Глава 17 1832

Глава 17

1832

Чеченская экспедиция. – Поражение и смерть Волжинского. – Взят Ларго. – Гимры. – Смерть Кази-Муллы

Немного позже Розен и Вельяминов вышли из Назрани с 9000 солдат и 28 пушками и направились в нижнюю Чечню. Торнау, который сопровождал экспедицию, оставил нам следующее описание лесных кампаний тех дней, из которого видно, как это было опасно и как много зависело от командира:

«В это время (1832) мы еще не прорубили тропы через лес. В начале 20-х Ермолов вырубил растительность на расстоянии ружейного выстрела по обеим сторонам дороги через хорошо известный Гойтенский лес. Однако это пространство уже заросло молодой порослью и кустарником, поэтому нам пришлось вести бои с чеченцами в очень трудных условиях. Как противники чеченцы были достойны всяческого уважения, и среди их лесов и гор ни одно войско в мире не могло бы презирать их. Хорошие стрелки, храбрые, умные и ловкие воины, они, как и все обитатели Кавказа, полностью использовали преимущества местных условий, замечали любую нашу ошибку и направляли ее себе на пользу.

План Вельяминова был очень прост. Он никогда не сомневался в успехе осторожно проводимой экспедиции и не ожидал от нее ничего, кроме временного подавления чеченцев, что дало бы передышку русским. Поэтому он предложил пройти по равнине, разрушая поселения, уничтожая урожай, уводя стада овец и атакуя врага при каждом удобном случае. Все прочие действия должны были определяться обстоятельствами.

На следующий день (6 августа) мы покинули Назрань и перешли Сунжу по тростниковому мосту, поскольку вброд эту реку можно перейти только в ее верхнем течении. После этого мы оказались на враждебной территории и уже на следующий день были втянуты в бесконечную схватку. В войне с чеченцами один день похож на другой. Только изредка какой-нибудь неожиданный инцидент (столкновение с крупным отрядом, штурм укрепленного аула и т. д.) разнообразит монотонность будней. Протяженность дневного марша определялась расстоянием между лесными опушками на берегу рек, которые были достаточно велики, чтобы разбить там лагерь. В основном дорога пролегала через густые леса, которые изредка пересекались потоками, ручьями или источниками. Сражения не прекращались ни на минуту; раздавались выстрелы, свистели пули, люди падали убитыми – но при этом врага нигде не было видно. Только дым от костров выдавал места их расположения; наши солдаты, не имея других ориентиров, использовали его как мишень.

После марша войска на пару дней останавливались лагерем – все зависело от количества аулов поблизости, которые предстояло уничтожить. Небольшие колонны были разосланы в разных направлениях, чтобы проводить рейды по полям и домам врага. Аулы горят, поля вытоптаны, везде слышны выстрелы и разрывы картечи; снова с поля боя приносят раненых и убитых. Наши татары (естественные союзники) приходят с бородами, притороченными к их седлам, но пленных не приводят – мужчины не сдаются, а женщин и детей заранее прячут в местах, где никто не сможет их найти. Вот идет авангард колонны, возвращающейся из ночного рейда; арьергарда колонны еще даже и не видно – он сражается в лесу. Чем ближе он приближается к открытому месту, тем ожесточеннее перестрелка, можно слышать яростные крики врага. Они окружают арьергард со всех сторон; они врываются в просвет между деревнями с саблями в руках и сразу же попадают под град пуль. Нужен свежий батальон и несколько пушек, чтобы спасти арьергард; беглый огонь пехоты и артиллерийские залпы останавливают атаку неприятеля и дают возможность колонне выйти из леса без огромных потерь.

Затем посылают людей скосить траву, и они сразу же попадают под вражеский огонь. Топливо для приготовления пищи и для костров можно добыть только силой. Если на дальней стороне речушки имеется кустарник или хотя бы какое-то подобие укрытия, то место водопоя должно быть прикрыто половиной батальона и артиллерией, иначе коней пристрелят или уведут. Один день похож на другой. То, что произошло вчера, повторится завтра – везде горы, леса и чеченцы, неутомимые и сильные воины.

Порядок марша и дислокация лагеря были таковы, чтобы наилучшим образом соответствовать обстоятельствам и характеру войны, и никогда не менялись. Порядок движения колонны был таков: один батальон шел впереди, один в тылу. У каждого было несколько легких полевых пушек, и если дороги были проходимы, то и горные орудия. Кавалерия, резерв, артиллерия и транспорт располагались в центре колонны, и их прикрывала пехота, шедшая с флангов. Впереди – авангард, позади – арьергард, а с флангов по всей длине колонны располагались стрелки. На равнине или на открытой местности эти фланговые цепи шли от колонны на расстоянии ружейного выстрела; однако в лесу все зависело от рельефа местности. Стрелки стремились держать врага на расстоянии, поскольку огонь неприятеля становился смертельно опасным, когда был направлен на компактный отряд. Солдаты называли это – «держать колонны в коробке». На марше бои велись на крайних линиях – в начале колонны при наступлении, и в арьергарде – при отступлении, и почти все время – на флангах. Стрелки, которые передвигались парами, часто теряли друг друга из виду, и тогда чеченцы появлялись словно из-под земли, набрасывались на них и изрубали на куски, прежде чем товарищи могли прийти им на помощь. Передвижения чеченцев были практически незаметны для стороннего глаза, поскольку они использовали в качестве прикрытия деревья и неровности местности. Так что связь между стрелками поддерживалась при помощи звуков рожка или других условных сигналов.

Когда было необходимо узнать местоположение какого-нибудь отряда, раздавался заранее условленный сигнал, на который откликались все без исключения. Затем, ориентируясь на звуки, командиры отдавали приказы – где ускорить шаг, где замедлить его, где сомкнуть ряды и так далее. Иногда случалось, что пули неприятеля попадали в самую гущу русского войска, но горцам редко удавалось прорваться сквозь заградительные ряды и напасть непосредственно на колонну. Я могу вспомнить только 4 таких случая за весь 1832 год.

Лагерь всегда располагался в виде каре: пехота и артиллерия по бокам, кавалерия и подводы – в центре. Если отряд был небольшим, то подводы формировали естественную оборонительную линию. Днем вокруг лагеря выставлялись пикеты на расстоянии выстрела от палаток. Ночью число стрелков увеличивалось, подтягивались резервы, а главное – выставлялись секретные пикеты в самых опасных точках. Причем это делалось после наступления темноты, чтобы враги не узнали об их местоположении. Всем предписывалось соблюдать полное молчание, и было разрешено открывать огонь при малейшем подозрительном шорохе, даже если причина того была неизвестна. По сторонам квадрата находились небольшие отряды, которые должны были усилить пикеты в случае необходимости. Эти люди лежали напротив палаток с ружьями и патронташами наготове. Остальные спали не раздеваясь и нисколько не беспокоились по поводу пуль, которыми чеченцы «радовали» нас почти каждую ночь, подползая к самому лагерю, несмотря на все наши предосторожности».

18-го Кази-Мулла одержал свою последнюю победу над русскими. Внезапно появившись возле Амир-Хаджи-Юрта на Тереке, он сумел заманить 500 гребенских казаков на 30 километров в глубь леса и там напал на них. Он застал их врасплох, убил их командира (полковника Волжинского), еще одного офицера и 104 рядовых, а также ранил 3 офицеров и 42 рядовых.

Через шесть дней барон Розен – или, скорее, Вельяминов, поскольку главнокомандующий возложил всю ответственность на него, – штурмовал аул Черменчуг, который в то время был самым большим и богатым в Чечне (в нем было 600 домов). Говорят, что Кази-Мулла был где-то рядом, но он лишь послал небольшой отряд мюридов на помощь обороняющимся и больше ничем не помог им. Поскольку у жителей аула не было артиллерии, то на практически ровной местности отбиться от хорошо вооруженной армии у них не было ни малейшего шанса. Тем не менее защитники аула показывали чудеса героизма. Большая часть аула была взята, как только Вельяминов отдал приказ о штурме. Однако этот чрезвычайно умный и хладнокровный командир, к изумлению и отвращению тех, кто не знал его хорошо, настоял, чтобы войскам дали достаточно времени, чтобы спокойно пообедать. Он рассчитал, что горцы не выдержат ожидания, в то время как флегматичные русские будут лишь лучше драться на сытый желудок. Однако на одном конце деревни стояли три сакли, где засела группа чеченских и дагестанских мюридов.

Дадим слово генералу Торнау:

«Услышав, что чеченцы, которые забаррикадировались в трех домах и отказываются сдаться, открыли шквальный огонь, уже убили подполковника и ранили нескольких солдат, Вальховский (начальник штаба) выслал полковника Брюмера, командира артиллерии Всеволжского и Богдановича лично решить эту проблему. Я должен был провести их по дороге, которую я уже узнал, через деревню. Дома были окружены тройным кольцом стрелков, которые залегли за покосившимися заборами и деревьями. Никто не осмеливался даже поднять голову, а неосторожные были жестоко наказаны – пули безошибочно летели в цель. Мы тоже залегли за забором, не видя смысла в том, чтобы становиться мишенями. Затем была подтянута легкая пушка и поразила своим выстрелом все три дома. Однако после второго выстрела прибежали люди, чтобы сказать, что мы стреляем в своих собственных людей на другой стороне. Если бы мы очистили хотя бы одну сторону от наших стрелков и резерва, то тем самым открыли бы неприятелю путь к бегству, а это не входило в наши планы. Поэтому был отдан приказ прекратить огонь и поджечь дома только с одной стороны. Легко сказать! Во-первых, слой глины толщиной 30 сантиметров защищал внутренние стены, а во-вторых, сами стены сверкали дулами винтовок. Однако нашлись два добровольца, изъявившие готовность выполнить приказ. Толкая перед собой, как щит, дубовую доску и неся связки соломы и хвороста, они проползли к узкой стороне дома, сделали пролом в фундаменте и подожгли стену, которая начала плавиться под огнестойким покрытием. Чеченцы продолжали стрелять с этой стороны, пока жар не вынудил их отступить. К добровольцам теперь присоединились артиллеристы, которые взобрались на плоскую крышу сгоревшей стены, взяли у добровольцев ручные гранаты, подожгли запалы и бросили гранаты через широкий дымоход в дом, переполненный защитниками. Мы услышали, как взорвались первые две гранаты, а остальные нет, потому что чеченцы легли на них и выбросили их, пока не загорелся порох. Понемногу огонь распространился на две другие сакли. Врагам оставалось либо сдаться, либо сгореть заживо. Вальховскому было жаль храбрецов, и он приказал пожилому моздокскому казаку Атарщикову, который служил переводчиком, предложить им сложить оружие, пообещав в этом случае не только сохранить им жизнь, но и обменять на русских пленных, дав им надежду вернуться к семьям. Стрельба прекратилась, когда Атарщиков обратился к оборонявшимся на чеченском языке, сказав, что хочет вступить с ними в переговоры. Оборонявшиеся выслушали его, посовещались в течение нескольких минут, и затем вперед вышел полуобнаженный, черный от дыма и пороха чеченец и заговорил. Его речь сопровождалась залпом из всех проломов в стене. Вот что он сказал: «Мы не хотим сдаваться. Мы просим у русских одной лишь милости: сообщить нашим семьям, что мы погибли, как и жили, отказываясь подчиниться диктату иноземцев».

На этот раз был отдан приказ вести обстрел домов со всех сторон. Солнце уже зашло, и картину разрушений освещало лишь зарево пожара. Чеченцы, твердо решившие погибнуть, но не сдаваться, запели свою песню смерти, сначала громко, а потом все тише и тише, по мере того как число поющих уменьшалось под действием огня и дыма. Но смерть от огня – ужасная вещь, которую не все могут вынести. Внезапно дверь горящего дома распахнулась. На пороге стоял человек. Раздался залп, и мимо наших голов просвистела пуля; затем с саблей в руке чеченец бросился на нас. Широкоплечий Атарщиков позволил безумцу приблизиться к нам на 10 шагов, спокойно прицелился и выстрелил ему прямо в грудь. Чеченец подпрыгнул, упал, снова поднялся на ноги, выпрямился во весь рост и только после этого рухнул на родную землю. Через пять минут сцена повторилась: еще один чеченец выскочил из дома, выстрелил и с саблей в руке прорвался сквозь две линии стрелков – и пал от удара штыком. Горящие сакли стали разваливаться, искры разлетались по всему саду. Из дымящихся развалин выползли шесть раненых дагестанцев, которые лишь чудом остались в живых. Солдаты подняли их и отнесли в палатки, где им оказали врачебную помощь. Ни одного чеченца не удалось взять живым. В пламени погибло 72 человека!

Начался последний акт этой кровавой драмы. Ночь накрыла поле боя. Все выполнили свой долг в соответствии с совестью и убеждениями. Главные действующие лица ушли в вечность; остальные, вместе со зрителями, укрылись в своих палатках. Вероятно, в глубине души задавали себе вопрос – кому и зачем все это нужно? Разве на земле мало места всем, вне зависимости от языка, на котором они говорят, и вероисповедания?»

Если даже русские командиры и испытывали подобные чувства, они не позволяли им мешать осуществлению планов Вельяминова. Большая часть Чечни, в свою очередь, была сожжена и разрушена, а в сердцах жителей надолго поселилась ненависть, обильно политая кровью.

Среди отличившихся в этой кампании были барон Засс и капитан Альбрандт (последний страдал от неразделенной любви и тщетно искал смерти). Позднее они еще раз встретятся. В 1855 году Брюмер командовал артиллерией при осаде Карса; само имя Засса наводило ужас на племена, жившие по ту сторону Кубани. Что касается Альбрандта, то благодаря редкому сочетанию такта и мужества он добился успеха в опасной и весьма деликатной миссии: ему было поручено вернуть из Персии (в 1838 году) целый батальон русских дезертиров. Кстати, заметим, что у всех этих людей, как и у Розена, Клюгенау, Торнау и других, были нерусские имена.

Раненых отослали в Грозный, а когда конвой возвратился, Вельяминов с половиной армии (около 4500 человек) проник в самое сердце Ичкерии, уничтожил Дарго и вернул орудие, захваченное у отряда Волжинского. Дарго тогда не был резиденцией имама, к тому же дагестанцы не принимали участия в обороне этого аула. Во всем остальном бой за Дарго ничем не отличался от предыдущего, и полный успех более ранней экспедиции, столь разительно отличавшийся от последующих поражений, был главным образом результатом военного гения Вельяминова, который свел опасность к минимуму, сократив количество подвод и отказавшись выйти за пределы того, что он считал безопасным.

В результате этой экспедиции были «покорены» 80 деревень и полностью уничтожена 61 деревня; русские потеряли убитыми 1 офицера и 16 рядовых, а ранеными 18 офицеров и 353 рядовых.

Кази-Мулла отступил в Дагестан и с помощью Шамиля стал готовиться к обороне Гимр, поскольку знал, что конец уже близок, и намеревался умереть достойно.

В начале октября русский главнокомандующий, на время покончив с Чечней и войдя в Дагестан, приготовился атаковать последний оплот предводителя мюридов.

Зима началась необычно рано, и на высотах снег уже лежал толстым слоем, в то время как внизу еще висели несобранные гроздья винограда. Из Шуры в Гимры вели две тропы, правда, обе они предполагали крутой спуск (почти 150 метров). Одна тропа шла через Эрпели, другая – тоже через Эрпели, но далее с поворотом через Каранай. Этот спуск после перевала шел вниз по юго-западному склону горы до пересечения с дорогой на Эрпели. В это время ни одна из этих дорог не подходила для прохода армии, но все же дорога через Каранай была менее опасной, а потому была выбрана как основной маршрут наступления. Естественно, местные считали, что русские не смогут преодолеть столь опасный спуск, и издевательски интересовались, не выпадут ли они на землю в виде дождя. Вельяминов в ответ довольно мрачно заметил, что с горы могут скатиться совсем другие вещи – камни, например, – и, воспользовавшись густым туманом, бросил вперед свой авангард. Солдатам приходилось перебираться с хребта на хребет при помощи веревок и веревочных лестниц. Далее было необходимо сделать дорогу проходимой для основной армии, и через несколько дней эта задача была выполнена, хотя артиллерию, за исключением горных орудий и совсем легких мортир, пришлось оставить.

Тем временем Клюгенау с одним батальоном Апшеронского полка, горной батареей и несколькими эскадронами местной кавалерии удерживал перевал, откуда он мог контролировать дорогу через Эрпели. В это же время Ахмет-хан с местным ополчением, численность которого неуклонно сокращалась из-за вызванного нехваткой еды и теплой одежды дезертирства, должен был контролировать дорогу из Ирганая. Эти операции были осуществлены с 10 по 13 октября, а 14 октября барон Розен с остальной армией прошел от Шуры до Караная. В последующие два дня все войско успешно завершило первый этап спуска и сосредоточилось на плато рядом с ним, за исключением тех, кто остался охранять орудия в Каранае или на линиях сообщения. К 17 октября все было готово к наступлению.

Кази-Мулла и Шамиль знали теперь русских слишком хорошо, чтобы полностью полагаться лишь на естественные линии обороны. В пяти верстах от Гимр, но ниже точки пересечения горных троп, они выстроили тройную линию обороны через плато, огороженную завалами камней. Место было выбрано очень удачно, и к тому же они на все 100 процентов использовали преимущества данной местности. Возле внешней стены были построены две каменные сакли, на что русские обратили мало внимания и не догадывались, что именно они будут представлять наибольший интерес для будущих историков.

Вельяминов планировал выманить защитников из укреплений слева, чтобы занять позицию, откуда можно было контролировать тыл стены, которую предполагалось штурмовать. Однако этот план провалился из-за ошибки, допущенной командиром, которому было поручено его выполнение. Другие полки, видя, что случилось, двинулись вперед на помощь, но тщетно. Нападающие отступили с тяжелыми потерями.

В этот момент Хамзад-бек с большим отрядом мюридов спустился по дороге из Ирганая, и создалось впечатление, что русский поезд под командованием Вельяминова будет отрезан от основного отряда. Однако, к счастью, отряд Клюгенау в нужный момент появился на верхней точке тропы Эрпели. Теперь уже Хамзад был в опасности и постепенно отступил, оставив Кази-Муллу его судьбе.

Теперь Вельяминов мог вздохнуть более или менее спокойно. Он знал, что атака провалилась в основном из-за ненадлежащего исполнения, и приказал повторить ее, но в строгом соответствии с первоначальным планом. Это решение было полностью оправданно. Было взято первое из укреплений, затем внешняя стена, и солдаты Тифлисского полка преследовали врага так быстро, что у того не было времени, чтобы защитить две оставшихся стены, которые были взяты практически без боя. Однако в двух или трех точках шел ожесточенный бой. Батальон 4-го стрелкового полка загнал оборонявшихся в угол, так что «у них не было другого выбора, кроме как умереть с саблей в руке или броситься со скалы в пропасть. Они сражались отчаянно. Более 60-ти человек были убиты на месте, а остальные бросились вниз – и почти все разбились при падении». Русские не щадили врага и преследовали несчастных через скалы. Дело в том, что они потеряли командира полка, которого очень любили и уважали. Памятник ему стоит в Шуре до сих пор.

Выжившие мюриды обратились в бегство, и было уже темно, так что армия расположилась лагерем прямо на месте, даже не пытаясь идти на Гимры. Тем временем две уже упомянутые сакли стали ареной отчаянной битвы. Последствия ее были более серьезными, чем последствия сражения за Черменчуг. В саклях засели около 60 мюридов, которые либо намеренно остались там, чтобы умереть, либо были внезапно отрезаны от своих, когда была взята внешняя линия стен. Основные силы русских ушли дальше, а возле саклей остались два батальона с несколькими пушками и самим Вельяминовым, который приказал сровнять постройки с землей. После нескольких орудийных залпов начался штурм. Защитники не просили о пощаде и не получили ее. Они погибли, сражаясь. Из всего числа оборонявшихся спаслись только двое: один из них был Шамиль, чья удивительная сила, ловкость и умение владеть холодным оружием сослужили ему добрую службу. Прыжком через голову он оказался позади солдат, уже готовых выстрелить в него, а затем развернулся и, молниеносно вращая саблей, ранил троих из них, но сам получил штыковое ранение в грудь. Не растерявшись, он схватил оружие в одну руку, поразил своего противника, вытащил штык из раны и исчез в лесу, хотя у него еще было сломано ребро и плечо.

Через три дня он добрался до Унцукуля и там 25 дней находился между жизнью и смертью, потому что русский штык пронзил ему легкое. Его тесть Абдул-Азиз, знаменитый знахарь, в то время также находившийся в бегах, вернулся и стал лечить его смесью воска, смолы и масла в равных пропорциях. Очень скоро Шамиль выздоровел, однако приезд человека от его сестры Фатимы вызвал обострение болезни, и он снова в течение нескольких месяцев был на грани смерти. Якобы (и в это верил сам Шамиль) причиной обострения стали драгоценности из золота и серебра, спасенные и вывезенные Фатимой из Гимр. Дело в том, что по поверью, распространенному в Дагестане, драгоценные камни и металлы оказывают негативное влияние на раны и вообще любые заболевания и поэтому не должны находиться в комнате больного[85].

Даже если бы о спасении Шамиля и узнали, то, вероятно, не уделили бы этому большого внимания на фоне открытия, сделанного на закате того октябрьского дня. Среди мертвых тел, которые грудой лежали возле каменных саклей, внимание русских привлекла фигура человека, который перед смертью принял позу молящегося: одной рукой он держался за бороду, а вторая рука была устремлена к небесам. Когда местных жителей позвали, чтобы идентифицировать личность этого человека, они, к своему удивлению, узнали в нем своего имама Кази-Муллу, избранника Аллаха и вдохновителя священной войны. Новость быстро распространилась – к безмерной радости русских и глубокому отчаянию последователей имама. Многие из них отказывались верить в то, что Аллах позволил своему избраннику пасть от штыка гяура. Поэтому, чтобы убедить их в истинности этого известия и добиться подчинения, тело имама было выставлено на всеобщее обозрение, а затем перевезено в Тарку, столицу шамхала, и захоронено там недалеко от Бурной. Через несколько лет Шамиль послал туда отряд из 20 всадников, которые вырыли тело имама и перевезли его в Гимры.

Вполне вероятно, что смерть Кази-Муллы и отсутствие Шамиля стали причиной того, что 18 октября Клюгенау, назначенный командовать авангардом, без единого выстрела занял Гимры. Через неделю армия отправилась обратно в Шуру. Имам был мертв, Шамиль – тяжело ранен и скрывался, Гимры были взяты – все это объясняет, почему русские решили, что мюридизму пришел конец и что их власть в Дагестане незыблема.

Официальные данные о потерях русских таковы: 1 офицер и 40 рядовых убиты, 19 офицеров и 320 рядовых ранены, 18 офицеров и 53 рядовых контужены. Мюриды потеряли убитыми 142 человека, о количестве раненых никаких данных нет.

Генерал Торнау, который не участвовал в битве, но которому о ней много рассказывали, приводит несколько интересных анекдотов, характеризующих Вельяминова.

«Когда ему сказали, что Каранайская дорога непроходима для войск, он спросил: «Собака там пройти сможет?» Получив утвердительный ответ, он сказал: «Этого достаточно. Если там пройдет собака, то там пройдет и русский солдат».

Когда первая атака на укрепления провалилась, он приказал принести барабан, сел на него и стал спокойно в бинокль изучать позиции врага. Скоро его заметили, и вокруг его головы засвистели пули. Был ранен штабной офицер капитан Бартеньев и упал прямо на него. Вельяминов в своей обычной спокойной манере заметил: «Мой дорогой друг мог бы упасть где-нибудь еще» – и продолжил наблюдение. Немного позже князь Мингрелии Дадиани, который командовал Эриванским полком, увидев опасность, которой подвергал себя генерал, стал умолять его отойти подальше. Вельяминов спокойно ответил: «Да, князь, это, безусловно, опасное место, так что, будьте добры, поведите свой отряд снова на те укрепления справа».

Альбрандту снова не удалось встретить свою смерть, которой он так жаждал. Он был ранен пулей в грудь, но его спасла икона, которую он все время носил. Кстати, его возлюбленная в конце концов согласилась стать его женой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.