§ 3. Военные реформы первых Романовых и военная революция. «Ползучая» «вестернизация» русской армии в XVII в.

§ 3. Военные реформы первых Романовых и военная революция. «Ползучая» «вестернизация» русской армии в XVII в.

«Смутное время» до основания потрясло Российское государство и общество. Те социальные, хозяйственные, государственные институты и структуры, сложившиеся в предыдущий период, внезапно продемонстрировали свою непригодность в изменившихся условиях. Особенно ярко это проявилось на примере вооруженных сил, которые оказались неспособны выполнить главную задачу – обеспечить сохранение независимости страны, не говоря уже о расширении ее границ. Созданная ранее военная машина оказалась недостаточно эффективной. Перед московскими властями во весь рост встал вопрос о необходимости ее совершенствования. И, наблюдая за развитием русского военного дела XVII в., нетрудно заметить, что, начиная с самого начала столетия, преобразования в военной сфере шли одни за другими, прерываясь на время из-за внутренних проблем, прежде всего экономического и финансового характера. При этом изменился их характер. На смену прежнему неспешному, постепенному «вживлению» в старую военную организацию технических и иных новинок был запущен в действие механизм «ползучей» «вестернизации» вооруженных сил Российского государства, которая в конечном итоге привела к серьезнейшим переменам в организации и структуре русской армии, способах ведения войны и пр. Уже во 2-й половине столетия рядом со старой русской армией возникла новая, европейская. С одной стороны, мы видим, как в поход выступают поместная конница, казаки и стрельцы, а с другой, рядом с ними идут полки солдатские, рейтарские, драгунские, гусарские, копейные, вооруженные, обученные и снаряженные по образцу и подобию европейских солдат того времени – с мушкетами, пиками, в кирасах и шлемах. Только длинное русское платье и бороды солдат, рейтаров, драгун, гусар и копейщиков выдавали в них таких же православных, как и те, что шли в поход «на русский лад».

Но когда и кем была начата в XVII веке эта «вестернизация»? Можно предположить, что начало военных преобразований в России «бунташного века» было связано с деятельностью Лжедмитрия I. Он находился под сильным впечатлением от европейской культуры, с которой имел возможность ознакомиться во время пребывания в Речи Посполитой. Заняв московский трон, самозванец неоднократно «…укорял бояр и князей за их невежество, необразованность и нежелание учиться новому…»⁶⁸⁵. Под новым он понимал, очевидно, и те перемены, которые произошли в военном деле в Европе в XVI в. Для него это имело тем большее значение, что, как отмечал Р.Г. Скрынников, Лжедмитрий, «…заняв трон, объявил себя непобедимым императором и дал понять соседям, что намерен превратить Россию в военную империю…»⁶⁸⁶. Это же превращение было невозможно без большой войны и больших побед над неприятелями, в первую очередь турками и татарами.

Иностранные очевидцы отмечали, что вскоре после своего восшествия на трон Лжедмитрий начал готовиться к большой войне с Крымом и Турцией⁶⁸⁷, предполагая направить главный удар русской армии и ее союзников, донских казаков, на Азов. Главной базой собиравшейся армии должен был стать Елец, где создавались большие запасы провианта, фуража и военного снаряжения. В преддверии войны самозванец приказал отлить большое количество новых артиллерийских орудий, а также регулярно проводил артиллерийские учения⁶⁸⁸. Учитывая интерес Лжедмитрия к артиллерийскому делу и исходя из структуры знаменитого «Устава ратных, пушечных и других дел, касающихся до воинской науки», составленного дьяком Онисимом Михайловым сыном Радишевским, можно согласиться с мнением В.Д. Назарова, отметившего связь между началом работы над этим «Уставом» и мероприятиями Лжедмитрия⁶⁸⁹.

Можно предположить, что в основу предполагаемой военной реформы самозванец мог положить польско-литовский опыт, хотя имеющиеся свидетельства не позволяют с уверенностью утверждать это. Одно ясно несомненно – Лжедмитрий стремился увеличить огневую мощь русского войска и его способность противостоять коннице степняков. Однако довести начатое дело до конца ему не удалось. Его правление оказалось слишком коротким, чтобы намерения смогли из планов стать реальностью. Однако сама идея преобразований в военной сфере не умерла, и в правление Василия Шуйского, сменившего на московском престоле Лжедмитрия, она обрела материальные очертания.

Воцарение Василия Шуйского не способствовало прекращению смуты в России. Новый царь, «выкликнутый» боярами, явно не пользовался всенародной популярностью, особенно на юге страны. Мятежи и бунты множились день ото дня. Особенно тяжелым стало положение Шуйского после появления Лжедмитрия II. «Тушинский вор», разбив свой лагерь под самой Москвой, создал свой, параллельный московскому, аппарат власти и попытался управлять Россией в обход Василия Шуйского, опираясь на свою армию, ядро которой составляли опытные в военном деле польские, литовские, венгерские и немецкие наемники. В этих условиях Шуйский был вынужден прибегнуть как к традиционным способам пополнения армии, объявив сбор даточных людей с «земли», так и обратившись к иностранной военной помощи – шведскому королю Карлу IX.

Для ведения переговоров со шведами и сбора войска в Новгород был отправлен племянник царя князь М.В. Скопин-Шуйский. Вряд ли Василий, выбирая кандидатуру посланца, мог сделать лучший выбор. Несмотря на свою молодость, князь к тому времени был уже опытным воином, искушенным в военных премудростях. Будучи приближен Лжедмитрием I, он имел возможность поближе познакомиться с особенностями польско-литовского военного дела, а позднее приобрел богатый боевой опыт в боях со сторонниками самозванца в 1606–1608 гг. Его деловые качества и полководческий талант высоко оценивались современниками – как русскими, так и иностранцами⁶⁹⁰. Переговоры прошли достаточно успешно. Уже в ноябре 1608 г. было заключено предварительное соглашение о посылке в Россию шведского экспедиционного корпуса численностью 5 тыс. солдат и офицеров и неопределенного количества наемников в обмен за уступку г. Корелы с уездом и отказа России от претензий на Ливонию⁶⁹¹. В Россию наемники под началом шведского генерал-лейтенанта Я. П. де ла Гарди начали прибывать в марте 1609 г. Состав его армии был разношерстным – по сообщениям русских источников, в него входили, кроме природных шведов и финнов, наемники едва ли не со всех стран Европы, в массе своей ветераны испано-голландской войны.

Первые же столкновения солдат де ла Гарди с войсками Лжедмитрия II показали перспективность заимствования европейской тактики. Польская конница легко опрокидывала и русскую, и «немецкую» наемную конницу, однако «немецкая» пехота, ощетинившись пиками, успешно отражала натиск противника. Так было, к примеру, в июне 1609 г. под Торжком и месяцем позднее под Тверью⁶⁹². К тому же, судя по всему, знакомство с элементами новой европейской тактики получили и некоторые отряды русских ратных людей. Во всяком случае, шведский историк Ю. Видекинд указывал, что прибывшие из Ярославля к Скопину-Шуйскому 1500 ратников имели хорошее вооружение – длинные копья у пехотинцев и пики по польскому образцу у конных воинов (выделено нами. – П.В.)⁶⁹³.

Познакомившись поближе с основными принципами голландской военной школы, М.В. Скопин-Шуйский не мог не оценить ее сильных сторон. В самом деле, сложно было противостоять польско-литовским гусарским хоругвям, их неудержимому натиску. Русская поместная конница, как было отмечено выше, уклонявшаяся от ближнего боя, и не пыталась противостоять полякам. Трудно приходилось стрельцам и казакам, если они не успевали окопаться или укрепить каким-либо иным способом свои позиции.

Вместе с тем Скопину-Шуйскому были хорошо известны и сильные стороны русского войска – его неприхотливость, непритязательность, умение подчиняться и способность выносить все тяготы войны. Ставка на пехоту, оснащенную огнестрельным оружием и длинными пиками, и на широкое использование полевой фортификации как нельзя больше соответствовала тому опыту, который мог приобрести во время своих походов Скопин-Шуйский. Обученная по-новому русская пехота могла рассчитывать на успех в боях с отрядами на службе самозванца. Не последнюю роль сыграли также и соображения временного и экономического характера – хорошего пехотинца можно было подготовить значительно быстрее и дешевле, чем всадника. Одним словом, опираясь на помощь иностранных военных инструкторов, прежде всего опытного ветерана Христиера Зомме⁶⁹⁴, Скопин-Шуйский приступил к обучению прибывающих с северорусских земель ратных людей премудростям голландской тактики. Ю. Видекинд сообщал, что новобранцев, получивших оружие западноевропейского образца, Зомме «…заставлял делать упражнения по бельгийскому способу; учил в походе и в строю соблюдать ряды на установленных равных расстояниях (т. е. поддерживать равнение. – П.В.), направлять, как должно, копья, действовать мечом, стрелять и беречься выстрелом; показывал, как надо подводить орудие и всходить на вал».

Прекрасно понимая, что никакое обучение в лагере не даст необходимой для успеха в реальном бою уверенности в себе, в своих силах и в своих товарищах, Зомме время от времени обкатывал новобранцев в мелких стычках с неприятелем, стараясь вселить в них уверенность в собственных силах: «…Вместе с тем он время от времени тревожил соседний вражеский лагерь легкими стычками»⁶⁹⁵.

Обучив своих людей, Скопин-Шуйский перешел к активным действиям. Воспользовавшись советами Зомме и де ла Гарди и привычкой русских ратных людей к лопате, кирке и топору, молодой русский воевода применил стандартный для голландской военной школы прием. Он стал стеснять неприятеля системой полевых укреплений-острожков, располагая их на дорогах и перекрывая пути доступа в лагерь неприятеля помощи и припасов. Новая тактика была опробована прежде всего на войске Сапеги, которое продолжало осаждать Троице-Сергиев монастырь.

Перемена в тактике русских была сразу отмечена поляками. Так, Н. Мархоцкий писал, что «…подойдя к Калязину, мы увидели, что московское войско переправляется на другую сторону Волги. Москвитяне действовали хитро (выделено нами. – П.В.), заранее поставив на той стороне городок, к которому и переправлялись. Встав в городке, они далеко к нам не выходили, а разместили свое войско между городком и выставленным перед ним частоколом…»⁶⁹⁶. Однако, судя по всему, поначалу польские военачальники не придали этому большого значения, а когда догадались об истинном смысле действий русского войска, было уже слишком поздно. Как отмечал тот же Мархоцкий, «…Скопин поставил Сапегу в столь трудное положение, что тот вынужден был отступить от Троицы к Дмитрову…».

Сам ротмистр не расшифровал, каким образом Скопин поставил Сапегу в тяжелое положение, но об этом свидетельствуют другие польские авторы того времени. Гетман Жолкевский, рассказывая о поражении Сапеги под Троицей, вспоминал, что «…Скопин очень теснил наших построением укреплений, отрезывая им привоз съестных припасов и в особенности тем, кои с Сапегою стояли под Троицею. Они несколько раз покушались под Калязиным монастырем и при Александровской слободе, но, прикрываемый укреплениями, Скопин отражал их, избегая сражения, и стеснял их теми укреплениями (Жолкевский в данном случае использовал термин grodek, который можно буквально перевести как «острожек». – П.В.), которые были за подобие отдельных укреплений или замков, каковой хитрости научил москвитян Шум (выделено нами. – П.В.) Ибо в поле наши им были страшны; но за этими укреплениями, с которыми наши не знали что делать (выделено нами. – П.В.), москвитяне были совершенно безопасны; делая безпрестанно из них вылазки на фуражиров, не давали нашим ни куда выходить…»⁶⁹⁷.

Поляки, делая ставку на полевое сражение, оказались не готовы действовать в условиях, которые им навязал Скопин-Шуйский. В дневнике о действиях гетмана Ружинского против наемников и русских, автором которого считается хорунжий Будило, говорилось: «…Гетман пошел на них с ним из-под Троицы к Александровской слободе, прибыл 12 ноября и стал наступать на русских и немцев, надеясь, что они дадут битву; но они по-прежнему стояли за палисадником и рогатками. Так как был холод и трудно было осадить их в том месте, то наши, ничего не сделав, а позанявшись лишь почти неделю передовою конною перестрелкой, должны были отойти назад…»⁶⁹⁸.

Действуя не торопясь, основательно, князь медленно, шаг за шагом оттеснял противника. Умело применяя голландский военный опыт к российским условиям, М.В. Скопин-Шуйский сумел сделать то, чего не смогли до этого сделать другие воеводы Василия Шуйского, посылаемые им против войска самозванца – разбить войско Лжедмитрия II и снять блокаду с Москвы. И хотя вскоре после снятия блокады с Москвы юный князь умер, тем не менее накопленный им опыт использования голландской военной системы в русских условиях не пропал даром. В сражении под Клушином брат Василия Шуйского, князь Дмитрий Шуйский, поставленный командовать русской армией, поначалу не без успеха использовал элементы новой тактики – и строительство полевых укреплений, и использование пехотой длинных пик. Хотя само сражение под Клушином и было проиграно русскими, тем не менее они не могли не обратить внимания на то, что наемная пехота сумела одна, не прикрытая ни с флангов, ни с тыла, продержаться на поле боя несколько часов. Острожки и окопы широко использовались русскими стрелками в ходе боев 1-го и 2-го ополчения в Москве. В апреле 1611 г. ярославцы, готовясь принять участие в походе 1-го ополчения, в своей отписке сообщали, что они «…наряду изготовили со всеми пушечными запасы пять пищалей полковых и пять волконей скорострелных, да пешим на долгие торчи сделали две тысячи копей железных (выделено нами. – П.В.), а иные делают, потому, что преж сего в полкех от того конным была защита…»⁶⁹⁹. Об использовании ратниками 1-го ополчения длинных копий «немецкого образца» говорят и польские источники⁷⁰⁰.

Таким образом, в годы Смуты русские ознакомились и не без успеха на протяжении по меньшей мере двух-трех лет пытались использовать основные принципы голландской военной школы. Почему же эта реформа не получила своего дальнейшего продолжения? На наш взгляд, неудаче попытки перенимания западноевропейского опыта в начале XVII в. способствовали невозможность экономически обеспечить дальнейшее осуществление реформы в разоренной многолетней Смутой России и консервативная политика правительства Михаила Федоровича, нацеленная на восстановление традиционных, привычных форм жизни как общества, так и государства. Столкновение с европейцами и более близкое знакомство с ними усилило ксенофобские настроения в русском обществе, нежелание сотрудничать с ними, в том числе и в военной области. Кроме того, голландская школа была еще несовершенна и не могла дать решающего преимущества (! – выделено нами. – П.В.) над прежней.

В общем, как отмечал один из первых исследователей истории русской армии в 1-й половине XVII в. И.Л. Беляев, правительство Михаила Федоровича «…не стало изменять главных и коренных положений и условий тогдашнего войска; но оставило ему прежний основной состав…»⁷⁰¹. Однако при всем при том опыт Смуты не был забыт. Когда правительство Михаила Федоровича стало готовиться к Смоленской войне, оно обратилось к нему.

Необходимость военной реформы и перехода на новые начала военного строительства выяснилась довольно скоро после завершения Смуты. В начале 20-х гг. XVII в., замышляя взять реванш за Смуту, правительство Михаила Федоровича провело тотальную проверку «конности, людности и оружности» детей боярских. В Москве было известно из челобитных служилых людей об их печальном материальном положении, однако в Разрядном приказе полагали, что дети боярские из-за лености, «воровства» или по каким иным несущественным причинам плачутся о своей бедности и неспособности нести государеву службу без царского жалованья. Но чуда не произошло – реальность оказалась еще более печальна. Смута и «всеконечное разоренье» Русской земли из-за интервентов и собственных «воров» привели поместную систему в окончательный упадок. Русская конница утратила свою прежнюю боеспособность, и полагаться на нее было невозможно.

В результате, стремясь нарастить военный потенциал, правительство Михаила Федоровича было вынуждено изменить структуру армии и соотношение родов войск, пойдя на увеличение доли пехоты. Согласно росписям Разрядного приказа от 1630 г. войско московского царя насчитывало 92 555 человек и примерно 10 тыс. боевых холопов и слуг, которые распределялись следующим образом: дворяне и дети боярские – 27 433 человека, 28 130 стрельцов, 11 192 казака, 4316 пушкарей, служилых иноземцев и черкас, т. е. украинцев на русской службе, – 2783 человека, 10 208 служилых татар, чувашей, мордвы и прочих служилых инородцев – 8493 человека⁷⁰². Таким образом, пехота (в том числе и ездящая, поскольку часть стрельцов и большинство казаков издавна ездили верхом, сражаясь пешими), вооруженная огнестрельным оружием, составляла теперь без малого 2/5 московского войска – не в пример больше, чем полустолетием – раньше.

Упадок поместной конницы негативно сказался и на состоянии полевого войска. Хотя к началу 30-х гг. в результате принятых мер удалось поднять численность всех вооруженных сил Российского государства примерно до 85–100 тыс. (по разным подсчетам, от 98,5 до 86 тыс.⁷⁰³), реально московское правительство в случае большой войны и дальнего похода могло рассчитывать в лучшем случае всего лишь примерно на 16 тыс. детей боярских и дворян, способных нести «полковую» (т. е. полевую) службу. В поле могли выйти также примерно 7,5 тыс. московских стрельцов и некоторое количество стрельцов городовых. Кроме того, в полевую армию могло войти некоторое количество казаков, пушкарей, служилых иноземцев, татар и инородцев. Всего полевая армия могла включать в себя, как и сто лет назад, при благоприятных обстоятельствах максимум 40–50 тыс. ратников (считая послужильцев). Однако из этого числа нужно было вычесть по меньшей мере около 10–15 тыс. человек, которые ежегодно должны были нести службу на южной границе для «бережения» от татарских на-бегов.

При таком раскладе сил, учитывая снизившуюся боеспособность поместной конницы, татар и казаков, говорить о наступательной войне против Речи Посполитой, находившейся, казалось, в расцвете своего могущества, было бессмысленно – поражение России в войне было неизбежным. Нужно было предпринять нечто экстраординарное, необычное, что позволило бы поднять быстро боеспособность русского войска. Между тем в 20-х гг. XVII в. внешнеполитическая конъюнктура для России складывалась как нельзя более благоприятно. В 1618 г. началась знаменитая Тридцатилетняя война. В той или в иной мере, прямо или косвенно, в эту войну оказались втянуты практически все государства Европы, в том числе и Речь Посполитая. Московское правительство попыталось использовать разгоревшуюся войну в своих собственных интересах. Поиск вероятных союзников по борьбе с поляками и литовцами, начавшийся едва ли не сразу после заключения Деулинского перемирия, в 20-х гг. активизировался, и очень скоро такой союзник нашелся – шведы.

Завершив в 1629 г. очередной конфликт с Речью Посполитой, шведский король Густав-Адольф начал подготовку к вступлению в Тридцатилетнюю войну на стороне антигабсбургской коалиции. В ответ имперцы начали переговоры с королем Речи Посполитой Сигизмундом III относительно оказания им военной помощи. Слухи о них не могли не встревожить Швецию и ее патрона Францию. Естественно, что король Швеции и его министры проявили чрезвычайную заинтересованность в том, чтобы Россия не только оказывала им моральную и материальную помощь, продавая по льготной цене зерно, но и как можно скорее объявила войну Речи Посполитой. И если раньше Москва выжидала, то теперь там решили, что время реванша настало. В июле 1633 г. истекал срок действия Деулинского перемирия. Никаких подвижек в позиции польских властей относительно спорных вопросов в отношениях между Москвой и Варшавой не наблюдалось, более того, русские власти стали получать известия о передвижениях отрядов реестровых казаков к русской границе. В итоге после долгих споров московское правительство по настоянию патриарха Филарета решило начать подготовку к войне.

Вот тут-то как раз пришелся впору опыт Смуты. В Москве не забыли, что европейские наемники и обученные по голландскому образцу русские ратники сражались с поляками, литовцами и казаками успешнее, чем русская поместная конница, казаки и стрельцы. Понятно, почему московские власти, приступив к военным приготовлениям, решили снова обратиться к «голландскому» опыту. Так было положено начало военным реформам XVII в. в России, радикально изменившим лицо русских вооруженных сил и сделавшим возможными петровские военные преобразования.

Формирование армии «новой модели» в начале 30-х гг. представляет, несмотря на свой незавершенный характер, большой интерес как первый серьезный опыт перенимания передовых принципов западноевропейского военного строительства с одновременной их адаптацией к русским условиям и как образец для последующих шагов в этом направлении, предпринимавшихся впоследствии. В ней как в капле воды отразились все характерные черты военной революции в Европе и трудности ее осуществления в России в те годы.

Основу новой русской армии, созданной с апреля 1630-го по конец 1633 г. и отправленной под начальством воеводы боярина М.Б. Шеина осаждать Смоленск, составили 4 «немецких» и 8 русских солдатских полков общей численностью примерно 18,5 тыс. солдат и командиров. Драгуны и рейтары составили еще немногим более 3 тыс. человек⁷⁰⁴. Всего же русская армия «новой модели» насчитывала около 22 тыс. солдат и командиров.

Для этих воинских частей характерны все основные черты регулярной армии Нового времени: полное государственное обеспечение всем необходимым, от жалованья и «корма» до оружия и амуниции; относительно единообразное стандартизированное вооружение, амуниция и доспехи; четкая организационная структура, в корне отличавшаяся от той, которую имели прежние русские войска. Так, солдатский полк, являвшийся высшей тактической единицей, имел однообразное устройство и действовал как единое целое. По штату в полку (кстати говоря, как и в Европе, русские солдатские полки никогда не имели полного комплекта) должно было быть 8 рот. 1-я рота именовалась полковничьей и считалась старшей в полку, 2-я рота, подполковничья (полуполковничья), следовала за ней, потом шли 3-я майорская рота и 5 капитанских. В роте должно было быть 120 мушкетеров и 80 пикинеров – итого 200 солдат. Начальных же людей в роте насчитывался 21 человек: ротный командир – капитан, его заместитель – поручик, прапорщик-знаменосец, 3 сержанта-пятидесятника, ротный квартермистр – ротный окольничий, 1 каптенармус-дозорщик над оружием, 6 капралов-есаулов, лекарь, подья-чий, 2 толмача, 3 барабанщика. Рейтарский полк по проекту его создателя, полковника Ш. д’Эберта, должен был насчитывать 12 рейтарских рот – полковничью, полуполковничью, майорскую и 9 ротмистров. В каждой же должно было быть 167 рейтаров, а также поручик, прапорщик, ротный квартермистр, 3 капрала, 2 подпрапорщика. Кроме того, в полку предполагалось иметь полкового писаря, обозника, судью, квартермистра, лекаря с помощником, 4 полковых трубача, 11 ротных трубачей, полкового профоса с помощником, седельного мастера и кузнеца. 12 рот по 120 рядовых должен был насчитывать и драгунский полк⁷⁰⁵.

Для новой армии, помимо четкой организации и структуры, было характерно также более или менее регулярное обучение тактическим приемам. Без него протестантская военная система не могла нормально функционировать, ибо ее действенность зависела от того, насколько успешно будут взаимодействовать в бою как роты полка, так и составляющие роту капральства пикинеров и мушкетеров. Кроме того, большое внимание уделялось выработке навыков ведения слаженного, массированного артиллерийского и стрелкового огня, а также производству земляных работ и строительству полевых укреплений. Не случайно польские очевидцы и участники Смоленской войны единогласно отмечали, что русские, избегая полевых сражений, делали ставку на мощный артиллерийский огонь и пальбу из мушкетов и тщательнейшим образом окапывались. Земляные валы, засеки, шанцы, батареи, туры, укрепленные лагеря, траншеи, рогатки, большие и малые дерево-земляные острожки-блокгаузы, рвы – все это позволило Шеину и его армии практически полностью блокировать Смоленск, а потом, после подхода польско-литовской армии, – выдержать тяжелейшую, почти полугодовую осаду со стороны противника⁷⁰⁶. Поэтому, единодушно отмечали поляки, с ними нужно воевать только по-«голландски» (! – П.В.) – ведением постоянных земляных работ.

Отметим также, что армия Шеина была прекрасно оснащена артиллерией. Перечень пушек, имевшихся на вооружении шеинского «наряда», впечатляет – 7 «верховых» пушек, стрелявших бомбами весом от 2 до 6 пудов, стрелявшая почти 2-пудовыми ядрами пищаль «Единорог», пищаль «Пасынок», ядра которой весили пуд и 15 фунтов, «Волк» с пудовыми ядрами и так далее до полковых 1-фунтовых пушек. Всего в руки поляков попало 123 артиллерийских орудия, как русской, так и голландской выделки⁷⁰⁷. Всего на 1000 бойцов шеинской армии приходилось от 3,5 до 4 артиллерийских орудий – в несколько раз больше, чем рекомендовал Наполеон!⁷⁰⁸ Что, как не это, в наибольшей степени характеризует то предпочтение, которое отдавалось в новой русской армии огню перед ударом?

Формирование новых полков потребовало от русского правительства и создания новой организации снабжения армии всем необходимым. Ранее проблема снабжения армии стояла не так остро, поскольку в значительной степени она сама обеспечивала себя. Теперь же все было не так. Более или менее однообразная организационная структура создаваемых полков, возложенная государством на себя обязанность снабжать полки всем необходимым для ведения войны, начиная от жалованья и «корма» и кончая оружием и боеприпасами, – все это неизбежно вело к перестройке государственного аппарата, созданию некоего подобия тыловой службы. Помимо пушек, пороха и ядер, новым полкам нужно было выдать из царской казны «…для ратного дела, по росписи, мушкеты, и алебарды, и барабаны, и кожи барабанные, и копейца железныя, и фетили, и лопаты, и заступы, и кирки…»⁷⁰⁹. И поскольку русская промышленность (если ее можно называть таковой) оказалась неспособной в нужные сроки освоить выпуск необходимых типов холодного и огнестрельного оружия и доспехов, пришлось покупать все необходимое за морем.

Прибегнув к помощи английских и голландских купцов и фабрикантов, проблему экипировки солдат и командиров новых полков удалось решить достаточно быстро. Уже весной 1632 г. в Россию начали поступать первые партии оружия, заказанные посланными с этой целью за границу полковником А. Лесли, стольником Племянниковым и другими русскими представителями (только Лесли закупил в Голландии 1000 комплектов солдатских лат, 1000 мушкетов со всем необходимым снаряжением, 300 мушкетов с колесцовыми замками, 1000 пехотных пик, 1500 шпаг). Большие партии оружия и материалов были заказаны русскими представителями и у других иностранных купцов и фабрикантов. Так, в июле 1631 г. известный в то время голландский оружейный фабрикант Трик получил заказ на изготовление 5000 мушкетов в комплекте, 200 офицерских протазанов, 400 унтер-офицерских алебард, 200 пистолетов, другой голландец, П. де Виллем, изготовил по русскому заказу 6,5 тыс. мушкетных стволов, а английский предприниматель И. Картрайт в 1631 г. ввез в Россию 1000 мушкетов, 1000 мушкетных замков, 600 пар пистолетов, 400 пар пистолетных стволов, 200 шпаг. Другой англичанин, И. Капер, продал русским 5000 шпаг в комплекте. В Нарве в 1632 г. было куплено 7200 мушкетов и карабинов в комплекте по цене за мушкет 1 руб. 23 алт. 1 деньга и за карабин – 4 руб. 30 алт. Помимо этого, в больших количествах за рубежом закупались железо и цветные металлы. Так, в январе 1632 г. со шведским купцом И. Беманом была достигнута договоренность о поставке в Россию 1600 пудов меди, а дьяк Устюжской чети М. Смывалов договорился с голландскими купцами о поставках в Россию в 1631–1632 гг. 30 000 пудов шведского железа на общую сумму 15 750 рублей. Голландцы же поставили в Россию в 1632 г. и 30 000 пудов свинца на сумму 1800 рублей⁷¹⁰.

Казна взяла на себя также и снабжение армии одеждой, провиантом и фуражом. Так, в конце осени 1632 г. в преддверии зимы для отправки только в солдатские полки А. Лесли и Г. Фукса было заготовлено 1243 шубных кафтана, 1234 пары «ступней», 1234 пары чулок и столько же пар рукавиц. В течение года с небольшим армия Шеина, стоявшая под Смоленском, получила из Москвы 1,5 тыс. четвертей сухарей, более 2,3 тыс. четвертей круп, около 2,5 тыс. четвертей толокна, более 25 тыс. четвертей ржаной муки, 150 четвертей гороха, 5,6 тыс. пудов свинины, 3,6 тыс. пудов коровьего масла⁷¹¹. Для доставки необходимого оружия, амуниции, провианта и фуража потребовалось создать колоссальный обоз – только под имущество пехотных полков армии Шеина, выступившей в поход осенью 1632 г., потребовалась 1471 подвода⁷¹².

Одновременно в Москве попытались избавиться от столь тягостной зависимости от иностранных поставок оружия и амуниции. Видимо, не случайно в 1629 г. во всех городах и деревнях была осуществлена перепись кузнецов и литейщиков, которым в следующем, 1630 г. была определена обязательная норма работ по выполнению государственного заказа⁷¹³. В феврале же 1632 г. голландские купцы А. Виниус с братом и Ю. Виллекен получили разрешение Михаила Федоровича на постройку железоделательных мануфактур под Тулой. Стоит отметить также, что в марте 1630 г. в Москву прибыл валлонец Ю. Койет, который с 1614 г. до этого находился на службе Густава-Адольфа. Ему вменялось в обязанность перестроить работу Пушечного двора в Москве с таким расчетом, чтобы увеличить поставки артиллерийских орудий в русскую армию⁷¹⁴. Так что можно с уверенностью сказать, что военная реформа начала 30-х гг. XVII в. ускорила процесс перестройки государственного аппарата, формирование российского варианта абсолютистского государства и мануфактурной промышленности как нового явления в экономике России.

Какова же судьба этой армии «новой модели» и вообще итоги реформы? Не касаясь в целом военных результатов Смоленской кампании и причин поражения в ней русской армии, вокруг которых споры продолжаются уже второе столетие, стоит отметить, что новые русские войска, обученные по-европейски, дрались не в пример лучше, чем ранее, и не только пехота, но даже рейтары бились на равных с поляками. Сами поляки отмечали, что русская пехота лучше, чем та, которой располагали они сами. Однако крах Смоленского похода самым пагубным образом сказался на судьбе новой армии. В Москве посчитали, что она обходится слишком дорого, и после завершения войны остатки полков были распущены по домам. Еще бы, содержание немецкого наемного пехотного полка обходилось в месяц в 5578,5 рубля, русского – 4376 рублей (из них 2079 рублей уходило на жалованье начальным людям), драгунский полк стоил в месяц 3002 рубля⁷¹⁵. Если до начала Смоленской войны расходы на содержание армии составляли около 275 тыс. рублей ежегодно, то только с сентября 1632-го по октябрь 1633 г. на содержание наемников и полки «новой модели» ушло около 430 тыс. рублей. Всего же затраты на армию Шеина и вспомогательный корпус князей Д.М. Черкасского и Д.М. Пожарского составили около 600 тыс. рублей. Это и немудрено, поскольку ставки жалованья в новых полках были чрезвычайно высоки даже по европейским меркам. Так, полковнику (и одновременно капитану роты) Вильяму Киту было положено жалованье 325 рублей на месяц, подполковнику (также ротному командиру и заместителю командира полка) Александру Краферту – 175 рублей в месяц, майору (и по совместительству ротному командиру) Роберту Киту 125 рублей в месяц, капитанам полка В. Кита – по 75 рублей, поручикам – по 22,5 рубля, прапорщикам – по 17 рублей, сержантам – по 7 рублей, капралам – по 4 рубля на месяц⁷¹⁶.

Разочарование, охватившее московское правительство после поражения, смерть главного вдохновителя военной реформы патриарха Филарета, сложное финансовое положение, непонимание правительством и самим Михаилом Федоровичем, человеком абсолютно невоенным и совершенно не разбиравшимся в военном деле, значимости сделанного в 1630–1634 гг., – все это, казалось, остановило военную реформу на подъеме. Однако такой вывод, если внимательно присмотреться к событиям не только в России, но и за ее пределами, будет несколько преждевременным. Постоянная регулярная армия еще была новинкой даже в Западной Европе, и повсеместно она стала распространяться фактически только после завершения Тридцатилетней войны. Так что роспуск того, что осталось от армии «новой модели» после смоленского «невзятья», был вполне закономерным шагом. Кроме того, эффективность, показанная в ходе борьбы за Смоленск солдатскими, рейтарскими и драгунскими ротами, оставила заметный след в сознании правящей верхушки. Опыт, знания и умения смоленских ветеранов вскоре снова оказались востребованы. Связано это оказалось с обострением русско-татарских отношений и возросшей угрозой войны с Турцией.

Смоленская война выявила неудовлетворительное состояние обороны южной границы Российского государства, и потому с 1635 г. началось строительство нового оборонительного рубежа, который впоследствии получит название Белгородской черты. Новые фортификационные сооружения должны были обеспечить прикрытие русских поселений южнее Оки и одновременно дать возможность полкам дворянской конницы встретить татарские отряды до того, как они приблизятся к сердцу Русского государства. Работы над их сооружением велись чрезвычайно интенсивно и быстро. В 1635–1636 гг. земляным валом с острожками и укрепленными городками была перекрыта Ногайская сакма, затем начались работы по разметке и строительству валов и острогов поперек трех других сакм – Муравской, Изюмской и Кальмиусской.

Известия о разворачивающихся крупномасштабных фортификационных работах на традиционных путях татарских набегов не могли не вызвать серьезной обеспокоенности и тревоги в Крыму. Уже в 1636 г. крымские татары попытались прощупать оборону на южных рубежах России. Новая попытка осуществлена осенью следующего года. В феврале 1638 г. крымский хан Бахадур-Гирей в категорической форме потребовал разрушения построенных новых городов на южной границе, угрожая в противном случае войной. К тому же донские казаки в 1637 г. совершили внезапный набег на Азов, турецкую крепость, запиравшую устье Дона, и овладели ею «…для зипунов своих казацких…»⁷¹⁷.

Отношения между Москвой, Бахчисараем и Стамбулом, и без того достаточно напряженные из-за непрекращавшихся вылазок донских казаков, еще более обострились. Готовясь к очередной летне-осенней кампании, в Москве решили усилить выставляемые на «Берегу» полки отмобилизованными солдатскими и драгунскими полками, ядро которых должны были составить опытные ветераны Смоленской войны. Уже в марте 1637 г. некоторое количество старых смоленских солдат было призвано на службу и отправлено на «осадное сидение» в Тулу вместе со стрельцами и казаками⁷¹⁸.

За этим первым шагом последовали новые. В декабре 1637 г. на Казань боярину князю Б.М. Лыкову и дьякам Ф. Панову и С. Матвееву был послан царский указ о созыве на службу смоленских ветеранов⁷¹⁹. Весной следующего года в Москве было объявлено о наборе на царскую службу 4 тыс. драгун и 4 тыс. солдат, в том числе и старослужащих⁷²⁰. Достаточно быстро выяснилось, что запись в солдатские полки идет слишком медленно, и правительство, обеспокоенное возможным срывом планов набора солдат, прибегнуло к принудительной записи детей боярских в солдатскую службу⁷²¹, а затем и к набору даточных людей. Только тогда намеченные планы удалось не только выполнить, но и перевыполнить. В ходе летне-осенней кампании 1638 г. на южных рубежах было собрано, обучено и вооружено внушительное количество ратных людей, определенных в драгунскую и солдатскую службу. При сопоставлении сохранившихся документов можно сделать вывод, что в момент наивысшего напряжения сил на Засечной черте находилось по меньшей мере 2 драгунских и 3 солдатских полка (полковников А. Краферта, В. Росформа, подполковника Я. Вымса и майора Р. Кормихеля), а также выделенные из их состава отдельные команды общей численностью 13 791 человек – всего лишь на треть меньше, чем во время Смоленской войны. Правда, сами полки выступали, скорее всего, в качестве административных единиц и своего рода «учебных центров», поскольку единообразного устройства они не имели. Более или менее одинаковое устройство имели только драгунские и солдатские роты. В роте в среднем числились капитан, поручик, прапорщик, 1–2 барабанщика, 1–3 сержанта, 5–6 капралов, 1–2 оружейных дозорщика и примерно 220–230 солдат или драгун. Примечательно, что если высший и средний командный состав этих полков составляли «немцы», то младшие командиры в подавляющем большинстве были набраны из русских служилых людей, которые уже усвоили «учение и хитрость ратного строения» пехотного и драгунского.

Опыт с призывом на службу старых солдат и даточных людей и обучением и вооружением их по-европейски в Москве был признан вполне успешным, поскольку он был повторен и в последующие годы⁷²².

О характере вооружения новонабранных полков говорят росписи сданного по завершении кампании 1638 г. в цейхгаузы оружия и амуниции. Так, полк Александра Краферта сдал 22 знамени, 48 барабанов целых и 31 поврежденный, 20 барабанных завесей, 31 протазан, 56 алебард, 3020 мушкетов, 1161 лядунку, 3006 бандольеров, 4308 исправных и поломанных шпаг, 1674 драгунских седел, 1316 уздечек, 1330 драгунских крюков. Полк Валентина Росформа сдал 6 знамен, 39 протазанов, 30 алебард, 12 барабанов, драгунских и солдатских мушкетов 2442, 2071 шпагу, 2116 бандольеров, 1816 пик и 1640 мушкетных подсошков. Из этого перечня следует, что соотношение пикинеров и мушкетеров в солдатском полку составляло примерно 1 к 1⁷²³. Обращает на себя внимание такой примечательный факт – в 1639 г. в расположенные в Туле солдатские полки были направлены 20 московских пушкарей⁷²⁴. Очевидно, что солдатский и драгунский полки Александра Краферта (а возможно, и другие полки) имели и собственную полковую артиллерию.

Подводя итог всему вышесказанному, можно с уверенностью утверждать, что московское правительство, несмотря на весь свой консерватизм, с начала 30-х гг. XVII в. твердо стало на путь постепенной «вестернизации» своей армии. Создав в годы Смоленской войны первые полки армии «новой модели», оно по бытовавшей в то время традиции и в Европе, и в России распустило их по домам после завершения войны. Однако полученный опыт и созданные кадры были востребованы практически сразу после завершения войны. Фактически сколько-нибудь длительного перерыва в бытовании полков солдатского и драгунского строя между окончанием Смоленской войны и началом следующей войны с Речью Посполитой не было.

Об этом свидетельствует ряд примечательных фактов. Так, в конце царствования Михаила Федоровича были предприняты первые опыты с созданием поселенных войск, получившие развитие позднее. Начиная с 1646 г. крестьяне ряда южных уездов и волостей были отобраны у прежних владельцев в казну, записаны в драгунскую службу и получили оружие (карабины и шпаги)⁷²⁵. Специально для их обучения драгунскому строю из Москвы были присланы начальные люди⁷²⁶. Система первоначально показала свою эффективность – выучка драгун была выше, чем у поместной конницы, а содержание их обходилось казне значительно дешевле, нежели постоянных драгунских полков, поэтому их численность постепенно росла. Сметный список военных сил России 1651 г. показывал численность поселенных драгун 5594 чел.⁷²⁷. Спустя два года перепись поселенных драгун на юге России показала, что налицо их числилось 7147 конных драгун и еще 5799 пеших, а также 3641 драгунский недоросль⁷²⁸.

Этот шаг московские дьяки объясняли тем, что хотя на «Польской Украйне» и крепости есть, и ратных людей много, но большинство из них «скудны и к службе ненавычны и ружья у них мало…». Потому и было решено послать туда начальных людей с поручением перебрать ратников, «скудных» вооружить государевым ружьем и шпагами и обучить их драгунской службе. При этом предполагалось, что лошади и «кормы» будут у них свои, и в целях экономии «…как время тихо, и те люди и с своими учители будут в домех своих жити и домы строить и по времяни и учатся, чтобы ученья не забыть, а в приход воинских людей всегда будут готовы и к крепостям блиски и поспешить мочно…»⁷²⁹. Таким образом, создание поселенных драгун представляло собой попытку совместить эффективность вооруженных и обученных по-европейски войск с относительной дешевизной поместной конницы⁷³⁰. Такой подход был особенно актуален для организации плотной завесы на южной границе на случай набега татар. На это же обстоятельство указывал позднее беглый московский подьячий Григорий Котошихин, четко обозначив тем самым главную задачу, стоявшую перед драгунами⁷³¹.

Опыт создания поселенных войск был распространен и на северо-западную границу. Здесь было решено завести поселенные солдатские полки, о которых Г. Котошихин писал: «Полки салдатцкие, старые, издавна устроены житьем на порубежных местех острогами, в двух местех к границе Свейского государства, Олонец, Сомро, погостами и деревнями со всем своим житьем и з землею; и в воинское время емлют их на службу и учинят к ним полковников и иных началных людей. А для оберегания пограничных мест и острожков и домов оставливают их четвертую долю людей; и податей с них на царя не берут ничего; а когда войны не бывает, и тогда с них берут подати, что и с ыных крестьян, по указу, по чему положено. А будет тех салдатов немалое число…»⁷³². Всего в 1649–1650 гг. для солдатской и драгунской службы на северо-западной границе было набрано 7902 крестьянина, сведенных в 4 полка⁷³³. Помимо этих полков, в апреле 1648 г. был сформирован и послан на Дон в помощь донским казакам тысячный солдатский полк под началом воеводы А. Лазарева, набранный как из опытных солдат-ветеранов, так и из охочих людей⁷³⁴.

Помимо формирования поселенных полков на границах, в самой Москве в конце 40-х гг. был сделан еще один важный шаг на пути «вестернизации» русской армии. Речь идет о формировании в Москве образцового «учебного» рейтарского полка. В мае 1649 г. главный военный советник при правительстве Алексея Михайловича голландец полковник И. фон Бокховен получил приказ набрать полк рейтаров. Если верить шведскому резиденту при московском дворе К. Поммеренингу, речь шла на первых порах о 1000 рейтаров и 2400 солдат. Затем число рейтаров было увеличено до 6000, но в конечном итоге решено было ограничиться 2000⁷³⁵.

Бокховен успешно справился со своей задачей. Подводя общий итог деятельности голландца и его помощников на этом поприще, шведский резидент И. Родес сообщал в Стокгольм 31 мая 1652 г., что полковник «…уже 2–3 года обучает здесь упражнениями конного строя два русских полка, которые б/ч состоят из благородных. Думают, что он теперь так сильно обучил, что среди них мало найдется таких, которые не были бы в состоянии заменить полковника, а чтобы их даже еще больше усовершенствовать и сделать совершенством, он теперь обучает их упражнениям также пешего строя с пиками и мушкетами (выделено нами. – П.В.)…». Примечательно, что здесь речь идет уже о двух полках. В сметном списке 1651 г. в рейтарах числилось 1464 рейтара из числа дворян и детей боярских московских и из «городов» – как раз на два 8-ротных полка⁷³⁶. Годом позже полковник И. фон Бокховен по требованию боярина И.Д. Милославского подготовил записку о порядке строевых учений, причем эта записка, как следует из ее содержания, была не первой, которую он написал⁷³⁷.

Не забудем и об опубликованном в 1647 г. в синодальной типографии (! – П.В.) первом печатном русском военном уставе и одновременно первой русской печатной книге, посвященной основам военного дела – «Учение и хитрость ратного строения пехотных людей». Эта книга вышла огромным по тем временам тиражом – 1200 экз. Во вступлении к уставу неизвестный автор писал, что эта книга должна стать первой из 8 сочинений по военному делу – строевое учение и тактика пехоты и кавалерии (книги 1-я и 2-я), оперативное искусство (управление армией силой от 4 до 80 тыс. солдат, 3-я книга), теория военного искусства и очерк развития военного дела в античности (4-я книга), военная история (5-я книга), положения об обязанностях солдат и начальных людей (6-я книга), флот и основы морской тактики (7-я книга), тактика в боевых примерах (8-я книга). Но из всех этих книг вышла только одна – самая первая, касавшаяся тактики и строевого учения пехоты⁷³⁸.

И еще одно важное обстоятельство, имеющее самое непосредственное отношение к «классическому» варианту военной революции. Речь идет о начале распространения в России новой (для русских, конечно) фортификационной школы – trace italienne и ее модификаций. Так, во время создания Белгородской черты и при модернизации ряда крепостей и оборонительных сооружений некоторых крупных городов в XVII в. явственно прослеживаются элементы новых европейских фортификационных систем. По мнению В.П. Загоровского, на это решение повлиял опыт создания подобных укрепленных линий на Оке, под Тулой, и в Рязанской земле.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.