9. «Повстанец»

9. «Повстанец»

— Пустите меня, гады! Без вашей помощи обойдусь. Убери лапы, или в морду дам! — звонко разнеслось по привыкшему к постоянной тишине тюремному коридору.

На пороге открывшейся двери камеры выросла высокая и стройная фигура молодого парня. За его спиной виднелись черные шинели усатого и носатого надзирателей. Усатый, схватив парня за руку, угрожающе шипел:

— Ш-ш-ш!.. — шуметь не разрешается. Не то в карцер посадим… Ш-ш-ш!

— Не запугаешь. Убери лапы, говорю!

Парень замахнулся на усатого кулаком. Надзиратель шарахнулся назад, поспешно закрывая дверь.

Мы с любопытством разглядываем новенького арестанта. Он лет 25-и, с широким и открытым русским лицом, румянцем во всю щеку и буйным белокурым чубом.

Познакомились. Разговорились. Парень оказался довольно симпатичным на вид и откровенным. Рассказал свою автобиографию, охотно отвечал на наши вопросы, любопытно расспрашивал нас о тюремной жизни и громко возмущался.

— Вот гады! Посадили ни за что. Ну, я понимаю, врагов надо сажать. А нас за какие дела? Мы же не враги.

Он недоуменно пожимает широкими плечами. Мы посвящаем его в некоторые подробности страшной процедуры следствия, ночных допросов и большого конвейера. Парень не верит:

— Не может этого быть. Только в капиталистических странах возможны такие зверства. А чтобы это у нас…

Мы не в силах посмотреть ему в глаза, зная что его ожидает…

На следующий день Вася не вернулся в камеру. Прошло еще несколько дней, и мы решили, что он «переменил тюремную квартиру». В возможность его освобождения нe верили…

Через полмесяца, утром двое надзирателей втащили в камеру человека на носилках. Они молча перевернули их и человек, со слабым стоном, вывалился на пол. Надзиратели проделали это с профессиональным равнодушием и быстро ушли.

Староста нагнулся над человеком.

— Новенький. Видимо, прямо с допроса. Потом вгляделся в него, отшатнулся назад и хрипло прошептал:

— Ведь это Вася Пашковский!..

Мы окружили лежащего на полу. С трудом можно было узнать в нем, ушедшего полмесяца назад на допрос, молодого и здорового парня. Перед нами лежали кости, обтянутые дряблой желтоватой кожей; их можно было пересчитать на этом полуголом, страшно истощенном теле. Ребра, локти, позвоночник выпирали так, что казалось, будто кожа сейчас лопнет.

— Як же они его измучили, — дрожащим от ужаса голосом сказал Степан Петрович.

Мы бережно подняли Васю и положили в угол на разостланные нами пиджаки. Спустя пять минут в очко глянул усатый надзиратель и зашипел:

— Эй, там в углу. Встать! Днем в камере ложиться запрещено. Не знаешь, что-ли? Ш-ш-ш… Поднять его!.. Ш-ш-ш!

— Иди сам подними, — огрызнулся Смышляев. — Человека с допроса принесли. Он в обмороке.

Усатый вошел в камеру. Потрогал сапогом тихо стонавшего человека и махнул рукой.

— Ладно. Пуш-шай пока лежит, а я донесу по начальству. Ш-ш-ш! Тихо! Не ш-шуметь!..

Вася заговорил на третьи сутки слабым, прерывающимся голосом:

— Они меня… все это время… держали на стойке… Поставили в первую же ночь… Это вынести… невозможно. Я подписал все, что они… требовали… Сломалась морская косточка. И моя вера в партию тоже.

По его впалым, похожим на кости черепа, щекам катились крупные слезы…

Позже он нам рассказал, что его и еще два десятка крупных коммунистов района обвинили, без всяких улик и оснований, в подготовке вооруженного восстания против советской власти.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.