Глава 12 Авеню Обсерватории, 403 Покушение (1959)

Глава 12

Авеню Обсерватории, 403

Покушение (1959)

Авеню Обсерватории, знаменуя торжество разума, была строго ориентирована по Парижскому меридиану, до начала XX века, в пику англичанам, конкурировавшему с Гринвичским. А обширные сады Обсерватории, основанной Людовиком XIV в 1667 году, располагают к покою и созерцанию, но никак не к музыке пулеметных очередей, которые в час ночи 16 октября 1959 года перебудили весь квартал. Распахнув окна, высыпав на балконы, его обитатели увидели брошенный впопыхах у садовой ограды автомобиль с распахнутой дверцей, еще покачивающийся от прошивших его семи 134 пуль из пулемета «стэн». Сухопарый человек опасливо выглядывал из-за кустов, отряхивая землю с длинного пальто, придававшего его облику нечто пасторское.

Утренние газеты оглушили Париж подробностями ночной стрельбы. По словам чудом уцелевшей жертвы покушения, около половины первого ночи, выпив, как подобает правоверному парижскому интеллектуалу, последний стаканчик в ресторане «Липп» на Сен-Жермен-де-Пре, он поехал домой, на улицу Гинемер. Но, заметив неотвязно следующую за ним машину, свернул у здания Сената не направо, как обычно, а налево — к бульвару Сен-Мишель. Повернул еще раз — преследователи не отставали. Поддавшись панике, резко затормозил, бросил автомобиль и неожиданно для самого себя — как-никак сорок три года, уже не юноша и далеко не спортсмен, — совершив прыжок через метровую ограду, нырнул под куст как раз вовремя, чтобы услышать предназначенную ему очередь.

Счастливчика звали Франсуа Миттеран. Он возглавляет левую партию Демократический и социалистический союз Сопротивления, но эта партия очень невелика. Он — сенатор: почетная, слишком почетная должность для нестарого политика, какая-то безликая, пыльная. Еще не президент — он станет им в 1981-м, оседлав коалицию левых сил, — но его снедают амбиции. Уже не министр и в ближайшей перспективе вряд ли им станет, хотя привык за десять лет перебираться из одного кресла в другое: в мае 1958 года мятеж парашютистов — «пара» — вернул к власти генерала де Голля и вымел поколение бюрократов, к которому принадлежал Миттеран.

При этой власти места для Миттерана не было. Но для подвига место в жизни найдется всегда.

Де Голлю счастливый жребий героя выпал в пятьдесят лет, когда 18 июня 1940 года по лондонскому радио он призвал сограждан к сопротивлению нацистам. Миттеран стал героем в одночасье: утром 16 октября. Газеты наперебой восхищались его стремительной реакцией и юношеской сноровкой. Герой расплывчато обвинял правых. Коммунистическая «Юманите» требовала роспуска «фашистских банд», пугала гражданской войной, намекала на причастность к преступлению пресловутых «пара».

Сам факт покушения на видного политика никого не удивил. Война со сторонниками независимости Алжира, фактически война гражданская, французская Чечня, достигла кульминации: уже год, как алжирцы перенесли ее в метрополию. Утром 15 сентября 1958 года их автоматчики травили, как дикого зверя, экс-губернатора Алжира, министра информации Жака Сустеля на чопорной, центровой, полной «фликов» авеню Фридлянд. Изрешетили служебный автомобиль, попортили пиджак, убили прохожего, еще троих ранили и сами полегли.

Ну а «стэн» был во Франции почти домашней утварью. Никто не считал, сколько таких стволов сбросили партизанам самолеты союзников, и не знал, в чьи руки они попадали. Без дела эти стволы не скучали. Ключевые позиции в обществе занимали еще молодые ветераны войны. Но в отличие от войны их русских, американских или британских ровесников, война французов была по преимуществу тайной, что формирует совершенно особый склад психики и, так сказать, политической культуры. Одолев врага и выбрав свой, правый или левый, лагерь, они по-прежнему называли друг друга подпольными кличками времен Сопротивления, научившего их тому, что автоматная очередь — самый неотразимый аргумент.

В Миттерана, единодушно решила общественность, стреляли ультраправые враги независимости Алжира. Хотя с чего бы это? Даже если фразу Миттерана «Алжир — это Франция» (с формальной точки зрения Алжир был не колонией, а совокупностью трех французских департаментов) можно объяснить-оправдать его статусом министра внутренних дел (1954–1955), то смертные приговоры алжирским патриотам министр юстиции (1956–1957) Миттеран визировал безжалостно и бесстрастно: на его счету не менее сорока пяти жизней. Но покушение вычеркнуло это из памяти. А заодно и то, что 1 февраля 1935 года юный Миттеран, член молодежной секции полуфашистской организации «Огненные кресты», маршировал под лозунгом «Франция для французов», требуя лишить работы врачей-иммигрантов — прежде всего евреев, — бежавших от нацизма. (Кстати, антисемитом, уверенным, что ему всю жизнь чинит препоны еврейское лобби, Миттеран останется до самой смерти в 1996 году.) И то, что в январе-марте 1936 года он участвовал в травле шестидесятисемилетнего юриста-антифашиста Гастона Жеза за то, что тот согласился стать представителем эфиопского императора Хайле Селассие, противостоявшего Муссолини: старик-профессор, опасаясь покушения, чуть ли не ушел в подполье. И то, что, прежде чем переметнуться к Сопротивлению, Миттеран так исправно служил министром Виши, что получил в 1943 году орден из рук маршала Петэна. И то, что его юношеская дружба с убийцами-заговорщиками кагулярами (36) выдержала испытание временем.

Забылось главное: Миттеран — тоже ветеран тайных войн. «Наденьте на Миттерана колпак кагуляра, и вы увидите его истинное лицо», — напишет в 1990 году писатель Жан Эдерн Алье (18).

Забылось все. Но только на пять дней. 21 октября герой проснулся посмешищем.

В правой газете «Ривароль» вышла статья Робера Песке, тоже участника Сопротивления, голлиста, перешедшего в крайне правую партию «пужадистов». Несмотря на разницу политических взглядов, социалист Миттеран был к нему расположен, сочувствовал неудаче на парламентских выборах, зазывал к левым. Смысл статьи был прост: «Это я стрелял в Миттерана. Но — по его настоятельной просьбе».

По версии Песке, с 7 по 15 октября они четырежды встречались по инициативе Миттерана. То под золотыми платанами Люксембургского сада — рядом с Сенатом: добросовестный Миттеран не мог надолго отлучиться с работы. То на набережных Сены: интеллектуал Миттеран любил порыться в ларях букинистов. Сенатор жаловался, что страна забыла его, просил «вытащить из состояния посредственности». Невзначай упомянул команду убийц, вроде бы прибывшую из Алжира. Об этом по Парижу не просто ходили слухи. Авторитетный депутат-голлист сообщал в газете: «Эскадроны смерти уже пересекли испанскую границу, списки лиц, подлежащих уничтожению, составлены». Разговор на эту тему сам собой навел Миттерана на мысль о рекламном покушении, так же сам собой сложился его план. «Мы же — масоны, мы — братья», — привел сенатор неотразимый аргумент. Песке в душе удивился: «Я и не знал, что Миттеран — масон».

Миттеран, в свою очередь, кажется, не знал, что Песке уже подвергался судебному преследованию за мошенничество.

Миттеран осведомился, из чего в него будут стрелять: узнав, что из «стэна», предостерег: «Осторожно! Эти машинки часто заедает».

Вечер покушения Песке коротал в укромном уголке ресторана «Липп», дожидаясь, пока Миттеран допьет вино и распрощается с сотрапезником, политиком Жоржем Даяном. Увидев, что сенатор направился к выходу, Песке подал знак Абелю Даюрону, своему садовнику. Когда они подъехали к Обсерватории, Миттеран уже припарковался и разлегся на газоне. Даюрон медлил стрелять: мешали то таксист, высаживавший позднего клиента, то бесконечно прощавшаяся парочка. Наконец, не выдержав, подал голос сам Миттеран: «Ну!» Даюрон открыл огонь.

Добряк-громила Даюрон вроде бы еще и осведомился: «Вы хорошо спрятались, господин сенатор?» Ведь он подрядился «пострелять по мишени, но без кровопролития».

Песке располагал неотразимым доказательством. Накануне покушения он отправил самому себе письмо с изложением подробностей сговора, а 20 октября в сопровождении судебного пристава забрал его на почте. 22 октября адвокат Песке зачитал письмо умиравшим со смеху журналистам. К вечеру шансонье распевали куплеты о «политом поливальщике», хороня конченого политика Миттерана.

Мысль, что письмо было страховкой на случай неудачи настоящего покушения, приходила в голову сторонникам Миттерана, но он сам опроверг ее, неубедительно отбиваясь от обвинений: Песке-де заморочил мне голову, рассказал, что меня ему «заказали», а он не хочет убивать, поэтому предупреждает, где и когда будет в меня стрелять. Якобы при этом Песке патетически заявил: «Да, я ультра, но не негодяй».

Добрые слова для оплошавшего сенатора нашлись только у его друга, писателя-католика Франсуа Мориака. В оппозиционном де Голлю журнале «Экспресс» он писал: «Миттеран дорого заплатил за то, что оказался слабее, чем полагали сами его враги. Я признателен ему за эту слабость: она свидетельствует, что он иной породы, чем те, кто заставили его оступиться и несомненно угадали в нем тайную слабость. Если Миттеран виновен в том, что доверился порочному человеку, притворившемуся, будто раскрывает перед ним свою душу, то только потому, что он был мальчиком-христианином, таким, как все мы, провинциалы… Христианская рана никогда окончательно не зарубцовывается в сердце, лишь кажущемся очерствевшим».

Впрочем, после смерти Миттерана все больше людей, как близких ему, так и враждебных, приходят к выводу, что он если и врал, то не слишком. По их версии, Песке хотел дискредитировать Миттерана, склонявшегося к признанию права Алжира на независимость, и запугал его рассказами о тайной организации убийц. А от обращения в полицию предостерег: «Это самоубийство», у «них» везде свои люди. В такое немудрено было поверить: ОАС завела «крота» даже в Елисейском дворце, в двойной игре подозревали даже будущего президента Валери Жискар д’Эстена и будущего министра внутренних дел Мишеля Понятовского. Даже спустя сорок пять лет после покушения Даниэль Миттеран, жена «жертвы», будет утверждать: «Какая это была ужасная эпоха. Мы были так одиноки. Голлисты тех лет — это же гестапо». И назовет единственной доброй душой Мориса Папона, тогдашнего префекта полиции, а в годы оккупации — палача евреев. Именно он среди ночи позвонил Даниэль, чтобы сообщить ей о покушении.

Сам Песке позже запутался в показаниях, утверждая, что он не соврал Миттерану о готовящемся взаправдашнем убийстве. Через некоторое время после покушения он заявил, что заговор был, а составили его националист-адвокат Жан Луи Тиксье-Виньянкур (в 1965 году — соперник на президентских выборах и Миттерана, и де Голля) и его помощник Жан Мари Ле Пен. А в 2002 году признался, что все-таки действовал в одиночку: «Спустя полвека я ни о чем не жалею. Об этом деле продолжают говорить, а мой соперник Миттеран от него так и не отмылся».

Песке, Даюрона и некоего Андре Пекиньо, передавшего им пулемет, действительно оказавшийся «сувениром времен Сопротивления», судили за хранение оружия. Потом Песке ушел в подполье OAS; подложил бомбу в туалете Национальной ассамблеи; бежал, заочно приговоренный к двадцатилетнему заключению, в Испанию; воевал в Анголе в рядах португальской колониальной армии против партизан-марксистов и вернулся на родину с поддельными документами. Этот бесшабашный мужчина умер в декабре 2010 года, дожив до девяноста двух лет.

Для Миттерана санкции оказались куда более чувствительными. По требованию премьера Мишеля Дебре 25 ноября его лишили депутатского иммунитета: сто семьдесят пять депутатов голосовали за, двадцать семь — против, двенадцать воздержались, семьдесят семь не участвовали в голосовании. Париж шушукался: Миттеран, рыдая, молил Дебре замять скандал. Когда слезы не подействовали, пошел ва-банк, угрожая разоблачить роль премьера в «деле о базуке» — покушении 16 января 1957 года на Салана, командующего войсками в Алжире, слывшего либералом. Два выстрела агентов антитеррористической (!) службы разнесли тогда кабинет генерала и убили случайного майора.

Какие, право, милые политические нравы.

Дебре не поддался шантажу. Миттерана признали виновным в препятствовании правосудию: приговор был аннулирован амнистией в 1966 году. Дело о покушении закрыли за отсутствием состава преступления.

Последствия «покушения» для Миттерана сформулировал 24 апреля 1964 года вступивший с ним в перепалку на заседании Национальной ассамблеи премьер Жорж Помпиду: «Вы нетерпеливо ждете, когда возглавите государство, вы ничему не научились, ничего не забыли. Что же, тогда я скажу: будущее принадлежит не вам, будущее не принадлежит призракам». То, что у Миттерана нет никакого политического будущего, звучало как трюизм, как «Сена впадает в Ла-Манш».

Другое дело, что де Голль считал ниже своего, «императорского», достоинства и достоинства Франции (впрочем, он не разделял Францию и себя) переходить в полемике на личности и пресекал все поползновения своего окружения, державшего наготове папочку с компроматом, напомнить стране и о садах Обсерватории, и о грехах молодости Миттерана. Менее щепетильный Миттеран перетерпел годы унижения и достиг высшей власти, которую — Помпиду ошибался — он ждал очень терпеливо.

P. S. «Покушению» посвящен документальный телефильм Жоэля Кальметта «Миттеран и дело Обсерватории» (2002).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.