Глава 18 ЛЕВ В РОЛИ ЛИСИЦЫ

Глава 18

ЛЕВ В РОЛИ ЛИСИЦЫ

С делом Скапа-Флоу все еще не было полной ясности. Как ни странно, британские власти до настоящего времени приемлют версию о призрачном агенте. Возможно, что в нее поверили (если действительно поверили) потому, что следователям Адмиралтейства сообщили, что в ту ночь неизвестный проехал на автомобиле с зажженными фарами по дороге с запада на восток вдоль южного побережья острова, как раз в то время, когда «У-47» приближалась к острову, что и дает некоторые основания для заключения, что Прина на берегу ждал лоцман[73].

Независимо от причин такого явного легковерия, этот инцидент повлиял на будущее МИ-5 и генерал-майора Вернона Келла, став одним из оправданий его увольнения.

У «пятерки» были серьезные проблемы, и не только из-за воображаемых шпионов.

Менее чем через два месяца после гибели «Роял Оук» МИ-5 получила сигнал, что Королевский пороховой завод в Уолтем-Эбби был выбран в качестве объекта диверсии неизвестным террористом. Келл поручил дело главному инспектору Уильяму Солсбери, полицейскому офицеру, недавно переведенному на время войны на службу в МИ-5 со знаменитым «убойным отделом» Скотленд-Ярда. 18 января 1940 года, прежде чем Солсбери успел предпринять что-либо в связи с полученной информацией, в разных частях завода прогремели три мощных взрыва, в результате чего погибло пять и были ранены тридцать человек, а стратегически важный завод был почти полностью разрушен.

Британское правительство упорно и даже с возмущением отрицало, что эти взрывы, как и ряд подобных взрывов после сентября, были вызваны «действиями противника». Формально это утверждение было верным, поскольку ни один из диверсантов не имел гражданства противника. Но в архивах абвера, в отчетах второго отдела, отвечавшего за саботаж и диверсии, были отмечены успешные действия «группы ирландских патриотов, с которыми мы контактировали».

Идея использования ирландских агентов против Великобритании (и, если потребуется, в США) пришла в голову доктору Юппу Хофену и Ховарду Глиссману, двум немецким интеллектуалам, проживавшим в Ирландском свободном государстве[74], в январе 1939 года, когда террористы ИРА устроили взрывы на электростанциях и предприятиях в Лондоне, Бирмингеме, Манчестере и Алмуике и повредили кабель через канал Гранд-Юнион близ Уилсдена.

В марте взрывом бомбы на мосту Хаммерсмит были повреждены подвесная цепь и опора, при этом весь пролет просел почти на фут. В августе адская машина, установленная на вокзале Кинг-Кросс в центре Лондона, взорвавшись, уничтожила помещение камеры хранения, и при этом погиб молодой преподаватель Эдинбургского университета, были ранены его жена и еще 14 человек.

Под впечатлением этого Хофен и Глиссман установили связь с остававшимися на свободе руководителями Ирландской республиканской армии. В сентябре они были завербованы абвером и предложили полковнику Эрвину фон Лахузену, начальнику отдела диверсий и саботажа, подключить 15-тысячную ИРА к широкомасштабной кампании террора и диверсий в Англии.

Хотя англичане привыкли пренебрежительно относиться к этим шумным неумолимым ирландским террористам как к «незначительным» (в редакционной статье «Таймс» писали, что ИРА уничтожена), немцы восприняли их всерьез. Эти взрывы доказали Лахузену, что ИРА жива и может совершать для немцев то, что раньше делала для себя.

Он создал специальный ирландский сектор во втором отделе абвера и поручил некоему «доктору Пфальцграфу» держать связь с террористами. Пфальцграфом был капитан Фридрих Карл Марведе, мускулистый, несколько напыщенный кадровый офицер разведки, специалист по «грязным делам», а его помощником стал гражданский специалист Курт Халлер. Они познакомились с рекомендованными Хофеном и Глиссманом лидерами ИРА и узнали, что те разработали «план С», имевший целью «паралич всей деятельности органов власти в Великобритании и максимально возможное разрушение британских оборонительных сооружений».

Ирландцы пошли на сотрудничество охотно, но не бескорыстно. Они восприняли интерес немцев к ним как манну небесную и постарались вытрясти из новых союзников все, что можно. В конечном итоге они просто «раскрутили» абвер на весьма существенные вложения, а отплатили лишь несколькими настоящими терактами, хотя приписывали себе причастность ко всем авариям на заводах, кораблях, железной дороге, к которым не имели никакого отношения[75].

Тем не менее в начале 1940 года призрак саботажа стал ощутимой и болезненной реальностью, заметно вредившей военным усилиям. МИ-5 не только оказалась неспособной противостоять его буйству, но, как показал случай на пороховом заводе, не сумела и обнаружить преступников, несмотря на интенсивные поиски и заверения.

На Уайтхолл ответственным за провалы был избран генерал Келл. Его работа в секретной службе вела начало от Боксерского восстания 1899–1900 годов и от службы на беспокойной русско-китайской границе. Он только что отметил свой шестьдесят шестой день рождения, был в послепенсионном возрасте и находился на вершине могущества. Он принадлежал к поколению тех контрразведчиков, которые либо уходили в небытие, либо коснели на своих должностях. Их методы, когда-то эффективные, стали безнадежно устаревшими и не соответствовали условиям высокомеханизированной современной войны, в которой шпионаж и диверсия играли беспрецедентно большую роль.

Келл также был очень болен, и повседневное руководство МИ-5 перешло в руки других мастодонтов, таких, как его заместитель с 1913 года Холт Уилсон и группа старомодных приверженцев охоты и рыбалки. О кризисе руководства в МИ-5 стало известно на Даунинг-стрит, 10. Хотя на премьер-министра оказывалось сильное давление с целью смещения Келла (особенно со стороны несговорчивого сэра Джозефа Болла, стремившегося к этому посту), было решено подождать другого острого кризиса, который оправдал бы прямое требование его отставки.

Затем совершенно внезапно вся карьера Келла скрылась в дыму, оставшемся от налетов люфтваффе. К тому времени в здании тюрьмы Уормвуд-Скрабе располагалось быстро растущее секретное ведомство со своими заветными картотеками и папками, содержащими фамилии всех предположительно неблагонадежных лиц. Этот огромный массив ценнейшей контрразведывательной информации был уничтожен зажигательной бомбой и сгорел дотла. Хотя эти данные были становым хребтом «пятерки», ущерб не был сочтен непоправимым, поскольку фотокопии всех материалов хранились в безопасных укрытиях – именно с целью уберечь их от подобного аутодафе.

Но когда привезли эти копии, оказалось, что большинство негативов были недо– или передержаны и не годились, чтобы печатать с них фотографии. При восстановлении картотек было совершено так много ошибок, что вся коллекция оказалась бесполезной.

Келла пригласили на Даунинг-стрит и предложили подать в отставку. Он неохотно согласился. Вернувшись в управление, он собрал весь штат, бесстрастно попрощался и вышел, чтобы больше никогда не появляться в «пятерке». Он умер «неизвестным общественности и забытым властями», как печально прокомментировал Баллок два года спустя.

Некоторое время преемником Келла был один ветеран контрразведки, которого сменил сэр Дэвид Петри, шотландец с большим и славным послужным списком в индийской полиции. Петри задержался на этом посту, чему способствовали и два его блестящих помощника: Дик Голдсмит Уайт, выпускник английского и американского университетов, избравший карьеру контрразведчика, и Гай Лидделл, бывший в молодости виолончелистом и находившийся на службе в МИ-5 с 1919 года.

Еще при Келле в «пятерку» пробились новые люди, главным образом из Скотленд-Ярда или из армии. За ними последовали другие: способные, сообразительные, энергичные, инициативные выпускники университетов и профессионалы, люди с воображением и авантюристическим характером. Увлекающиеся дебютанты имели пристрастие к методам, почерпнутым из шпионских триллеров, и применяли их при выслеживании настоящих шпионов.

Одной из таких белых ворон был Ким Филби, в первый раз проникший в эту страну воздушных замков и сумасшедших домов британской секретной службы. Там он не задержался. Его советские хозяева велели ему внедриться в СИС, и он вскоре перевелся в МИ-6.

Большинство из остальных, задержавшихся надолго, были лучше, чем Филби. Среди даровитых новичков, прибывших в эту службу, был выдающийся юрист Герберт Лайонел Адольфус Хауорт, впоследствии имевший практику в Верховном суде, историк искусства Энтони Фредерик Блант, а также Кеннет Гилмор Янг, поверенный лондонского общества адвокатов (впоследствии министр лейбористского правительства) и Джон Сесил Мастерман, ректор Вустерского колледжа Оксфордского университета и заядлый игрок в крикет, автор исторического романа о наполеоновском маршале Нее. Сорокадевятилетний Мастерман, старший по возрасту из всех новичков, стал одним из руководителей группы «Двойной крест».

Хотя абвер живо интересовался состоянием дел в МИ-5 и, как мы увидим, имел своего человека в рядах английских контрразведчиков, он ничего не знал об изменении руководства. Во-первых, не было очевидных итогов смены поколений. Насколько было известно в Гамбурге, провалился лишь один из их агентов. Канарис так гордился своей шпионской сетью, что даже хвастался итальянскому графу Галеаццо Чиано, что у него никогда ранее не было столь продуктивных агентов в Англии, был даже такой, что отправлял до 25 сообщений в день[76].

Вскоре, однако, абвер узнал о переменах в британской секретной службе благодаря внезапному ухудшению состояния их сети в Англии. Агенты, в свое время удачно избежавшие первой облавы, один за другим переставали выходить на связь. Первыми исчезли Маргарда Краус и один из лучших агентов капитана Диркса, которого выдал Оуэне еще в октябре[77].

Они лишь предвосхитили судьбу остальных.

В регистре гамбургского отделения серии 3500, 3600 и 3700 были зарезервированы для агентов в Великобритании. К началу войны почти все наличные номера были использованы для обозначения таких шпионов, каждый был присвоен реально действующему оперативнику, более или менее часто выходящему на связь с центром.

Теперь становилось все больше и больше замолчавших. Некоторые добровольно отказались от службы (не позаботившись даже о том, чтобы отправить в Гамбург официальное прошение об отставке). Другие не могли выйти на связь из-за помех и препятствий, вызванных военной обстановкой. Третьи были интернированы и изолированы на основании Закона о государственной тайне без предъявления им официального обвинения[78].

В течение зимы и начала весны 1940 года Англия оказалась вне центра внимания. Абвер был занят подготовкой планов вторжения в Данию, Норвегию и Нидерланды и завершения французской кампании. Они осуществились благодаря тщательной подготовке «пятой колонны», в ходе бескровной оккупации Дании и молниеносного захвата Норвегии. Блицкриг на Западе был материально обеспечен к началу вторжения такими дерзкими действиями, как захват диверсантами абвера, переодетыми в голландскую военную форму, ключевых мостов в Нидерландах, необходимых вермахту для успешного продвижения.

В Англии обстановка изменилась на первых порах не благодаря даровитым педагогам и поверенным сэра Дэвида, а в первую очередь стараниями бывшего научного сотрудника Мертоновского колледжа Оксфордского университета, который сразу же после начала войны пришел на службу в управление военной разведки и был направлен в МИ-8С, сверхсекретное агентство по перехвату немецкой радиосвязи.

Это был двадцатипятилетний Хью Редуолд Тревор-Ропер, наиболее быстро восходящая звезда среди нового поколения британских историков.

Хотя МИ-5 считается главной или единственной из контрразведывательных служб, она была таковой лишь на Британских островах. В связи с удачным распределением обязанностей и ответственности вся секретная деятельность за рубежом, как позитивный, так и негативный шпионаж, была зарезервирована за Сикрет интеллидженс сервис, или МИ-6, как она называлась в годы войны. Внутри МИ-6 зарубежная контрразведка входила в обязанности пятой секции, которую возглавлял майор Феликс Генри Каугилл, ставший в язвительных мемуарах Кима Филби одной из главных мишеней его сарказма и злословия.

МИ-8 (называемая Сигнал интеллидженс сервис) стала еще одной областью контрразведки. Ее отделение С напрямую имело дело с работой немецкой агентуры, фиксируя ее радиопередачи и собирая массу перехваченных сообщений, а также зависело от других ведомств, получая их шифровки.

Тревор-Ропер занялся этими замысловатыми текстами с любопытством и энергией Шампольона, расшифровывающего иероглифы Розеттского камня. Не будучи криптографом, он не мог взломать ни одного немецкого кода или шифра, использованного в перехваченных радиограммах. Но он заметил, что многие из них не соответствовали знакомым системам, применяемым в обычных военных или военно-морских радиопереговорах или в дипломатических или коммерческих телеграммах.

В качестве самого младшего сотрудника МИ-8С у него не было полномочий вынести информацию из отделения С и дать ее на рассмотрение постороннему специалисту. Однако, к счастью, у него был начальник майор Гилл, нестандартно мыслящий и предприимчивый офицер. Гилл согласился представить образцы перехваченных передач коммандору Алистеру Деннисону, выпускнику знаменитой группы капитана Халла 40 О.Б. Правительственной школы кодирования и шифрования (ПШКШ) времен Первой мировой войны, все еще работавшему на Беркли-стрит, скорее британском нервном центре работ по кодированию, чем школе, как следовало из ее названия.

В ПШКШ тексты перехвата передали Оливеру Страчи, брату бунтаря-литератора Литтона Страчи, который вместе с ныне покойным Диллуином (Дилли) Ноксом сформировал команду криптографов, которым англичане так многим обязаны и о которых они так мало знают.

На этот раз, однако, Страчи дал маху. Перехваченные радиограммы, столь интересовавшие Гилла и Тревор-Ропера, завалялись в его столе. Когда Страчи напомнили о них, он небрежно ответил, что это, скорее всего, русские передачи, отправленные из Шанхая. «Не может быть, – писал Страчи в сопроводительном письме майору Гиллу, – чтобы они были немецкими».

Так случилось, что самому Гиллу приходилось заниматься расшифровкой в годы Первой мировой войны. К счастью также, он и Тревор-Ропер делили одну квартиру в Илинге. Заинтересовавшись этими необычными сигналами, он принес их домой и практически каждый вечер проводил, пытаясь расшифровать их.

Первые проблески появились к Рождеству 1939 года, а к началу 1940 года проблема была решена. Позднее Тревор-Ропер проверил расшифровки декодированных сообщений и выяснил, что это были сверхсекретные переговоры абвера с его резидентурами и агентами за рубежом.

Во время войны абвер полагался при радиосвязи на три различные криптографические системы:

1. С адресатами в странах, находившихся под жестким германским контролем, и в дипломатической переписке использовали собственную модификацию «Энигмы», имевшейся в свободной продаже шифровальной машины.

2. С большинством своих агентов, работавших в странах, где безопасность шифровального оборудования не могла быть гарантирована, они использовали так называемые рукописные шифры, ключом к которым были различные опубликованные книги, у каждого агента своя.

3. В отдельных и весьма редких случаях они использовали Satzbuecher – специально разработанные шифровальные книги.

Из-за разнообразия шифровальных систем в абвере открытие Гилла и Тревор-Ропера было лишь началом. Впереди была большая работа. Одна машина «Энигма» была захвачена неповрежденной в капитулировавшей подводной лодке в мае 1941 года, еще одна была добыта при успешном налете морской пехоты на остров Лофотен, а третью сумел достать коммодор Деннисон в Польше перед самым началом войны. К началу 1942 года Дилли Нокс изучил все коды абвера, включая основанные на применении шифровальных машин.

Гилл и Тревор-Ропер сделали только первый шаг в расшифровке систем связи абвера. Некоторые агенты не могли пользоваться машинами «Энигма» без риска привлечь к себе внимание, поэтому вся связь со шпионами, включая находившихся в Англии, была основана на использовании рукописных шифров, основные элементы которых Гиллу и Тревор-Роперу удалось раскрыть. Это позволило англичанам ознакомиться с теми тайнами, которые абвер передавал по радио, а также расшифровать сообщения, отправленные по почте или иными наземными средствами (такими, как симпатические чернила и микрофотографии) в надежде, что они не подвергнутся перлюстрации или цензуре.

В противоположность временам Первой мировой войны, когда преобладало использование симпатических чернил и шифровальных решеток при переписке или передаче через связного, теперь абвер полагался в первую очередь на радиосвязь. Она казалась предпочтительней из-за быстроты и предполагаемой безопасности, а также самонадеянности, характерной для немцев, считавших, что их коды не поддаются расшифровке.