Глава 7 Искренность и правдивость

Глава 7

Искренность и правдивость

Без искренности и правдивости вежливость есть только фарс и пустая видимость. «Приличия, перешедшие должный предел, – говорит Масамунэ, – становятся ложью». Один древний поэт превзошел Полония своим советом: «Будь верен самому себе: если в сердце своем не отойдешь от правды, то и без молитвы боги сохранят тебя невредимым»[28]. Конфуций, в «Учении о середине» прославляя искренность, приписывает ей трансцендентальную силу, почти отождествляя ее с божественным. «Искренность – это начало и конец всех вещей, без искренности ничего бы не существовало». Затем он красноречиво рассуждает об ее всеобъемлющей и бессмертной природе, ее способности вызывать перемены без движения и одним своим присутствием без усилий достигать цели. Китайский иероглиф, обозначающий искренность, является комбинацией иероглифов «слово» и «совершенный» – хочется провести аналогию между нею и неоплатоновской доктриной логоса, до таких высот воспаряет мудрец в своем необычайном мистическом полете.

Ложь или уклончивость одинаково считались трусостью. По убеждению буси, высокое положение в обществе налагало более высокие нравственные требования, нежели по отношению к купцу или крестьянину. Буси-но ити-гон – слово самурая или, в точном немецком эквиваленте, Ritterwort, слово рыцаря, – было достаточной гарантией правдивости сказанного. Слово самурая имело такой вес, что обещания давали и выполняли без письменных обязательств, что унижало достоинство. Существует множество увлекательных историй о тех, кому смертью пришлось отплатить за ни-гон – двоедушие.

Правдивость пользовалась таким огромным уважением, что, в отличие от большинства христиан, упорно нарушавших простую заповедь Христа не клясться, лучшие из самураев видели в клятве нечто унизительное для их чести. Мне, безусловно, известно, что они клялись на мечах и разным богам, но никогда клятва не вырождалась в бессмысленную формальность или грубую божбу. Иногда, чтобы придать убедительность словам, их в буквальном смысле скрепляли кровью. За объяснением этого обычая я могу лишь отослать читателя к гетевскому «Фаусту».

Один американский писатель недавно написал, что, если спросить у типичного японца, что лучше, солгать или проявить неучтивость, он без раздумий ответит: «Солгать!» Доктор Пири[29] отчасти прав и отчасти ошибается. Прав он в том, что типичный японец, даже самурай, может ответить таким образом, но ошибается в том, что придает слишком большой вес слову, которое переводит как «ложь». Это слово (по-японски «усо») обозначает все, что не является правдой (макото) или фактом (хонто). Лоуэлл рассказывает, что Вордсворт не мог отличить правду от факта, и обычный японец в этом смысле не лучше Вордсворта. Спросите у японца или даже у хоть сколько-нибудь воспитанного американца, нравитесь ли вы ему или не болит ли у него живот, и он, не раздумывая долго, солжет вам, ответив: «Вы мне очень нравитесь» или «Спасибо, я хорошо себя чувствую». Пожертвовать правдой ради вежливости – это называлось «пустой формой» (кёрей) и «сладкоречивым обманом».

Я рассуждал о правдивости, как она понималась в бусидо, но, может быть, стоило бы уделить несколько строк добросовестности наших коммерсантов, на которую так часто жалуются в иностранных книгах и журналах. Их невысокая мораль действительно была самым позорным пятном на репутации нашей страны; но, прежде чем на этом основании оскорблять или опрометчиво осуждать весь народ, попробуем спокойно рассмотреть ее и в награду получим утешение на будущее.

Из всех основных профессий ни одна не отстояла дальше от военной, чем торговля. Купец занимал низшее место в иерархии сословий – воин, земледелец, ремесленник, купец. Самурай получал доход от земли и мог даже позволить себе, если имел такую склонность, по-любительски заняться земледелием, но встать за прилавок и счеты – для него было неслыханно. Мы знаем, что такой социальный порядок разумен. Монтескье ясно показал, что запрещение дворянству заниматься коммерцией было превосходной общественной стратегией, так как она не позволяла богатству стекаться в руки властей предержащих. Разделение власти и денег делало распределение богатства более равномерным. Профессор Дилл, автор книги «Римское общество в последний век Западной империи», снова донес до нас мысль, что одной из причин упадка Римской империи стало разрешение на занятие торговлей, данное благородным римлянам, что впоследствии привело к сосредоточению богатства и власти в руках меньшинства сенаторских семейств.

Поэтому коммерция в феодальной Японии не развивалась в той степени, в которой могла бы в условиях большей свободы. Естественно, что презрение общества к этому занятию обусловило приход в него тех, кого не заботила собственная репутация. «Назови человека вором, и он станет красть». Заклеймите ремесло, и те, кто им занимается, оправдают позорное клеймо, ибо, как говорит Хью Блэк, «обычное сознание отвечает на предъявляемые к нему требования и легко опускается до низшего предела ожиданий». Само собой разумеется, что всякое занятие, коммерческое либо иное, не может вестись без кодекса чести. Так и японские купцы феодальной эпохи имели свой кодекс чести, без которого никогда не смогли бы сформироваться такие фундаментальные коммерческие институты, как гильдии, банки, биржа, страхование, чеки, тратты и подобные им вещи; но в отношениях с людьми не своего круга купцы слишком явно оправдывали репутацию своего сословия.

Итак, когда страна открылась для иностранных коммерсантов, лишь самые предприимчивые и нещепетильные бросились к морским портам, тогда как уважаемые торговые дома в течение некоторого времени отклоняли неоднократные просьбы властей открыть там филиалы. Неужели бусидо оказалось неспособно выстоять в потоке бесчестной коммерции? Посмотрим.

Те, кто хорошо знаком с нашей историей, припомнят, что лишь через несколько лет после открытия японских портов для иностранных торговцев пал феодализм, и вместе с ним самураи лишились своих землевладений. Взамен они получили облигации и право свободно вкладывать их в коммерческие предприятия. Возможно, теперь вы спросите: почему же они не смогли привнести свою хваленую честность в новые деловые отношения и таким образом положить конец прежним злоупотреблениям? Те, кто имел глаза, чтобы видеть, не могли не дать волю слезам, те, кто имел сердце, чтобы чувствовать, не могли не проникнуться жалостью к судьбе многих благородных и честных самураев, которые окончательно и безвозвратно погибли в этом новом и незнакомом море предпринимательства в силу простого недостатка прозорливости, соперничая с ловким конкурентом из простолюдинов. Если в такой индустриальной стране, как Америка, прогорают восемьдесят процентов фирм, удивительно ли, что из сотни занявшихся коммерцией самураев едва ли один смог добиться успеха на новом поприще? Пройдет еще много времени, прежде чем страна узнает, сколько самураев лишились состояния, пытаясь применить этику бусидо в бизнесе; но любому неглупому наблюдателю уже вскоре стало очевидно, что богатства честью не накопишь. В чем же лежит между ними различие?

Из трех побудительных стимулов честности, которые перечисляет Лекки, а именно промышленный, политический и философский, первый совершенно отсутствовал в бусидо. Что касается второго, то он едва ли мог развиться в политическом сообществе при феодальной системе. Именно в философском аспекте, наивысшем, как говорит Лекки, честность достигла высокого положения в нашей иерархии достоинств. Конечно же я искренне уважаю безукоризненную коммерческую честность англосаксонских народов, но, когда прошу объяснить мне основной ее принцип, мне отвечают, что «честность – наилучшая политика», то есть что честность окупается. Значит, она не является достоинством самим в себе? Если придерживаться честности, лишь потому что она приносит больше дохода, чем лживость, то боюсь, что бусидо скорее примется лгать!

Хотя бусидо отвергает теорию вознаграждений «услуга за услугу», более практичный торговец охотно ее принимает. Лекки очень точно подмечает, что своим распространением честность в большой степени обязана коммерции и производству. Как говорит Ницше, честность – младшая из добродетелей; иными словами, она приемыш современного промышленного века. Без этой матери честность была словно осиротевший отпрыск благородного семейства, которого лишь самый развитый ум мог взять на воспитание и взрастить. Такие умы в основном встречались среди самураев, но из-за отсутствия более демократичной и утилитарной приемной матери нежное дитя не смогло расцвести. С наступлением эры промышленности честность окажется легким, нет, выгодным достоинством. Подумать только, еще в ноябре 1880 года Бисмарк разослал циркуляр консулам Германской империи, извещая их о «прискорбном недостатке надежности поставок из Германии, как в отношении качества, так и количества». В наши дни мы уже сравнительно мало слышим о ненадежности и нечестности немцев в коммерции. За двадцать лет коммерсанты поняли, что в конечном итоге честность окупается. Это открытие уже сделали и японцы. Желающим разобраться подробнее я рекомендовал бы прочесть две недавно изданные книги, касающиеся этого вопроса[30]. В этой связи интересно отметить, что честность и честь даже выступали гарантиями коммерсанта, когда тот брал деньги в долг. В долговые расписки часто включались подобные условия: «В случае невыполнения обязательств не возражаю против публичного осмеяния», «В случае невыплаты долга позволяю назвать меня дураком» и прочее в таком же роде.

Я часто думал, имела ли правдивость в системе бусидо какой-то иной мотив, более высокий, чем храбрость. В отсутствие решительного запрета на лжесвидетельство ложь не осуждалась как грех, но порицалась как слабость, а будучи слабостью, считалась до крайности позорной. По существу дела, понятие честности столь глубоко запутано, а ее происхождение в латинском и германских языках этимологически настолько отождествлено с честью, что нам пора ненадолго прерваться и рассмотреть это качество в преломлении принципов бусидо.