Глава 10 ПЛАНИРОВАНИЕ И ПОДГОТОВКА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 10

ПЛАНИРОВАНИЕ И ПОДГОТОВКА

В феврале 1942 года наступление русских выдохлось. Стало теплее, дни стали длиннее, начал приближаться конец тяжелых испытаний для вермахта. Хотя Красная армия добилась некоторых отдельных успехов, как, например, взятие Великих Лук 15 февраля, она была изнурена. По мере ослабления темпа наступления русские вернулись к своей прежней неуклюжей фронтальной тактике против оперативных очагов обороны, так что к концу зимы армии Жукова оказались почти в таком же тяжелом положении, что и армии врага, но с тем зловещим фоном, что их ресурсов вооружения и подготовленных людских сил было намного меньше, чем у немцев.

Главной проблемой для обеих сторон было разгадать намерения противника и спланировать собственные действия на следующий сезон кампании, который начнется после таяния снегов. Этот вопрос встал перед ОКХ еще тогда, когда стало ясно, что будет кампания и 1942 года, то есть в конце ноября, когда «окончательное» наступление на Москву начало захлебываться. Блюментритт вспоминает, что в то время ряд генералов заявили, что возобновление наступления в 1942 году невозможно и было бы разумнее закрепить то, что уже завоевано. Гальдер сильно сомневался относительно продолжения наступления. Фон Рундштедт даже убеждал, что германская армия должна отступить к их первоначальному рубежу в Польше. Фон Лееб соглашался с ним. Если другие генералы и не заходили так далеко, большинство их было очень озабочено тем, к чему приведет эта кампания… Но с уходом фон Рундштедта и Браухича сопротивление планам Гитлера стало слабеть, а они сводились к требованию непременного возобновления наступления.

Блюментритт точно не указывает даты этих обсуждений. Но хотя концепция кампании 1942 года появилась в планирующих органах ОКХ в ноябре 1941 года, вероятнее всего, он приводит обобщенные мнения, услышанные им от различных командиров после того, как он стал заместителем начальника Генерального штаба при Гальдере 8 января 1942 года. Это было временем, когда генералы соревновались друг с другом в выражении наиболее пессимистических предсказаний. Разумеется, после того как фронт стабилизировался и стало возможно начать накапливание стратегического резерва, мнения профессионалов сместились в пользу наступательной кампании летом. Спор уже пошел о ее масштабах. Может ли война кончиться или будет благоразумнее ограничиться уменьшением потенциала России до такой степени, чтобы она перестала быть серьезной угрозой, осуществить операцию, которая с точки зрения большой стратегии является оборонительной?

В ретроспективе большинство генералов утверждали, что они стояли за ограниченную кампанию и что любой более честолюбивый план являлся «рискованной игрой». Тем не менее это всего лишь еще один пример (которыми изобилует Восточная кампания) неспособности Генерального штаба дать правильные оценки на глобальном стратегическом уровне. Он рассматривал летнюю кампанию 1942 года как узкую тактическую проблему, не связанную с мировыми событиями, которые делали жизненно важным для Германии победить в войне в этом году или быть задавленной промышленным потенциалом выстраивавшейся против нее коалиции.

Генералы оправдывались тем, что их никогда не приглашали на заседания по экономике, где обсуждались потребности в зерне, марганце, нефти и никеле, и тем, что Гитлер «держал их в неведении» относительно этого элемента стратегии. Но это неправда. Как будет видно, Гитлер подчеркивал экономический фактор, стоящий за всеми своими решениями, в каждом случае, когда он спорил со своими генералами. Впрочем, они отнюдь не были столь невежественны, как склонны утверждать.

Однажды произошел спор между Гитлером и Гальдером. Разведка имела сведения, что каждый месяц русские заводы на Урале и в других местах выпускают 600–700 танков. Когда Гальдер сказал ему это, Гитлер стукнул рукой по столу и заявил, что это невозможно. Однако если производство танков в России действительно находилось на подобном уровне, это было аргументом скорее за ускорение принятия, чем за откладывание решения. Очевидно, генералы или совершенно не понимали Гитлера, или, что кажется более вероятным, представляли его в совершенно ложном свете. Судя по мнению Блюментритта, «…он не знал, что еще предпринять, так как об отходе и слушать не желал. Он чувствовал, что должен что-то делать и что это может быть только наступлением».

На самом деле у Гитлера было совершенно ясное представление о том, что он будет делать. Он намеревался разгромить русских раз и навсегда, уничтожив их армии на юге, захватить их экономику, а затем решить, повернуть ли войска в направлении восточнее Москвы или направить их на юг к нефтяным месторождениям Баку. Но вместо того чтобы сесть со своими генералами в ОКХ за один стол и твердо внушить им, какие цели он ставит перед ними с самого начала, фюрер был исключительно осторожен – если не сказать уклончив – в ознакомлении других со своими стратегическими идеями. В результате наконец был выработан оперативный план, но у Гитлера и Генерального штаба оказались разные цели. План ОКХ учитывал некоторые пространственные ограничения, тогда как ОКВ – где Кейтель и Йодль, как представляется, должны были лучше знать намерения Гитлера – навязывало применение больших сил и больший размах операций. Эти различия так никогда и не были устранены, а их происхождение и история важны для понимания хода Сталинградской кампании и ее гибельной кульминации.

Первый предварительный план, подготовленный ОКХ в середине зимы, когда Красная армия производила внушительное впечатление, предусматривал ограниченную кампанию на юге России и закрепление на рубеже к востоку от излучины Днепра, что обеспечило бы Германии доступ к залежам марганцевой руды у Никополя. Всякие ограничения этого плана вскоре отпали в эйфории, вызванной весенним оживлением, но единственная конкретная мера, которая была обеспечена по плану – овладение Ленинградом и соединение с финнами, – оставалась на повестке дня и, соответственно, перекочевывала в каждый последующий вариант. Это, как будет видно, привело к сильному отвлечению боеспособных сил в течение лета.

В апреле была разработана более смелая схема. Она предусматривала захват Сталинграда и междуречья Дона и Волги, или, «по крайней мере, [возможность] подвергнуть город огню тяжелой артиллерии, чтобы он утратил свое значение как центр военной промышленности и коммуникаций». Учитывая необходимость захвата Донецкого бассейна, Сталинград представлял приемлемую стратегическую цель. Но для Гитлера Сталинград являлся только первым шагом. Его намерением было повернуть на север, вдоль рубежа Волги, и перерезать коммуникации русских армий, оборонявших Москву. Одновременно он предусматривал направление «разведывательных групп» далее на восток, к Уралу. Но Гитлер признавал, что операция такого масштаба будет возможна только в том случае, если Красная армия понесет поражение еще более серьезное, чем предшествующим летом. Альтернативой являлся захват Сталинграда в качестве опоры для левого фланга и поворот всей массы танковых сил на юг с целью оккупации Кавказа, чтобы лишить Россию нефти и угрожать границам Персии и Турции.

Гальдер утверждал, что ни один из этих замыслов не был сообщен ОКХ на стадии планирования:

«В письменном приказе Гитлера о разработке мною плана наступления в Советской России на лето 1942 года рубежом значилась река Волга у Сталинграда. Поэтому мы подчеркивали эту цель и считали необходимой только защиту фланга южнее реки Дона».

Восточная часть Кавказа должна была быть «блокирована», а в Армавире должен был находиться маневренный резерв против контратак русских с юга от Маныча. Гальдер вспоминает:

«Некоторые критические замечания были сделаны как раз в то время по поводу отсутствия смелости и инициативы у Генерального штаба. Но Гитлер не относил это к ограниченности целей южнее Дона. Очевидно, он еще не был достаточно уверен в себе, чтобы возражать против плана ОКХ».

Это не только не «очевидно», но и совершенно невероятно, чтобы Гитлер, обезглавивший армию своими увольнениями и успешно осуществивший зимнюю кампанию практически в одиночку, «еще не был достаточно уверен в себе», чтобы навязать свою волю ОКХ. Скорее всего, дело в том, что он еще надеялся разгромить русских до того, как войска дойдут до Волги, что позволило бы выполнить «большое решение» – удар на север, на Саратов и Казань. Оставляя вероятные действия после взятия Сталинграда в плановом вакууме, он развязывал себе руки для выбора между кампанией на Кавказе или наступлением на Урал. В результате ОКХ начало кампанию, считая, что целью является Сталинград и что войска на Кавказе должны играть лишь «блокирующую» роль. Концепция же ОКВ, с которой Гитлер позднее ознакомил некоторых командующих армиями, состояла в том, что блокирование должно было осуществиться у Сталинграда, а главные силы – направиться на север или на юг. Положение запутывалось еще и тем, что ОКХ продолжало делать вид, что выступает за идею кампании на Кавказе. Еще на совещании в Орше Паулюс, бывший тогда заместителем Гальдера, вспоминал, как он сказал: «…Когда позволят погодные условия, мы будем вправе нанести общий удар на юге в направлении Сталинграда с тем, чтобы занять район Майкоп – Грозный как можно раньше, и этим улучшить положение с нашей нехваткой нефти». Еще более странно, что Директива № 41 (апрель 1942 года) включила «захват нефтеносного района Кавказа» в преамбулу, касавшуюся общей цели кампании, однако не упомянула об этом в главном плане операций.

Логично, что эта двойственность отразилась и в организации группы армий, которая, хотя и была первоначально подчинена Боку (выздоровевшему после зимней болезни), имела инфраструктуру, позволявшую разделить ее на две части. Армейская группа «Б» подчинялась Вейхсу, а группой «А» должен был командовать Лист, в то время командующий войсками на Балканах. Группа «Б» состояла из 2-й армии, 4-й танковой армии и очень сильной 6-й армии Паулюса и предназначалась для ведения боев на ранних стадиях кампании. Группа «А» при первом взгляде представляла собой резервную силу с большой долей соединений сателлитов и только единственной германской дивизией – 17-й. Согласно схеме Директивы № 41, ей предстояло наступать в тандеме, но сзади армейской группы «Б». Лист имел под своим командованием и целую танковую армию, 1-ю, смелого и решительного Клейста. А Клейсту фюрер доверял. Еще 1 апреля Гитлер сказал ему, что он со своей танковой армией станет тем инструментом, посредством которого рейх будет обеспечен постоянными запасами нефти, а Красная армия навсегда потеряет свою мобильность. Их беседа, как ядовито отмечал Гальдер, была хорошим примером того, как Гитлер успешно заручался поддержкой командиров меньшего ранга. «Сталинград, – сказал Клейст после войны, – вначале был не более чем значком на карте для моей танковой армии».

Что касается численности, то германские войска перед кампанией 1942 года находились примерно на том же уровне, что и в предшествующем году. Если же включить сюда и армии сателлитов, то общее количество дивизий превысило цифру 1941 года, потому что Венгрия и Румыния перевыполнили свои квоты в течение зимы. С точки зрения оснащения и огневой мощи германская дивизия усилилась, хотя и не намного, а количество танковых дивизий возросло с 19 до 25. Но по качеству и моральному состоянию германские войска уже вступили в полосу упадка. Никакая армия не могла бы пережить опыт той ужасной зимы, не понеся неисправимого морального ущерба. Да и последующие разочарования после кажущейся победы и жестокого провала, чередовавшиеся в течение прошлого лета, не могли не оставить ее без мрачного ощущения тщетности усилий. Это чувство распространилось, а затем и отразилось на самой метрополии в рейхе. Ибо для германской нации война означала только войну на Востоке. Удачные бомбежки, успехи подводных лодок, восхищение Африканским корпусом – все это было несущественным, когда два миллиона отцов, мужей, братьев день и ночь вели борьбу с «недочеловеками».

«О, конечно, мы были героями. Дома для нас все было самым лучшим, и все газеты были переполнены рассказами о нас. Восточный фронт! Было что-то такое в этих словах, когда вы говорили, что направляетесь туда… как будто вы признались, что у вас смертельная болезнь. Вас окружало такое дружелюбие, такая вынужденная жизнерадостность, но в глазах было то особое выражение, то животное любопытство, с каким глядят на обреченных… И в глубине души многие из нас верили в это. Вечерами мы часто говорили о конце. Каждого из нас ждал какой-нибудь узкоглазый монгол-снайпер. Иногда единственно важным казалось, чтобы наши тела доставили в рейх, чтобы наши дети смогли приходить на могилу».

Отчаяние и фатализм, которые уже ощущались в письмах и дневниках того времени, еще не были такими всеобщими, какими им суждено было стать в 1943 году после провала операции «Цитадель». Отчасти это объяснялось тем, что из этих частей относительно немногие воевали зимой, а практика формирования новых дивизий, вместо пополнения старых до нужной численности, помогала подавлять распространение пораженческих настроений со слов бывалых солдат. Однако зараза уже прочно сидела, была неискоренима, и ее влияние стало сказываться на боевых действиях.

Те, кто ехал на Восток, уже попадал в другой мир, отделенный такой же пропастью, как и той, что была в Первую мировую войну между веселыми отпускниками в Париже и солдатами под Верденом. Как только они пересекали границу оккупированных территорий, они оказывались в стране фронтом шириной до 500 миль, где открыто гноилась заразительная бесчеловечность нацизма, уже не скрытая аккуратными крышами и уютом утопающих в зелени немецких домов. Массовые убийства, депортации, голодная смерть военнопленных, сжигание живьем детей, «стрельба по мишеням» в гражданских больницах – настолько распространенные жестокости, что ни один человек, впервые попавший в эту обстановку, не мог не сойти с ума, если не приобретал защитную броню озверения. Один молодой офицер, недавно прибывший на Восток, получил приказ расстрелять 350 человек – гражданских лиц, якобы являвшихся партизанами, но среди которых были женщины и дети. Их согнали в большой амбар. Вначале он колебался, но затем его предупредили, что неповиновение приказу карается смертью. Он попросил дать ему десять минут на размышление, а потом выполнил приказ, прибегнув к пулеметному огню. Он был так потрясен этим эпизодом, что после ранения твердо решил никогда больше не попадать на Восточный фронт.

Но доктрина Befehl ist Befehl[69] иногда оказывалась обоюдоострым оружием. На германской границе у Позена были железнодорожные запасные пути, часто использовавшиеся для распределения маршрутов с воинскими эшелонами, а иногда и с более зловещими транспортами с Востока. Часто грузовые вагоны, тесно набитые русскими пленными или евреями, свозимыми в лагеря уничтожения, стояли там по много дней подряд, если главные пути были заняты, «и из них шел слабый жужжащий звук, мольба тысяч умирающих людей о воде и воздухе». Однажды на запасные пути был поставлен санитарный поезд вермахта. Вагоны также были опечатаны, и с них сняты санитарные знаки для защиты от партизан. Вагоны должны были быть открыты в Брест-Литовске, но приказы на передвижение были уничтожены во время воздушного налета, и поезд потерял свой опознавательный номер. Вскоре его стали переводить на запасные пути по всей Восточной Польше. К тому времени, когда его поставили на запасной путь в Позене, более 200 немецких раненых умерли. Начальник станции и служащие слышали крики о помощи из вагонов, но ничего не сделали, «так как думали, что это хитрость… что это были голоса евреев, говорящих по-немецки».

Среди других факторов, подтачивавших моральный дух германских войск, было отсутствие действительно новых видов вооружения, сравнимых с танком Т-34 или многоствольной реактивной установкой «катюша». Германская пехота шла в бой, вооруженная почти так же, как прошлым летом, если не считать увеличения количества автоматчиков в некоторых ротах. Танковые войска были подвергнуты более глубокой реорганизации (но это коснулось только южного театра, «старые» соединения неполной численности в северной и центральной группах армий сохранили свою первоначальную форму и в 1942 году).

Самым важным изменением в составе германских танковых дивизий стало включение полностью укомплектованного батальона 88-мм пушек. Он все еще назывался «противовоздушным батальоном», но был введен в штат в силу доказанного противотанкового потенциала этой знаменитой пушки. Мотоциклетный батальон был ликвидирован, но один из четырех пехотных батальонов (иногда два, в случае элитных танковых соединений) был оснащен бронированными транспортерами на полугусеничном ходу. Стрелки в этих бронетранспортерах получили название Panzergrenadier – танковые гренадеры, а затем это название распространилось на всю пехоту, приданную танковым дивизиям.

Огневая мощь танковых батальонов была повышена за счет давно ожидаемой замены 50-мм пушки L60 на старую 37-миллиметровую в танках III (хотя эффективность замены была снижена из-за того, что первая партия была по ошибке оснащена пушкой L42), а в танках IV – установкой 75-мм пушки L48. В то же время количество танков в дивизии было увеличено в силу добавления четвертой роты в каждый танковый батальон. Однако это увеличение численности было скорее номинальным, чем реальным, так как производство танков в 1941 году было равно всего 3256 единицам, и в первой половине года на фронт было поставлено только 100 единиц. Потери в кампании 1941 года составили почти 3 тысячи машин, и штатное количество было потом уменьшено передачей многих танков моделей II и I в другие части для несения полицейской и внутренней службы, потому что эти танки были совершенно непригодны для тяжелых условий Восточного фронта. Таким образом, хотя в каждом батальоне и было организовано по четыре роты, очень немногие имели требуемое количество 22 танков моделей III или IV. И в самом деле, в начале кампании 1942 года численность германских танков была ниже, чем в начале кампании 1941 года. Но это «компенсировалось» безжалостным изъятием техники из частей в северном и центральном секторе и сосредоточением всех новых танков в группе Бока, что повысило плотность танков в районе, избранном для наступления.

Если производство танков в России действительно достигало 700 единиц в месяц, как утверждал Гальдер, то перспективы немцев на самом деле выглядели бы бледными. Но два из главных центров танкостроения, в Харькове и Орле, были во вражеских руках, как и большинство заводов-поставщиков в Донецком бассейне. Завод, выпускавший KB в Ленинграде, работал со сниженной производительностью, и вся продукция шла на местные нужды. Прославленные заводы на Урале (а именно в Свердловске и Челябинске) только начинали развертывать производство весной 1942 года. Хотя официальная советская история говорит о значительном расширении производства танков во второй половине года, представляется маловероятным, что во всяком случае в первые месяцы оно было выше, чем у немцев, а реальная численность танков на русском фронте была, безусловно, ниже. В кровопролитных боях первого военного лета Красная армия потеряла почти весь свой танковый парк в 20 тысяч машин. Экономика понесла почти такие же тяжелые потери: если брать уровень 1940 года за 100 процентов, то производство угля снизилось на 57 процентов, чугуна – 68, стали – 58, алюминия – 60 и зерна – на 38 процентов. Не входя в тонкости расчетов, которые подвержены искажениям каждой стороной, будет правильно сказать, что советские промышленные мощности снизились примерно в два раза под влиянием наступления немцев в 1941 году.

В первые месяцы 1942 года с заводов в Британии и США через Северный морской путь в Мурманск и сухим путем из Персии в Россию поступило определенное количество танков[70]. Что с ними случилось, остается загадкой. Русские, что вполне понятно, отвергли большую часть их как непригодных к применению. (Само по себе это уже характеризует отставание западного танкостроения, если единственная модель, сколько-либо пригодная на Востоке – «шерман» – начала выходить с конвейера, став уже устарелой по русским стандартам. Первые поступления танков «шерман» начались не ранее осени 1942 года, когда превосходящие их Т-34 уже производились в течение 18 месяцев, а Т-34/85 и «тигр» уже были готовы к запуску в серию.) Несколько британских танков поддержки пехоты типа «матильда» и «Черчилль» использовались в так называемых «отдельных» (то есть действующих при поддержке пехоты) бригадах, где они стали приемлемы благодаря своей очень толстой лобовой броне. На последующих этапах боев на Кавказе Клейст заметил несколько американских танков «хани» – легких быстроходных танков с 37-мм пушкой. Но похоже, большинство западных танков распределялись среди театров, где не было боевых действий, как, например, Финский фронт и Дальний Восток, и они играли лишь косвенную роль.

Острая нехватка в танках и явное неумение руководить большими вооруженными массами, проявленное первым поколением советских командиров, вызвали необходимость появления новых бронетанковых частей, формировавшихся весной 1942 года. Это были точные повторения смешанных группировок, которые так успешно замедлили германское наступление в ноябре и зарекомендовали себя как эффективные средства в условиях зимнего контрнаступления. Они получили название танковых бригад и состояли из двух (иногда трех) танковых батальонов, оснащенных KB и Т-34, моторизованного пехотного пулеметного батальона, минометной роты и противотанковой роты. Последняя была в большинстве случаев вооружена 75-мм L46, хотя выпуск этой пушки прекратили в 1942 году, так что к осени того года все противотанковые роты имели 76,2-мм пушки L30. «Кавалерийские» и «механизированные» бригады следовали этому же образцу. Часто из-за нехватки танков бывало и так, что танкового компонента не было вообще. Эти соединения предназначались для наступлений, прорыва и окружения противника, но на самом деле они были слишком легковесны, чтобы самостоятельно осуществлять такие задачи, а сведение их в корпуса шло не совсем гладко.

К началу мая русская Ставка сформировала около 20 таких новых танковых бригад. Имелся еще ряд так называемых «отдельных» бригад (в этом случае речь шла об отделении их от классических танковых соединений), которые были подчинены командирам дивизий и использовались для сопровождения пехоты.

Хотя большинство дальневосточных частей были израсходованы в зимних сражениях, Ставка могла снова черпать из этого источника в феврале и марте, когда стал ясен масштаб ведения боевых действий японцами на Тихом и Индийском океанах. Кроме того, было около полумиллиона резервистов, имевших элементарную подготовку, которых призвали поздней осенью 1941 года, но еще не использовали в боях. Призывники 1921-го и 1922 годов были практически неподготовлены и не вооружены, они не могли быть готовы ранее конца года. Поэтому Красная армия на данное время вводила призывников в старые, закаленные в боях части вместо того, чтобы создавать новые армии (в отличие от практики своих противников). В тылу, на трудовом фронте, царила жесточайшая дисциплина, заводы и фабрики работали круглосуточно, часто в неотапливаемых цехах, с выбитыми стеклами и дырявой крышей. Плодом описанной политики явилось создание стратегического резерва, состоявшего из примерно 30 вновь организованных стрелковых дивизий, в дополнение к 20 танковым бригадам вышеописанного типа.

По стандартам прошлого лета, это было совершенно незначительной величиной – едва ли достаточной для поддержки остальных 160 с небольшим соединений, растянутым от Ленинграда до Таганрога. Однако жестокая трепка, заданная немцам зимой, жалкое состояние пленных немцев и очевидное превосходство в некоторых видах вооружения, а именно в танках и артиллерии, по-видимому, воодушевляла русских, позволяя им думать, что вермахт находится в худшем положении, чем показывали факты. Эта вера была тем сильнее, чем дальше от фронта находился человек. Особенно долго она сохранялась в Ставке даже после того, как разочарования местных командиров в эффективности своих мартовских атак убедили их в том, что немцы все еще очень сильны и не потеряли в себе уверенности.

Все еще неизвестно, какие стратегические обсуждения шли в Москве в начале весны 1942 года, и мы не знаем, кто (если он и был) в Ставке возражал против плана тройного наступления, выдвинутого в то время. Конечно, Сталин был за него, и результат – бесплодная трата сил, которых едва хватало даже вначале, и безжалостное продолжение операций еще долгое время после того, как стала очевидна их тщетность, – несет печать личного вмешательства диктатора.

Хотя советский план основывался на правильном истолковании целей немцев, он предусматривал лобовое противодействие, а не использование ловушки в духе той, что так хорошо оправдалась перед Москвой. Он опирался на рискованную идею, что нанесение удара первым даст Красной армии преимущество. Если немцы намеревались овладеть Ленинградом летом 1942 года, то Сталин решил полностью освободить город, прорвав осаду между Тихвином и Шлиссельбургом. Кавказским амбициям Гитлера противостояло желание Сталина в результате длительного усилия отвоевать Крым. Самым важным замыслом, требовавшим применения практически всего советского танкового резерва (и конечно, всех новых соединений Т-34 и KB), было наступление Тимошенко в форме двухстороннего охвата (клещи) на германские позиции перед Харьковом. Этот город, четвертый по величине в СССР, должен был быть взят, и тогда вся система немецких коммуникаций на юге России была бы разрушена. Принятие трех отдельных целей, столь удаленных друг от друга, что давление на одну ничем не повлияет на положение в другой, может оправдываться только тогда, когда наступающий имеет намного более мощную армию. В результате неудачу потерпели все три замысла.

Первое весеннее наступление русских началось на Керченском полуострове 9 апреля. Неудача 11-й армии Манштейна в овладении Севастополем предшествующей осенью и успешные вылазки гарнизона города зимой вызывали у русских периодические попытки освободить весь полуостров. 26 декабря у Керчи и Феодосии были организованы плацдармы, и, хотя последний был ликвидирован Манштейном 18 января в кровопролитном бою, большие силы русских остались на перешейке Керченского полуострова. 27 февраля, 13 марта и 26 марта они совершили три попытки ворваться оттуда в Крым. В каждом случае численность русских была увеличена по сравнению с предшествующим разом, и каждый раз ее было недостаточно, чтобы прорвать позиции Манштейна, которые все время укреплялись. Наконец, для «сталинского наступления» в апреле Ставка дала танки, пять «отдельных» бригад. Но к тому времени Манштейн также был значительно усилен танковой дивизией (22-й) и пехотной дивизией (28-й) и всем составом 8-го воздушного корпуса Рихтгофена («Юнкерсы-88» и пикирующие бомбардировщики), которые должны были возобновить атаку на Севастополь. В результате сил русских опять было недостаточно, наступление захлебнулось через три дня, а Манштейн за месяц очистил весь Керченский полуостров и смог повернуть войска к Севастополю. Красная армия потеряла там свыше 100 тысяч только пленными и более 200 своих драгоценных танков. Всего в Крыму с Рождества участвовало в боях более четверти миллиона человек (без гарнизона Севастополя), но дело закончилось практически ничем.

Советские действия в Крыму, по крайней мере, дали передышку Севастополю и оттянули на себя три германские дивизии. Второе из наступлений Ставки завершилось полным провалом. Нанося удар по германским позициям на реке Волхов, сильная колонна, включавшая две свежие сибирские дивизии и возглавляемая одним из сильнейших командиров Красной армии генералом Власовым, добилась временного прорыва. Но вскоре обнаружилось, что под майским солнцем уверенность и тактические рефлексы немцев стали совсем не теми, что были при сорока градусах мороза. Генерал Власов не смог расширить фланги в прорыве и попал в узкий выступ, испытывая все усиливающееся давление. Он не получил поддержки от штаба своего фронта, давались только обычные инструкции развивать наступление. Через пять дней ожесточенных боев немцы сомкнули узкий коридор русского прорыва и начали уничтожать окруженные дивизии. Власов был настолько возмущен некомпетентностью командования фронта и бессмысленными жертвами, которые пришлось понести его отборным частям, что он отказался от того, чтобы вылететь на присланном за ним самолете. Вместе со своим штабом он попал в плен к немцам, а позднее, как будет сказано ниже, сыграл весьма странную роль в сфере политики Восточной кампании.

Теперь все зависело от главного замысла операций Ставки – наступления Тимошенко на Харьков. К несчастью, план русских был не только начисто лишен воображения и слишком предсказуем, но фатально совпал с наступлением, которое Бок назначил почти на ту же дату.

Целью Бока была ликвидация очага сопротивления русских под Лозовой – выступа, представлявшего высшее достижение зимнего наступления Красной армии. Он вдавался в немецкий фронт на юго-западе Донца, под Изюмом. В начале мая Бок отвел немецкие войска, которые обеспечивали заслон против западной части выступа, и заменил их 6-й румынской армией. Затем он сосредоточил Паулюса на севере, между Белгородом и Балаклеей, а Клейста на юге, у Павлограда. Замысел состоял в том, что эти две армии будут наступать по сходящимся направлениям на основание русского выступа и отрежут его, выпрямив тем самым германскую линию вдоль Донца перед началом главного наступления.

Но как раз в тот момент, когда группа армий «Юг» начала наступление, Тимошенко тоже двинулся в самый выступ, который собирался ликвидировать Бок. Советская 9-я армия (командующий генерал Харитонов) при поддержке 6-й армии (командующий генерал Городнянский) должна была выйти из выступа и захватить Красноград. Затем Харитонову предстояло наступать на Полтаву, тогда как Городнянский поворачивал на север к Харькову. Северная же часть клещей, состоявшая из советских 28-й и 57-й армий, наступала с плацдарма у Волчанска.

Если бы немцы нанесли удар первыми, они получили бы тяжелый шок, потому что Тимошенко сосредоточил почти 600 танков в очаге у Лозовой – две трети всех своих танков. Но Тимошенко опередил Бока почти на неделю и начал наступление 12 мая.

На севере начались тяжелые бои, когда обе советские армии соприкоснулись с Паулюсом и его 14 свежими дивизиями. Но на юге Харитонов прошел прямо сквозь румын и захватил Красноград. В течение трех дней, пока войска Городнянского вливались в прорыв по пятам 9-й армии Тимошенко, могло казаться, что Харьков уже в его руках. Но 17 мая начали появляться первые тревожные признаки. Северная колонна ценой тяжелых потерь прижала Паулюса к линии Белгород-Харьковской железной дороги, но не могла двигаться дальше. Здесь не могло быть и речи о прорыве, потому что германская линия просто отклонилась назад. Но на юге 9-я армия все еще наступала в вакууме и достигла Карловки, западнее Харькова в 30 милях от Полтавы. Однако все усилия расширить прорыв на юг от Изюма и Барвенкова были безуспешными.

Чем дальше на запад наступали 9-я и 6-я армии, тем дальше от опасного пункта у Барвенкова они уводили за собой всю массу советских танков. И 17 мая обе армии разошлись, так как Городнянский следовал первоначальным приказам и повернул на север к Мерефе и Харькову. Этот вечер оказался мрачным для Тимошенко. Захваченные в южном секторе пленные, как выяснилось, принадлежали к армии Клейста, а усиление давления на фланг Харитонова подтвердило, что там происходит быстрое накопление германских войск. Однако русские танки в это время оказались растянуты более чем на 70 миль и не могли принять бой. При этом выявилось много недостатков: фрагментарный характер организации бригады, нехватка грузовиков с продовольствием, отсутствие зенитного прикрытия конвоев с горючим. Ночью Тимошенко дозвонился до Ставки, надеясь добиться какого-нибудь авторитетного разрешения замедлить наступление, пока он не подтянет свои фланги. Сталин не подошел к телефону, он послал Маленкова, который заявил, что приказы остаются в силе и Харьков должен быть взят.

На рассвете 18 мая началось контрнаступление Клейста против южной стороны бреши, и за несколько часов он прорвался к слиянию рек Оскол и Донец у Изюма, сузив основание русского прорыва менее чем до 20 миль. К вечеру Харитонов потерял контроль над своей армией, которая оборонялась в ряде ожесточенных, но не связанных между собой боев. Городнянский же продолжал наступать на север, хотя дивизии, защищавшие его арьергард, уже подвергались разгрому. Снова штаб Тимошенко обратился в Ставку, и на этот раз переговоры вел его начальник штаба Баграмян. Москва снова повторила свой приказ – наступление должно быть доведено до конца.

До конца и в самом деле оставалось недолго. Паулюс, который переместил два танковых корпуса на свой правый фланг, начал атаковать северную часть коридора, который теперь шел от Донца до Краснограда. 23 мая танки Паулюса встретились с танками Клейста у Балаклеи, и петля туго затянулась. 19 мая Ставка смилостивилась и приказала Городнянскому остановить свое наступление. Но было слишком поздно что-либо исправить, оставалось только подобрать, что осталось от окружения. 20 мая Тимошенко послал своего заместителя генерала Костенко в бывший очаг сопротивления спасти что можно. Однако выбраться оттуда удалось только менее чем четверти состава 6-й и 9-й армий, и вся тяжелая техника осталась на западном берегу Донца. Москва сообщила о потерях 5 тысяч убитыми, 70 тысяч пропавшими без вести и подбитых 300 танках. Немцы утверждали, что они взяли в плен 240 тысяч и захватили 1200 танков (последняя цифра, несомненно, преувеличена, так как у Тимошенко всего было 845 танков, и, хотя едва ли удалось что-либо спасти из южного кольца окружения, можно все-таки думать, что 28-я армия смогла спасти какое-то количество танков на севере).

Если бы этот замысел наступления Ставки вызвал серьезную задержку в развертывании планов немцев, то он, возможно, мог быть оправдан, несмотря на неудачу в достижении главной цели – взятия Харькова. Но германские командиры на допросе говорили, что эффект был крайне ограниченный. Во всяком случае, заплаченная цена была огромна, ибо в начале июня, когда германская армия готовилась к летней кампании, на всем Южном и Юго-Западном фронте у русских осталось менее 200 танков. Соотношение сил пять к одному в пользу русских в прошлом году теперь стало почти десять к одному против них.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.