7. По следам Павлика

7. По следам Павлика

Только одного желает Максим Прохоренко — смерти; но ему не дают умереть. Он ожидал расстрела, а его приговорили к десяти годам концлагерей. Дважды в тюрьме он пытался покончить жизнь самоубийством: в первый раз повесился, во второй — остро наточенным краем железной пуговицы перерезал себе вены на руке. Обе попытки кончились для самоубийцы неудачей. Из петли его вынули, а вены залечили. Жизнь опротивела ему уже давно, с того дня, когда он, будучи 12-летним мальчишкой, предал своего отца в руки ГПУ…

В советской сельской школе и отряде юных пионеров Максима воспитывали совсем не так, как других школьников в дореволюционные времена. Его упорно и неутомимо учили доносительствовать на родителей, товарищей и первых встречных людей, сказавших или сделавших что-либо неугодное партии большевиков и советской власти; его призывали идти по следам Павлика Морозова, которому за предательство отца поставлен памятник; ему, при каждом удобном случае твердили:

— Если ты видишь, что твой отец или мать, твои товарищи, знакомые и вообще любой человек являются врагами советской власти и вредят ей, сообщи о них органам ГПУ. Это твой долг юного пионера, будущего советского гражданина и строителя коммунизма. Советская власть оценит по заслугам твою классовую бдительность и готовность помогать взрослым в разоблачении врагов нашего социалистического общества. Будь таким, как Павлик Морозов. Докажи свою преданность делу коммунизма и ты станешь в СССР большим человеком.

Эта подлая система воспитания сексотов из детей действовала сравнительно на немногих школьников, но на Максима подействовала вполне. Влияние школы и пионерского отряда оказалось сильнее влияния семьи и 12-летний "будущий строитель коммунизма", пойдя по позорным следам Павлика Морозова, тоже предал отца. Он донес в ГПУ, что его отец антисоветски настроен, ругает власть, и скрыл от обложения налогом шесть пчелиных ульев. Прохоренко-старшего по доносу сына арестовали. На очной ставке с ним, а затем и перед судьями Максим был главным его обвинителем.

Виновным себя Прохоренко не признал и свое "последнее слово подсудимого" закончил таким обращением к сыну:

— А тебя, сынок, пусть Бог накажет так же, как наказал меня. Я не проклинаю тебя, но в молитвах, до самой смертной кончины, буду просить Господа Бога, чтобы Он поступил с тобой по-справедливости. И с этого дня, когда ты в последний раз свидетельствовал против родителя, пусть жизнь твоя станет горькой…

Прохоренко был осужден на десять лет лишения свободы. Горькая жизнь у Максима началась в тот же день. Когда он возвращался с последнего судебного заседания домой, его встретили на улице соседские мальчишки и стали дразнить:

— Максимка-гепеушник! Отца засудил. На красный ошейник отца променял. Гепеушный Максимка!

Он ввязался в драку с ними и был избит. Мать, увидев избитым вернувшегося домой сына, не проявила никакого сочувствия к нему. Наоборот, она высказала сожаление, что ему мало досталось от мальчишек:

— Так тебе и надо. Жаль, что больше не всыпали. Таких пащенков и предателей, как ты, до полусмерти бить надо.

Смыв кровь с лица, он попросил есть. Мать ничего не ответила.

— Покормишь ты меня? — повторил он вопрос.

— Не за что тебя кормить, — сказала она. — Вон на полке хлеб. Бери сам, режь и ешь.

Максим отрезал хлеба и начал есть. Мать села за стол и заговорила медленно и тоскливо:

— Чужой ты мне стал, Максимка, как отрезанный ломоть. Видеть тебя не могу. Противно с тобой рядом быть. Ушел бы ты из дому.

— Куда? — спросил он, перестав жевать хлеб.

— А куда хочешь. Хоть к своим пионерам, — ответила мать.

— Не пойду. Это и моя хата тоже.

— Ну, не хочешь и не надо. Живи, как чужой, — сказала мать…

И Максим, в хате преданногоим отца, стал жить, как чужой. Дни и вечера он проводил в школе, пионерском отряде и на улице. Приходил домой поздно ночью и, пошарив на полке, отрезал ломоть хлеба и ел; когда хлеба там не было, ложился спать голодным. Утром старался уйти из дому пораньше, чтобы не встретить мать. В их редкие встречи она не разговаривала с ним, ни о о чем его не спрашивала, совершенно не интересовалась, где бывает и чем занимается ее сын. Мать просто не замечала своего сына.

Только три месяца такой жизни смог выдержать Максим, а потом ушел из дому навсегда. Ночевал то у одного, то у другого из своих товарищей, но их родители относились к нему весьма неприветливо. Никто не хотел терпеть в своем доме или квартире "последователя Павлика Морозова"; каждый считал небезопасным для себя жить вместе с доносчиком и предателем. Некоторые из родителей товарищей Максима, провожая его утром после ночевки, прямо говорили ему:

— Ты к нам, пожалуйста, больше не приходи. Ищи себе другую компанию.

Он пробовал устраиваться на ночлег в сельском клубе, где по вечерам юные пионеры проводили "сборы отряда". На первых порах это ему удавалось, но вскоре заведующий клубом ночевки запретил:

— Клуб не ночлежка. Ночевать здесь нельзя.

— Что я тут место пролежу? — угрюмо спросил Максим.

— Место не пролежишь, а вообще не разрешается. Тем более тебе.

— Почему это мне "тем более"? — удивился Максим.

— Ты теперь социально-чуждый элемент, поскольку твой отец осужден по 58-й статье и выслан в концлагерь.

— Так ведь я же сам! — воскликнул бездомный пионер и осекся, не закончив фразы.

— Ну, это меня не касается, сам ты или не сам, — зло сказал заведующий клубом, хорошо знавший историю Максимова предательства, — только, чтоб я тебя по ночам в клубе не видал. Иначе заявлю участковому милиционеру..

Спустя полтора года Максима исключили из пионерского отряда, а затем и из школы, как "сына осужденного контрреволюционера". По этой же причине его не приняли в комсомол, куда он подавал заявление. Напрасно доказывал он сельскому комитету ВЛКСМ, что сам "разоблачил отца, бывшего врагом советской власти". Выслушав Максима, ему сказали:

— Ваш поступок, конечно, похвальный и вполне достойный юного пионера. Но факт остается фактом:

отец у вас контрреволюционер. Поэтому вы для нас социально-чуждый и не можете быть приняты в ряды ВЛКСМ.

— Зачем же вы, комсомольцы, заставляли меня идти по следам Павлика Морозова, а теперь отталкиваете, как заразного? Разве не вы сделали меня предателем отца? — с горечью спросил он.

— Не разводи тут контрреволюцию или мы тебя к твоему папаше отправим, — грубо оборвали его…

Несколько раз пытался Максим поступить на работу, сначала в своем селе, а затем в ближайших к нему. Его принимали, но при заполнении анкет, узнав кто он такой и где находится его отец, увольняли немедленно. В одном совхозе, которому требовались рабочие на уборку урожая, он пошел прямо к директору и, рассказав ему о себе все, попросил работы и помощи. Директор выслушал "исповедь доносчика" и сказал:

— Никакой работы тебе дать не могу. Мы детей, родители которых осуждены по 58-й статье, не допускаем в совхоз. Так что иди туда, откуда пришел. А твоим "морозовским подвигом "не советую тебе хвастать.

Уходя из директорского кабинета, Максим явственно расслышал пущенное ему вдогонку ругательство:

— Сволочь поганая!..

С каждым днем жизнь Максима становилась все более горькой. Бездомный, постоянно голодный, зачастую больной, презираемый теми, кто знал его раньше, отталкиваемый другими, с которыми он знакомился, "последователь Павлика Морозова" везде чувствовал себя отверженным. Ко всему этому прибавились и угрызения совести. Он старался не думать об отце, но против воли думал о нем непрерывно. Тень преданного отца вошла в горькую жизнь сына-предателя и всюду сопровождала его. Постепенно Максим сделался беспризорником и мелким вором. Из сельского района он перебрался в город, жил там в асфальтовых котлах, воровал на вокзалах и базарах. Но и в воровстве ему "не фартило"; его часто ловили и били, и среди городских воров он считался самым неудачливым. О своем прошлом он теперь ни с кем не разговаривал; беспризорничество научило его тщательно скрывать прошлое.

Во время одной из облав на беспризорных Максим был задержан милицией и отправлен в детский дом. Там жизнь его стала изменяться в лучшую сторону. Правда, в детском доме было не сладко, но Максим находил, что все же лучше, чем беспризорничество. В детском доме он провел несколько лет, выучился плотничать и сапожничать; скрыв свое прошлое, был принят в комсомол и затем выдвинут на работу в городской комитет этой молодежной организации. Он хорошо зарабатывал, материально был обеспечен и, влюбившись в одну комсомолку, собирался жениться на ней. Жизнь его перестала быть горькой, но… не надолго.

Однажды Максима вызвали в городской отдел НКВД.

— Раскажите о вашем отце. Где он и что с ним?

— Отца я не помню и что с ним не знаю, так как с детства был беспризорником, — начал Максим заученное.

— Перестань дурака валять. Нам известно твое прошлое по наведенным справкам и донесениям сексотов, — остановил его следователь.

Тогда Максим стал говорить о себе откровенно, но энкаведист выслушать до конца историю предательства не пожелал.

— Брось прикидываться Павликом Морозовым. Ты из пионерских штанов давно вырос. Я тебя спрашиваю о твоей связи с отцом.

— Но ведь сын за отца не отвечает! Сам Сталин недавно это в своей речи заявил. Зачем же вы меня за отца привлекаете к ответу?! — в отчаянии воскликнул Максим..

Следователь усмехнулся.

— Сталин много чего болтает. Сегодня — одно, завтра — другое. Но мы тебя за отца к ответу вовсе не привлекаем. Мы тебя будем судить за то, что ты, скрыв свое прошлое, пролез в райком ВЛКСМ для того, чтобы по заданию отца, — осужденного контрреволюционера, — вести антисоветскую вредительскую работу среди молодежи.

Некоторые холодногорцы советовали Максиму Прохоренко замаливать его грех перед отцом. В ответ он безнадежно взмахивал рукой. — Пробовал я. Ничего не выходит. Начну молиться, а отец стоит предо мною, будто живой. Как тогда на суде стоял. И никакая молитва не получается…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.