6. Восемнадцать суток
6. Восемнадцать суток
На первом же допросе Сергей Киселев заявил следователю:
— Требую, чтобы меня немедленно освободили! Виновным себя ни в чем не признаю! Следователь расхохотался:
— Много вас таких на фунт сушеных идет? Ишь чего захотел. Ты лучше расскажи, кто тебя завербовал в контрреволюционную организацию и кого ты завербовал?
— Оставьте ваши глупые шутки. Они оскорбляют мое достоинство члена большевистской партии. Следователь захохотал еще громче.
— Вот чудак! Все еще себя партийным считает. Тебя же, перед арестом, объявили врагом народа и исключили из партии.
— Исключение меня считаю неправильным. Будучи директором МТС*), я не смог выполнить план ремонта тракторов, благодаря целому ряду объективных причин. Главное, у нас нехватало запасных частей. Их не прислали с завода. К тому же, не было достаточного количества инструмента для ремонта. Как я мог ремонтировать тракторы? Чем?
— Хватит басни рассказывать. Слыхали уже. Ты скажи, кто поручил тебе вести вредительскую работу? Признавайся!
— Я протестую!
— Придется тебя на конвейер послать. Там все подпишешь.
— В таком случае я вам официально заявляю: вы принуждаете меня совершить антипартийный поступок.
— Какой там еще поступок?
— Объявить голодовку! Буду голодать до тех пор, пока меня не освободят.
Хохот следователя стал неудержимым.
— Ха-ха-ха! Ой, напугал! Мне от страха даже холодно сделалось. Ха-ха-ха! Голодай, сколько влезет. У нас против таких штук верное средство имеется. Про искусственное питание слыхал? Нет? Ну, так ты его попробуешь.
Вернувшись с допроса в камеру, Киселев вызвал усатого надзирателя и сказал ему:
— Доложите начальнику тюрьмы, что я объявляю голодовку-Надзиратель выпучил на него свои оловянные глаза и зашипел:
— Ш-ш-ш!.. Ну и дурак! Ничего с этого дела не выйдет. До тебя многие пробовали. Ш-ш-ш!..
Вечером и на следующий день Киселев не дотронулся до еды. Еще сутки спустя надзиратель вызвал его через окошечко в двери:
— Киселев! Собирайсь в госпиталь!
— Зачем? — спросил вызванный.
— Искусственное питание кушать.
Итти в госпиталь Киселев отказался, но его отказ особенного впечатления на тюремную администрацию не произвел. В камеру явились трое надзирателей, схватили голодающего за руки и ноги и вытащили в коридор….
Целую неделю. Пробыл Киселев в тюремном госпитале под опёкой энкаведистов в Медицинских халатах: Сначала они его уговаривали:
— Для чего вы затеяли эту комедию с голодовкой? Все равно не поможет. Только свое здоровье подорвете. Потом стали угрожать:
— Мы вас заставим есть. Медицинский отдел НКВД располагает очень эфективными средствами воздействия на таких субъектов, как вы.
Киселев не сдавался. Ему приносили самые лакомые блюда, хорошие вина, пирожные, шоколад. Он жадно смотрел на все это, но в рот ничего не брал. Сила воли человека подавляла желания его голодного желудка.
Наконец, врачи-энкаведисты решили применить к Киселеву последнее и самое верное из имевшихся в их распоряжении средств: искусственное питание. Заключается оно в следующем: на объявившего голодовку надевают смирительную рубаху. Затем вставляют ему в ноздри две резиновые трубки, соединенные со специальным сосудом. В сосуд наливают «питательную смесь»: молоко с размоченными в нем кубиками мясного бульона и печеньем и растворенным сахаром. Клапан, соединяющий сосуд с трубками, открывается и человек «начинает кушать». В результате, после двух, трех сеансов, объявивший голодовку заключенный обычно прекращает ее.
Искусственное питание применяется только к тем арестованным, которых следователи подготовляют для «открытых судебных процессов». Цель этой меры — не дать последственному умереть до суда.
Однако, искусственное питание, примененное к Киселеву, оказалось совершенно бесполезным. Двенадцать раз пытались его кормить, но он ухитрялся делать горлом судорожные движения и питательный раствор не попадал в пищевод, а выливался изо рта и носа. Это был первый случай в практике врачей краевого управления НКВД.
Безуспешно провозившись неделю с упрямым подследственным, врачи избили его и прислали обратно в камеру…
Целыми днями Киселев лежит в углу нашей тесной зловонной «квартиры». Несколько раз надзиратели приказывали ему встать, но он не обращает внимания на их приказы. Они поднимали: его на ноги, но он снова валился на пол; угрожали карцером, а он говорил в ответ;
— Черт с вами. Сажайте! Там голодать легче. Наконец, надзиратели оставили его в покое. Особенно тяжело голодающему, когда в камеру вносят ведро с «баландой». Запах этого вонючего отвратительного супа кажется таким приятным и вкусным. Киселев поднимает голову из своего угла; его глаза расширяются, ноздри жадно втягивают воздух. Он невольно протягивает руки к ведру.
Камера замирает. Еще мгновение и… человек не выдержит; его страшная голодовка кончится. Вздох, похожий на рыдание, вырывается из груди Киселева. Он закрывает глаза руками и опять валится в угол.
Никто из нас не уговаривает голодающего есть. Мы не имеем на это морального права. Человек голодовкой хочет спасти свою жизнь. Мы не мешаем ему, хотя и считаем его попытку борьбы против энкаведистов безнадежной. Дружескими словами и сочувствием стараемся помочь Киселеву, поддержать в нем бодрость духа. Наш обед съедаем торопливо, чтобы не слишком раздражать голодного.
Так прошла неделя голодовки Киселева, началась вторая. На него страшно смотреть. Этот здоровый, сильный человек» превратился в скелет обтянутый кожей,
Сквозь нее резко и рельефно выступает каждая кость его тела. Кажется, что тела-то, собственно, у него нет, а только кости с прилипшей к ним кожей.
Киселев пьет очень много воды, наполняя ею пустой желудок и этим заглушая муки голода. Живот его постоянно вздутый, как у рахитичного ребенка. С каждым днем в лихорадочном блеске его глаз все чаще вспыхивают огоньки безумия…
На 18-е сутки голодовки заключенного, в камеру, в сопровождении усатого надзирателя, пришел сам начальник тюрьмы — щеголеватый молодой капитан НКВД. Понюхал воздух и брезгливо сморщился.
— Мертвяком у вас воняет. Киселев, что-ли, кончился?
Скелет в углу шевельнулся и еле слышный шепот донесся оттуда:
— Я не виновен. Пустите меня… на волю. Начальник усмехнулся.
— Куда тебе на волю? Там таких не принимают. Совсем скелетный стал. Трупом воняешь.
Усатый что-то тихо прошипел начальнику в ухо. Тот удивленно поднял на него глаза.
— Брось глупости болтать! Разве можно его в баню? Он там враз подохнет.
— Товариш-ш-ш наш-шальник, — уже громче зашипел надзиратель. — После купанья всегда больш-шой аппетит появляется. Попробовать можно. Все равно ему без еды подыхать не сегодня, так завтра.
Начальник пожал плечами.
— Что ж, попробуй. Действуй.
— Гражданин начальник, — вмешался Смышляев. — Это издевательство над умирающим. Как староста камеры, я протестую!
— Куды лезешшшь? Не твое дело! — окрысился на него усатый.
— Не трогайте его! Палачи! Собаки! — поддержали старосту несколько голосов других заключенных.
— Вы что же это? Бунтовать? А? — взвизгнул начальник тюрьмы, отступая к двери.
Общий крик возмущения был ему ответом. Сжав кулаки, Смышляев шагнул вперед. Камера двинулась за ним.
Начальник и усатый надзиратель выскочили в коридор. Дверь захлопнулась, загремел замок.
Через полчаса в камеру явились несколько надзирателей с наганами в руках. Возглавлявший их усатый, указывая на Киселева, громко прошипел:
— Взять его! А ежели кто бунтовать станет, застрелим, как собаку! Ш-ш-ш!.. Замолкни!
Надзиратели схватили слабо сопротивлявшегося Киселева и поволокли к двери. Стоя под прицелом наганов, мы ничем не могли ему помочь.
Обратно в камеру Киселева принесли на носилках поздно вечером. Он был без сознания. Мы привели его в чувство и дали воды. Он выпил глоток, обвел нас блуждающими, полубезумными глазами и, вдруг, жадно зашептал:
— Есть хочется, товарищи… Дайте кусочек хле-ба… Есть! Скорее!..
Ни у кого из нас хлеба не нашлось. Тюремную «пайку» — кусок черного, плохо выпеченного теста, весом в 400 граммов, мы съедали, обычно, утром.
Смышляев вздохнул, покачал головой и крикнул в «очко» (Окошечко в двери камеры) дежурному надзирателю:
— Дайте хлеб и суп голодающему!
Надзиратель принес требуемое и протянул Киселеву. Тот жадно схватил миску с «баландой» и черный тестообразный кусок и, прижимая их к груди, сел на пол посреди камеры. Ему подали ложку. Надзиратель с хмурой молчаливостью наблюдал за ним. Мы смотрели, затаив дыхание.
Киселев зачерпнул ложкой суп, поднес ко рту, но, вдруг затрясся, заплакал и швырнул миску в надзирателя. Закричал дико и страшно:
— Чего ты смотришь? Закрой глаза! Все закройте глаза! Не смотрите на меня! И мои глаза закройте! Потом упал на пол и забился в судорогах. В ту же ночь Киселева унесли от нас. Через некоторое время нам стало известно, что он находится в отделении для сумасшедших пятигорского тюремного госпиталя.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.