Глава 10 ЖАБА
Глава 10 ЖАБА
Главная фигура конвейера пыток в северо-кавказском управлении НКВД — это начальник КРО (контрразведывательного отдела) майор Дрейзин. По профессии и наружности — фигура жуткая. Кроме своей основной работы, т. е. руководства контрразведкой а следственным аппаратом по особо важным политическим делам, он заведует конвейером пыток и начальствует над всеми теломеханиками. Тюрьма дала ему меткую кличку: "Жаба".
Вся его внешность оправдывает эту кличку. Он, действительно, очень похож на жабу, когда сидит, утонув в своем глубоком кресле.
У Дрейзина массивное сырое тело с тонкими, напоминающими жабьи лапы, руками и ногами. Шеи у него нот; голова непосредственно соединяется с покатыми плечами. Лицо мясистое, одутловатое и вытянутое вперед. Рот необычайно широк; нос приплюснутый, с большими вывороченными ноздрями; глаза неподвижные, навыкат, веки без ресниц. За ушами Дрейзина два огромных белых желвака; когда он говорит, желваки судорожно двигаются и вздрагивают. И голос у него какой-то жабий: квакающий.
Перед этой-то фигурой я и предстал на одном из ночных допросов. Предстал с дрожью в коленках и с тоскливым ожиданием новых мучительных пыток.
— Жаба из человека лохмотья делает, — говорили мне о нем в тюремной камере…
Тело Дрейзина, одетое в мундир НКВД с двумя орденами на груди, тонет в кресле Островерхова, а его выпученные, навыкат, глаза неподвижно уставились на меня. В руках он держит так знакомую мне тоненькую зеленую папку: мое следственное "дело".
За уголком стола примостился на стуле Островерхое. Череп его более потный, чем обычно, лицо красно и несколько растеряннно, глаза-сливы под стеклышками пенснэ поблескивают смущенно и сердито. Видимо, он только что получил нагоняй от "жабы" за медленный и безуспешный ход следствия по моему "делу".
— Сколько времени он был на стойке? — квакающим голосом спросил Островерхова Дрейзин, указывая на меня.
— Восемь суток, товарищ начальник, — коротко, но с весьма почтительным поклоном ответил тот.
— Почему не больше? Островерхов пожал плечами.
— По заявлению врача он не мог выдержать больше. Дрейзин обратился ко мне:
— Вы, подследственный, думаете когда-нибудь признаваться?
Я начал длинное объяснение в защиту моей невиновности, но он перебил меня:
— Бросьте прикидываться невинным простачком. Или вы всерьез думаете, что вам здесь поверят?
— Но я говорю правду…
— Такая правда нам не нужна. Говорите другую.
— Другая будет ложью…
— Работники НКВД знают лучше вас, что такое ложь и что — правда.
— Следователь Островерхов все время требует от меня ложных показаний. Вы тоже хотите их добиться?
Выпученные глаза Дрейзина слегка покосились на Островерхова. Следователь поежился под их неподвижным взглядом и поспешил оправдаться:
— Я изо всех сил стараюсь получить от него чистосердечное признание. Согласно ваших указаний, товарищ начальник.
Дрейзин перевел глаза на меня и заквакал резко и противно:
— Запомните, подследственный, что НКВД всегда требует у арестованных только правду… Любыми методами..
— От меня ее требовать совсем не нужно. Я повторяю правду на допросах уже несколько месяцев.
— Что же вы повторяете?
— Что я невиновен и, арестовав меня, управление НКВД допустило ошибку.
— НКВД никогда не ошибается…
Это цинично-шаблонное замечание, такое обычное дляэнкаврдистов, вывело меня из остатков терпения. Не в силах больше сдерживаться, я закричал прямо в жабью морду:
— Брешешь ты, жаба проклятая! В вашей подлой тюрьме сидят тысячи ни в чем неповинных людей. Ордена чужой кровью зарабатываете, сукины сыны!
Островерхов, вскочив со стула, шагнул ко мне, но Дрейзин жестом остановил его. В неподвижно-выпученных глазах начальника контрразведки на мгновение загорелись слабые проблески любопытства и сейчас же угасли.
— Та-ак! — квакнул он и желваки за его ушами судорожно задрожали. — Значит, вы серьезно думаете, что на нас можно кричать? И вы думаете шутить с нами шутки и показывать нам фокусы?
— Нечего мне вам показывать, — раздраженно бросил я.
— Так-так, — опять заквакал Дрейзин. — Вы знаете, что такое маникюр? Не тот, который делают дамам в парикмахерских, а наш. Специальный. Для врагов народа.
По рассказам в камере я имел некоторое представление об этом страшном "маникюре". Спазма ужаса сжала мне горло и, вместо ответа, я смог только утвердительно кивнуть головой.
— Ах, уже знаете? Ну, так мы вам его сделаем, — угрожающе пообещал Дрейзин и тяжело, всем телом, повернулся в кресле к Островерхову.
— Какой теломеханик его обслуживает?
— Кравцов, товарищ начальник! — вытянувшись на стуле, ответил следователь.
— А врач?
— Бергер.
— Вызовите Бергера и Кравцова.
— Слушаюсь, товарищ начальник.
Островерхов нажал кнопку на столе и приказал вошедшему энкаведисту позвать теломеханика и врача. Не прошло и минуты, как на пороге кабинета выросли фигуры моих "старых знакомых": равнодушного гиганта с дымчатыми глазами и лошадинолицего человека в белом халате.
— Сделайте ему маникюр! — приказывающе квакнул им Дрейзин.
— Слушаюсь, товарищ начальник! — дуэтом ответили они.
Затем губы Кравцова тихо и вопросительно прошелестели:
— Какой маникюр прикажете, товарищ начальник? Холодный или горячий? И какого размера применить инструмент?
Дрейзин подумал, побарабанил перепончатыми пальцами по столу и приказал:
— Маникюр горячий! Инструмент, на первый раз, среднего размера!
— Слушаюсь!
Врач сейчас же вышел. Кравцов стиснул пальцами мое плечо и, повернув меня к двери, произнес повелительным шепотом:
— Пойдем!
Зябко вздрогнув, я молча повиновался.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.