Глава 10 ЖАБА

Глава 10 ЖАБА

Главная фигура конвейера пыток в северо-кавказском управлении НКВД — это начальник КРО (контрразведывательного отдела) майор Дрейзин. По профессии и наружности — фигура жуткая. Кроме своей основной работы, т. е. руководства контрразведкой а следственным аппаратом по особо важным политическим делам, он заведует конвейером пыток и начальствует над всеми теломеханиками. Тюрьма дала ему меткую кличку: "Жаба".

Вся его внешность оправдывает эту кличку. Он, действительно, очень похож на жабу, когда сидит, утонув в своем глубоком кресле.

У Дрейзина массивное сырое тело с тонкими, напоминающими жабьи лапы, руками и ногами. Шеи у него нот; голова непосредственно соединяется с покатыми плечами. Лицо мясистое, одутловатое и вытянутое вперед. Рот необычайно широк; нос приплюснутый, с большими вывороченными ноздрями; глаза неподвижные, навыкат, веки без ресниц. За ушами Дрейзина два огромных белых желвака; когда он говорит, желваки судорожно двигаются и вздрагивают. И голос у него какой-то жабий: квакающий.

Перед этой-то фигурой я и предстал на одном из ночных допросов. Предстал с дрожью в коленках и с тоскливым ожиданием новых мучительных пыток.

— Жаба из человека лохмотья делает, — говорили мне о нем в тюремной камере…

Тело Дрейзина, одетое в мундир НКВД с двумя орденами на груди, тонет в кресле Островерхова, а его выпученные, навыкат, глаза неподвижно уставились на меня. В руках он держит так знакомую мне тоненькую зеленую папку: мое следственное "дело".

За уголком стола примостился на стуле Островерхое. Череп его более потный, чем обычно, лицо красно и несколько растеряннно, глаза-сливы под стеклышками пенснэ поблескивают смущенно и сердито. Видимо, он только что получил нагоняй от "жабы" за медленный и безуспешный ход следствия по моему "делу".

— Сколько времени он был на стойке? — квакающим голосом спросил Островерхова Дрейзин, указывая на меня.

— Восемь суток, товарищ начальник, — коротко, но с весьма почтительным поклоном ответил тот.

— Почему не больше? Островерхов пожал плечами.

— По заявлению врача он не мог выдержать больше. Дрейзин обратился ко мне:

— Вы, подследственный, думаете когда-нибудь признаваться?

Я начал длинное объяснение в защиту моей невиновности, но он перебил меня:

— Бросьте прикидываться невинным простачком. Или вы всерьез думаете, что вам здесь поверят?

— Но я говорю правду…

— Такая правда нам не нужна. Говорите другую.

— Другая будет ложью…

— Работники НКВД знают лучше вас, что такое ложь и что — правда.

— Следователь Островерхов все время требует от меня ложных показаний. Вы тоже хотите их добиться?

Выпученные глаза Дрейзина слегка покосились на Островерхова. Следователь поежился под их неподвижным взглядом и поспешил оправдаться:

— Я изо всех сил стараюсь получить от него чистосердечное признание. Согласно ваших указаний, товарищ начальник.

Дрейзин перевел глаза на меня и заквакал резко и противно:

— Запомните, подследственный, что НКВД всегда требует у арестованных только правду… Любыми методами..

— От меня ее требовать совсем не нужно. Я повторяю правду на допросах уже несколько месяцев.

— Что же вы повторяете?

— Что я невиновен и, арестовав меня, управление НКВД допустило ошибку.

— НКВД никогда не ошибается…

Это цинично-шаблонное замечание, такое обычное дляэнкаврдистов, вывело меня из остатков терпения. Не в силах больше сдерживаться, я закричал прямо в жабью морду:

— Брешешь ты, жаба проклятая! В вашей подлой тюрьме сидят тысячи ни в чем неповинных людей. Ордена чужой кровью зарабатываете, сукины сыны!

Островерхов, вскочив со стула, шагнул ко мне, но Дрейзин жестом остановил его. В неподвижно-выпученных глазах начальника контрразведки на мгновение загорелись слабые проблески любопытства и сейчас же угасли.

— Та-ак! — квакнул он и желваки за его ушами судорожно задрожали. — Значит, вы серьезно думаете, что на нас можно кричать? И вы думаете шутить с нами шутки и показывать нам фокусы?

— Нечего мне вам показывать, — раздраженно бросил я.

— Так-так, — опять заквакал Дрейзин. — Вы знаете, что такое маникюр? Не тот, который делают дамам в парикмахерских, а наш. Специальный. Для врагов народа.

По рассказам в камере я имел некоторое представление об этом страшном "маникюре". Спазма ужаса сжала мне горло и, вместо ответа, я смог только утвердительно кивнуть головой.

— Ах, уже знаете? Ну, так мы вам его сделаем, — угрожающе пообещал Дрейзин и тяжело, всем телом, повернулся в кресле к Островерхову.

— Какой теломеханик его обслуживает?

— Кравцов, товарищ начальник! — вытянувшись на стуле, ответил следователь.

— А врач?

— Бергер.

— Вызовите Бергера и Кравцова.

— Слушаюсь, товарищ начальник.

Островерхов нажал кнопку на столе и приказал вошедшему энкаведисту позвать теломеханика и врача. Не прошло и минуты, как на пороге кабинета выросли фигуры моих "старых знакомых": равнодушного гиганта с дымчатыми глазами и лошадинолицего человека в белом халате.

— Сделайте ему маникюр! — приказывающе квакнул им Дрейзин.

— Слушаюсь, товарищ начальник! — дуэтом ответили они.

Затем губы Кравцова тихо и вопросительно прошелестели:

— Какой маникюр прикажете, товарищ начальник? Холодный или горячий? И какого размера применить инструмент?

Дрейзин подумал, побарабанил перепончатыми пальцами по столу и приказал:

— Маникюр горячий! Инструмент, на первый раз, среднего размера!

— Слушаюсь!

Врач сейчас же вышел. Кравцов стиснул пальцами мое плечо и, повернув меня к двери, произнес повелительным шепотом:

— Пойдем!

Зябко вздрогнув, я молча повиновался.