно (выделено нами. – П.В.) ввезли к ним самострел и мушкет (в оригинале использован термин «schiopettо», поэтому точнее перевести его как «ручница» или «аркебуза». – П.В.), сыновья дворян освоили их так, что арбалеты, самострелы и мушкеты введены там и широко применяются…»⁶¹⁴. Не прошло и десятка лет с начала нового столетия, как на страницах русских летописей и разрядов появляются отряды пищальников, вооруженные ручным огнестрельным оружием. Заслуживает внимания тот факт, что отряды пехоты, вооруженной ручным огнестрельным оружием типа аркебуз, появляются на Руси практически в одно и то же время, что и в Западной Европе. Широкое использование отрядов аркебузиров в Европе относится к началу XVI в., к самому разгару Итальянских войн, и примерно в это же время отряды пищальников появляются и в России.

Причину такого поворота в отношении к огнестрельному оружию, и в особенности к ручному, надо искать в опыте столкновений с ливонцами и литовцами. Познакомившись поближе с эффективностью ручного огнестрельного оружия, Иван III и в особенности Василий III сделали все возможное, чтобы заполучить отряды вооруженных ручницами стрелков на свою службу, тем более что к этому моменту у них появились в распоряжении и достаточное количество ручниц и первых аркебуз, и мастера, которые могли их изготавливать⁶¹⁵. Так в начале XVI в. родились отряды русских пищальников – предшественники стрельцов.

Впервые они упоминаются в разрядных книгах под 7017 г. (1508 г.), когда Василий III приказал направить к воеводе князю Семену Серебряному в Дорогобуж «з городов пищалников и посошных»⁶¹⁶. Следующее упоминание пищальников относится к 1510 г., когда вместе с Василием III во Псков прибыло 1000 «пищальников казенных», а после того, как государь покинул город, в нем было оставлено 500 пищальников новгородских⁶¹⁷. В 1512 г. Василий III, ожидая набега крымских татар, заблаговременно развернул полки вдоль Угры и приказал «…пищалников и посошных… разделити по полкам, сколко где пригоже быти, на берегу…»⁶¹⁸. 1000 псковских пищальников, «срубленных» с псковских «сох», приняли участие в зимнем Смоленском походе 1514 г., причем в летописи упоминались, наряду с псковскими пищальниками, отряды стрелков и из других городов⁶¹⁹.

Однако, судя по отрывочным свидетельствам как русских летописей, так и иностранных источников, Василий III (а возможно, и Иван III, если принять сведения Г. Перкамоты) не ограничился только лишь набором на время походов отрядов пищальников с тяглецов. При нем были сделаны первые попытки формирования более или менее постоянных отрядов конных и пеших стрелков полностью на государственном содержании⁶²⁰. Очевидно, что при их создании московские государи не обошлись без помощи иностранных наемников. Во всяком случае, именно так можно истолковать сообщение летописи о «казенных» пищальниках⁶²¹. Заслуживает внимания свидетельство Павла Иовия о конных пищальниках Василия III. Очевидно, что в Москве быстро оценили всю важность организации взаимодействия на поле боя конницы и пищальников и практически одновременно с Западной Европой (возможно, не без итальянского влияния) пришли к идее создания ездящей пехоты – драгун.

Пищальники неоднократно упоминаются и в последующие годы. Так, они составляли часть гарнизона Гомеля в 1535 г.⁶²², а в Казанском походе 1545 г. новгородцы по требованию Ивана IV должны были «…с ноугороцких же посадов, и с пригородов с посадов, и с рядов, и с погостов, наредить 2000 человек пищалников, половина их 1000 человек на конех, а другая половина 1000 человек пеших…», одетых в однорядки или сермяги, со своими пищалями, порохом, свинцом и провиантом⁶²³.

Иван Грозный сделал еще один чрезвычайно важный шаг на пути превращения России в подлинно «пороховую империю», создав в начале 50-х гг. XVI в. элитный корпус стрелецкой пехоты. Появление стрельцов было предопределено всем предыдущим ходом внедрения в русском войске огнестрельного оружия, и прежде всего ручного. Очевидно, что набираемые от случая к случаю отряды пищальников обладали недостаточной боеспособностью и эффективностью. Для того, чтобы они могли играть более значимую роль на полях сражений, им нужно было придать более постоянный вид. Примечательно, что, высоко оценивая неприхотливость, выносливость, способность переносить самые тяжелые лишения рядовых русских ратников, иностранные наблюдатели подчеркивали необходимость их регулярного обучения. Об этом, к примеру, писал Р. Ченслер, подчеркивая, что «…Много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы пробыть с ними (с русскими. – П.В.) в поле хотя бы только месяц…». И, развивая свою мысль далее, он пришел к выводу о чрезвычайной опасности для Европы, если русские усвоят основы западноевропейского военного дела: «Что могло бы выйти из этих людей, если бы они упражнялись и были бы обучены строю и искусству цивилизованных войн? Если бы в землях русского государя нашлись люди, которые растолковали бы ему то, что сказано выше, я убежден, что двум самым лучшим и могущественным христианским государям было бы не под силу бороться с ним, принимая во внимание степень его власти, выносливость его народа, скромный образ жизни как людей, так и коней и малые расходы, которые причиняют ему войны… (выделено нами. Безусловно, расходы на войну для Ивана IV были значительны, но по меркам наемных армий Западной Европы они и в самом деле были невелики. – П.В.), ибо он не платит жалованья никому…»⁶²⁴. Возможно, что Иван IV и его советники были осведомлены об этом и не могли не принять это обстоятельство во внимание. Во всяком случае, М. Фоскарини, побывавший в Москве в 1557 г., писал, что «…в настоящее время император Иван Васильевич много читает из истории Римского и других государств, отчего он научился многому. Он также часто советуется с немецкими капитанами и польскими изгнанниками…». Ему вторил другой итальянец, Ф. Тьеполо, также указывавший на присутствие при дворе Ивана IV иностранных военных специалистов⁶²⁵. Вместе с тем, на наш взгляд, нельзя исключить и влияние на решение создать корпус выборной пехоты, вооруженной огнестрельным оружием, опыта создания янычарского корпуса в Турции. Во всяком случае, в Москве были неплохо осведомлены о турецком опыте строительства вооруженных сил и особенностях янычар как рода войск. В пользу такого предположения говорит упоминание о русских «еныченех», что служили Иван Грозному в 50-х гг. XVI в.⁶²⁶.

Согласно сохранившимся письменным источникам, стрелецкое войско было сформировано в 1550 г., когда из уже существовавших разрозненных и плохо организованных отрядов «казенных» и «посошных» пищальников было «выбрано»3000 человек, сведенных в 6 «статей» по 500 стрелков в каждой⁶²⁷. Отборный, элитный характер стрелецкого корпуса подчеркивался его привилегированным положением – государь определил им жалованье 4 руб. в год, выделил для поселения в пределах Москвы специальную слободу – Воробьеву и с самого начала потребовал от стрельцов и их начальных людей регулярно обучаться искусству обращения с фитильными пищалями⁶²⁸.

Боевое крещение «выборные» московские стрельцы получили во время Казанского похода 1552 г.⁶²⁹, и, очевидно, Иван IV остался доволен их действиями. Преимущества «выборных» стрельцов перед «срубленными» с посадов пищальниками были оценены, и с этого момента начинается быстрый рост корпуса стрелецкой пехоты. Так, если судить по разрядным записям и летописным свидетельствам о Полоцком походе 1563 г., то в нем приняло участие уже 4–5 тыс. стрельцов, в кампании 1572 г. – порядка 8–10 тыс., в 80-х гг. их насчитывалось до 12 тыс., а к началу Смуты численность стрелецкого войска, явочным порядком к тому времени разделившегося на московских и городовых, до примерно 18–20 тыс. чел. Так, Я. Маржерет, французский наемник, служивший в Москве в начале XVII в., писал, что «помимо десяти тысяч аркебузиров в Москве, они (т. е. стрельцы. – П.В.) есть в каждом городе, приближенном на сто верст к татарским границам, смотря по величине имеющихся там замков, по шестьдесят, восемьдесят, более или менее, и до ста пятидесяти, не считая пограничных городов, где их вполне достаточно…». Его сведения подтверждаются материалами писцовых книг 2-й половины 70-х – середины 80-х гг. XVI в., обработанных Н.Д. Чечулиным. Согласно его сведениям, в последней четверти XVI в. стрелецкие гарнизоны общей численностью более 2 тыс. чел. стояли в 16 городах на северо-западном порубежье, в Поволжье и на «Берегу», и, судя по всему, это список далеко не полный. П.П. Епифанов приводит следующие сведения о численности некоторых стрелецких гарнизонов в последней четверти XVI – начале XVII в.: Москва 7 тыс., 2,5 тыс. в Цареве-Борисове, Казань, Смоленск и Псков – по 1 тыс. пеших, Нижний Новгород и Астрахань – по 500, по 400 стрельцов в Свияжске и Велиже, 300 в Архангельске, по 100 – в Гдове, Изборске, Острове, Опочке, Красном и других городах⁶³⁰.

Русские воеводы быстро оценили высокую боеспособность и эффективность реорганизованной и хорошо обученной профессиональной пехоты. Стрельцы стали обязательным составным компонентом московских ратей конца XVI – начала XVII в. Ни одна серьезная кампания в годы Ливонской войны или отражение набегов крымских татар на Москву в 60–70-х гг. не обходились без их участия. И если в начале века имперский посол в России С. Герберштейн, человек весьма наблюдательный и любознательный, отмечал, что русское войско как конное не берет с собой пехоты, то теперь даже в татарских походах московская рать обязательно включала в себя стрельцов. При этом стрельцов, как и ранее пищальников, зачастую сажали на государевых или собранных с земщины коней, превращая их тем самым в аналог западноевропейских драгун, с тем чтобы поместная конница в нужный момент могла опереться на огневую поддержку пехоты⁶³².

Примечательно, что в составе стрелецкого корпуса изначально отсутствовали пикинеры и вообще ратники, вооруженные древковым оружием. Даже знаменитые бердыши, ставшие своего рода «визитной карточкой» московских стрельцов, в массовом порядке стали поступать на их вооружение лишь столетие спустя, во время русско-польской войны 1654–1667 гг. Естественно, что, учитывая невысокую скорострельность фитильных пищалей, которыми вооружались стрельцы, они оказывались в весьма уязвимом положении при встрече лицом к лицу с неприятелем, стремящимся к рукопашной схватке. Так, 28 июля 1572 г. 500 русских стрельцов были смяты и вырублены ногайскими всадниками, стремительно атаковавшими русских пехотинцев, занявших позиции за речкой Рожаем. Ногаи, по словам летописца, «столь прутко прилезли, – которые стрельцы поставлены были за речкою, ни одному не дали выстрелить, всех побили». Подобный случай произошел с воеводой Ф.И. Шереметевым и его ратью в 1609 г. под Суздалем. «Прииде боярин Федор Иванович Шереметев в Володимер с понизовыми людьми и поидоша к Суждалю, – писал русский летописец, – а тово не ведаша, что к Суждалю крепкова места нет, где пешим людем укрепитися (выделено нами. – П.В.), все пришли поля. Лисовской же с литовскими людьми из Суждаля пойде противу их. И бысть бой велий, и московских людей и понизовых многих побиша; едва утекоша в Володимер…»⁶³³.

Московские воеводы прекрасно осознавали этот недостаток стрельцов и в конце концов выработали соответствующую тактику использования стрельцов на поле боя. В царском наказе воеводам, выданном перед началом кампании 1572 г. из Разрядного приказа, четко и недвусмысленно говорилось: «А будет царь (крымский хан Девлет-Гирей I. – П.В.) перелезет Жиздру, а пойдет к Угре, и бояром и воеводам стати со всеми людми на реке на Угре, чтоб на походе со царем на полех без крепостей однолично не сходитися. А на реке на Угре став, пеших людей с пищальми изставити по крепким местом. А где лучитца и сход со царем не у реки, и бояром и воеводам, выбрав место крепкое, да стати полки, чтоб поставити полки, и стрельцом поиззакопатися по крепким местом (выделено нами. – П.В.); а не на походе б со царем соитися; того беречи накрепко, чтоб им наперед в котором крепком месте стати, выбрав такое место, стати, а на походе полки со царем на поле без крепости однолично не сходитися»⁶³⁴.

Таким образом, царским наказом воеводам предписывалось выбирать такие позиции и вступать в бой с татарами только тогда, когда есть возможность поставить стрельцов за некими препятствиями. Однако далеко не всегда их можно было найти, поэтому очень кстати пришелся знаменитый гуляй-город – аналог западноевропейского вагенбурга и османского «Дестур-и-Руми». Вот как описывал это русское изобретение польский ротмистр Н. Мархоцкий: «Гуляй-городы представляют собой поставленные на возы дубовые щиты, крепкие и широкие, наподобие столов; в щитах для стрельцов проделаны дыры, как в ограде…»⁶³⁵. Первое упоминание о его использовании в ходе очередного похода русской рати на Казань относится к 1530 г.⁶³⁶. Использовался гуляй-город, судя по всему, преимущественно в сражениях с татарами – об этом свидетельствует, в частности, его размещение в Коломне⁶³⁷.

Можно также предположить, что, помимо гуляй-города, русскими стрельцами использовались также и большие станковые щиты по типу восточных чапаров или европейских павез – во всяком случае, они использовали их во время осады и штурма Казани в 1552 г.⁶³⁸. В крайнем случае, если не было ни щитов, ни гуляй-города или времени на их установку не было, стрельцы использовали любые подручные средства для того, чтобы укрепить свою позицию. Именно так они поступили в несчастливом для русских сражении с татарами при Судьбищах 3–4 июля 1555 г. Когда русская конница была опрокинута превосходящими силами татар, воеводы окольничий А.Д. Басманов-Плещеев и С.Г. Сидоров сумели собрать вокруг себя часть своих людей и отступили в дубраву, где находился русский обоз. Здесь Басманов «велел тут бити по набату и в сурну играти»⁶³⁹. На его призыв «съехалися многие дети боярские и боярские люди и стрелцы», которые заняли здесь оборону («осеклися»)⁶⁴⁰. Трижды хан при поддержке огня артиллерии и своих мушкетеров («со всеми людми и з пушками и з пищалми») приступал к русской засеке и трижды был отражен, не сумев преодолеть импровизированные оборонительные сооружения русских.

Таким образом, общим итогом стрелецкой реформы стал приход на смену плохо обученным и организованным, набираемым от случая к случаю отрядам пищальников постоянного корпуса пеших стрелков, единообразно вооруженных и обученных и находившихся на полном содержании государства. Правда, на этом развитие пехоты, оснащенной огнестрельным оружием, при Иване Грозном не завершилось. Важность огнестрельного оружия и вместе с тем профессионализации ратных людей была хорошо осознана русскими властями. И хотя от использования даточных людей с «земли» не только для вспомогательной, но и для боевой службы государство еще долго не собиралось отказываться⁶⁴¹, в дополнение к стрельцам во 2-й половине XVI в. государство стало верстать на службу всякого рода «вольных» людей (а впоследствии и черносошных и даже монастырских, помещичьих крестьян и беглых – государственный интерес оказывался выше интересов помещиков и церкви) в казаки⁶⁴². Служившие с «земли», казаки были обязаны снаряжаться в поход самостоятельно, и если поначалу они несли главным образом пешую службу, то с конца XVI в. они окончательно были перевооружены пищалями и в массе своей посажены на коня, превратившись в своего рода драгун. При этом они порой составляли значительную часть полевой армии. Так, в росписи войска, посланного против Лжедмитрия I в 1604 г., конных казаков, вооруженных пищалями, было 2893 чел., т. е. 10,7 % от всего списочного состава войска (рассчит. авт. по: Боярские списки последней четверти XVI – начала XVII вв. и роспись русского войска 1604 г. С. 4–93). В полковой росписи русского войска, что встретило в 1572 г. вторжение крымского хана Девлет-Гирея и разбило его при Молодях, конных казаков-пищальников было и того больше, 19 % от всего списочного состава⁶⁴³.

Отметим также еще одну характерную особенность русских ратей XVI в., в особенности второй его половины – гибкое, нешаблонное смешивание разных родов войск в зависимости от того, на каком ТВД и против какого противника предстояло действовать той или иной рати. Как правило, войско, выставляемое против татар, состояло преимущественно из конницы, тогда как в войске, отправлявшемся в поход в Ливонию или против литовцев, доля пехоты была значительно выше.

И в завершение отметим еще одно чрезвычайно важное, по нашему мнению, обстоятельство, свидетельствующее о том, что Россия вступила в 1-й этап военной революции. Речь идет о создании действенного бюрократического аппарата управления вооруженными силами. В это время Россия опередила большинство стран Западной Европы, за исключением, быть может, только лишь одной Испании и, естественно, Османской империи.

Создание централизованного аппарата управления армией было обусловлено вполне объективными причинами. Во-первых, русские достаточно рано ощутили необходимость тщательной разработки планов ведения кампаний с учетом особенностей восточноевропейского ТВД (обширность, неразвитость инфраструктуры, малонаселенность, скудость ресурсов и пр.). Во-вторых, бедность государства и общества настоятельно диктовала необходимость создания специального органа, который мог бы взять на себя тяжелую работу по мобилизации и распределению наличных ресурсов. В-третьих, в России так и не сложилась характерная для Западной Европы того времени система «временно-контрактных армий», и волей-неволей государству пришлось значительно раньше, чем, к примеру, в той же Франции, взять на себя обязанности по обеспечению армии всем необходимым для ведения боевых действий. Наконец, возникновение властных институтов и структур, которые взяли бы на себя управление вооруженными силами, находилось в русле неуклонно проводившейся Иваном III и в особенности Иваном IV политики постепенного усиления власти государя.

Важнейшую роль в этом аппарате играл Разрядный приказ, который совмещал в себе функции как военного министерства, так и генерального штаба. Точное время его возникновения неизвестно, но, во всяком случае, характер операций, что осуществлялись войсками Ивана III, не мог обойтись без тщательного предварительного планирования, а для этого был необходим специальный орган управления. Как отмечал Н.П. Павлов-Сильванский, «…военно-административное ведомство Разряда должно было выделиться из общего дворцового управления в самостоятельное учреждение еще при Иоанне III, когда уничтожена была обособленность военной администрации уделов и возник класс государевых служилых людей…»⁶⁴⁴. И это предположение, судя по тому, как подробно летописи конца XV в. расписывают «устроение» московских полков на походе и перед боем, имело под собой вполне реальные основания. Разрядный приказ или его подобие к этому времени уже существовал, следовательно, дьяки с «разрядами» принимали активное участие в организации и осуществлении похода 1478 г. на Новгород. Не мог обойтись без их участия великий князь и при организации отпора нашествию хана Ахмата в 1480 г.

При Василии III деятельность приказа получила дальнейшее развитие. Так, в конце ноября 1535 г. в ответ на вторжение литовского войска московское правительство направляет разорять литовские владения сразу три рати – одна действовала на северо-западном направлении, другая на центральном и третья, вспомогательная, на юго-западном⁶⁴⁵. При этом, что характерно, северо-западная и центральная рати соединились под Молодечно и дальше действовали совместно, что предполагает заранее разработанный и согласованный план проведения операции, невозможный без существования при московском дворе специального органа управления войсками – своего рода генерального штаба. Так что, хотя Разрядный приказ и упоминается начиная с 1535 г. (когда в нем работали 3 дьяка и несколько подьячих), он, судя по всему, работал уже при Иване III.

Очевидно, что ко времени правления Ивана Грозного Разрядный приказ уже представлял собой весьма эффективную систему управления войсками. Он был дополнен «Стрелецкой избой», преобразованной позднее в Стрелецкий приказ. С 1577 г. известен Пушкарский приказ. Прямое отношение к военному делу имел Приказ Большого Прихода, собиравший налоги и подати, Поместный приказ, ведавший учетом, раздачей и перераспределением поместных земель, приказ Казанского дворца и ряд др. Таким образом, к началу XVII в. в Российском государстве сложилась достаточно стройная и эффективная система военного управления, имевшая немного аналогов в современном ей мире. И то, что говорилось в отношении эффективности испанского интендантства, обеспечивавшего действия испанских войск в Европе, Африке, Америке и в Азии, может в полной мере быть отнесено и к русским приказам.

Вместе с тем нельзя не отметить и определенные отличия русского варианта «Великой пороховой революции», во всяком случае, ее первого этапа, от классического западноевропейского. Прежде всего коснемся такого важного, по мнению Дж. Паркера и его сторонников, аспекта, как развитие фортификационного искусства. Как уже было отмечено выше, на Руси внимательно следили за теми новинками, что появлялись за ее пределами, и быстро перенимали их, если они доказывали свою эффективность. Потому очевидно, что новшества в фортификации обошли стороной Русь. На северо-западе Русской земли первые признаки ответа на появление артиллерии могут быть отнесены к рубежу XIV–XV – 1-й половине XV в.⁶⁴⁶. При Иване III и его преемнике Василии III работы по совершенствованию фортификационных сооружений получили новый импульс, и не в последнюю очередь благодаря приглашению в Россию итальянских и других иностранных мастеров-фортификаторов («муролей»). Так, в 1492 г. итальянец Алевиз Фрязин выстроил каменную стену от великокняжеского двора к Боровицкой башне в Московском кремле, а в 1508-м тот же Алевиз Фрязин, совершенствуя его оборонительные сооружения, сделал каменную рубашку на рвы и пруды вокруг него. Тогда же другой итальянский мастер, Петр Фрязин, приступил по указу Василия III к возведению каменного кремля в Нижнем Новгороде. Явные следы итальянского влияния прослеживаются и во внешнем облике Тульского кремля, строительство которого началось в 1514 г.⁶⁴⁷.

Новые и перестраиваемые старые крепости при Иване III и Василии III приобретают более или менее «регулярный» характер, обзаводятся башнями, приспособленными для размещения артиллерийских орудий и затинных пищалей, их конструкция усиливается для противодействия огню артиллерии⁶⁴⁸.

Однако наметившееся было в русской фортификации в конце XV – начале XVI в. движение вперед во 2-й половине XVI в. сошло постепенно на нет. Нет, само дело возведения крепостей и целых укрепленных линий не только не пришло в упадок, но, напротив, развивалось чрезвычайно быстро. По неполным данным, если в 1-й половине XVI в. было возведено 6 каменных, 10 деревянных и 4 земляных крепости, то во 2-й половине века 12 каменных и 69 деревянных⁶⁴⁹. И это не считая колоссальной работы, проделанной после 1572 г. на южных рубежах государства, где во второй половине столетия была в целом завершена работа по созданию знаменитой Засечной черты – одного из грандиознейших военно-инженерных сооружений в истории человечества⁶⁵⁰. Для планомерной организации и возведения крепостей при Иване Грозном был создан (около 1583–1584 гг.) специальный приказ Каменных дел, строительству крепостей предшествовала большая подготовительная теоретическая и практическая работа (предварительная рекогносцировка местности, составление чертежа будущей крепости, сметы на строительство и пр.).

Претерпела определенные изменения и техника возведения фортификационных снаряжений – прежде всего за счет приспособления башен и отчасти стен для применения огнестрельного оружия (бойницы, полуциркульные арки – прообразы казематов в стенах, рост толщины стен и башен при одновременном уменьшении их высоты и пр.)⁶⁵¹. Однако перехода к крепостям, построенным согласно требованиям trace italienne, в это время мы не наблюдаем. Правда, А.Н. Кирпичников полагает, что все же идеи trace italienne начали проникать в Россию еще в 30-х гг. XVI в., претерпевая при этом, правда, серьезные изменения⁶⁵², но этот вопрос требует дополнительного изучения, с тем чтобы можно было дать однозначный ответ – применяли ли русские мастера идеи «итальянского следа» в это время или же нет. Во всяком случае, замедление темпов развития фортификационного искусства в России связано было, с одной стороны, с политическими неурядицами 2-й половине 30-х – 1-й половине 40-х гг. XVI в., а с другой – с нарастающими проблемами в сохранении прежнего уровня военно-технических связей с Западом (если trace italienne как система сформировалась к 30-м гг. XVI в., то как раз к этому времени военно-технические контакты России с Западом уже пошли на спад). Кроме того, литовское и татарское войско в то время явно не обладало мощной осадной артиллерией, которая могла бы представлять серьезную угрозу обновленной при помощи итальянских мастеров традиционной русской фортификации.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.