НЕЗАМЕТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
НЕЗАМЕТНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Корочкин вставал рано, обходил усадьбу, обнесенную тесовым забором, осматривал деревья молодого сада. Упущений не было. Он трепал по загривку лохматого пса и шел на работу. Издали дом казался внушительнее: большой, с белыми пилястрами, обрамленный нежной, весенней зеленью.
Корочкин жил за рекой. На работу он ездил на противоположный конец города: сначала автобусом, потом трамваем, потом троллейбусом. Друзей у него не было. «Не имей сто друзей, а имей сто рублей», — говаривал Гавриил Иванович и этой перефразированной пословицы придерживался всю жизнь. И не обижался на судьбу.
Начинать пришлось с керосиновой лавки, целыми днями стоять на холоде и сквозняках. Перед самой войной едва не сел надолго. Повезло. Все кончилось годом исправительных работ по месту службы, взамен определенных судом пяти лет. Наказание снизил Верховный суд. Фактов присвоения выручки установлено не было, и Верховный суд склонился к мысли, что недостача возникла из-за неопытности продавца.
Утро выдалось тихое и голубое. Корочкин шагал к остановке, подставляя лицо теплым солнечным лучам.
Всего три месяца по-настоящему не видел тогда солнца, а запомнил урок на всю жизнь. Чтобы стать инженером, учатся пятнадцать лет. А чтобы сделаться человеком с достатком, он пробовал обойтись четырьмя классами начальной школы. Корочкин пришел к выводу, что человек без копейки за душой беден прежде всего умом. Из торговли он не ушел, но ума стал набираться. Словно ребус, он разгадывал учебник счетоводства, где из десяти слов поначалу понимал только одно. Он не думал идти в счетоводы. Знание учета ему было нужно для другого. Он увидел, какие неограниченные возможности открываются перед кладовщиком, знающим учет. Корочкин обрел глаза. Пожалуй, главной своей заслугой он считал невероятное открытие: крупную сумму взять легче, чем мелкую.
Он не отличался разговорчивостью, не любил резких движений и необдуманных ответов. Жил Корочкин вдвоем с женой, которая была моложе его на пятнадцать лет. Несмотря на молодость, жена понимала Гавриила Ивановича и глядела на все его глазами. К соседям они не ходили и жили затворниками. Внешне жизнь Гавриила Ивановича не изобиловала событиями.
Автобус катил по асфальту дамбы. К концу пути помыслы Корочкина сосредоточивались на галантерейном складе. Местом он дорожил. И не без оснований.
Наступили времена, когда стало недостаточно работать как все. Нужно было работать лучше других. Чтение газет и журнала «Советская потребительская кооперация» Корочкин считал такой же обязанностью, как сдачу товарного отчета. Во всей системе облпотребсоюза не было заведующего складом, который бы отчитывался с такой идеальной точностью. Не проходило совещания или заседания, на которых бы его не ставили в пример. Не знали, чему больше удивляться: аккуратности ли Корочкина или его честности. Экспедитор в спешке мог забыть у него целую кипу товара, мог оставить копеечную брошку — вещи никогда не пропадали. Корочкин звонил в райпотребсоюз и напоминал, что забытая вещь ожидает владельца.
Перегруженные работой, ошибались фактуристки оперативного отдела, ошибались работники бухгалтерии, Корочкин никогда не ошибался. Приехав со службы, он после ужина запирался в своей комнате и проверял на счетах каждую цифру. Если наутро Корочкин говорил, что в накладной ошибка, то документы после него можно было бы не проверять. Ошибка в действительности имелась и была именно такой, какую он называл. Корочкин был воплощением скромности, даже незаметности. Летом его неизменно видели в потертом костюме, зимой — в старом пальто. Когда во время перерыва рабочие шли в буфет, он оставался в складе.
— В буфет? — недоумевающе переспрашивал он, если его приглашали. — Это — не по нашим деньгам.
Он неторопливо доставал кусок черного хлеба, открывал стеклянную баночку с кислой капустой и приступал к обеду. Нелегко было жить, сторонясь людей и держась всегда настороже. Отдых и утешение Гавриил Иванович находил вечерами в потрепанной библии, которая утверждала его в терпении, рождала возвышенные мысли.
Ежедневно его видели идущим знакомой дорогой: утром — на работу в тесный галантерейный склад, вечером — с работы домой. Невозможно было представить себе человека более скромного и незаметного.
Внештатный ревизор облпотребсоюза Климов был тихий, вежливый и совершенно лысый старик. Он принес в прокуратуру пачку ведомостей, заполненных карандашом на листах шершавой бумаги. Они были свернуты в трубку, обернуты газетой и засунуты в базарную сетку. Говорил он невыразительно и слегка заикаясь. По его мнению, на универсальной базе облпотребсоюза допускалось завышение цен, за счет чего скрывалась недостача товара. На вопрос, какова эта недостача, он стал монотонно объяснять, что размер ее можно установить, если создать организацию со штатом не менее пятнадцати человек и с объемом работы около девяти месяцев Он, конечно, понимает, что такая работа неосуществима: вся ревизионная комиссия облпотребсоюза состоит из трех человек вместе с ее председателем. Но недостача на базе есть. И можно думать, что нити потянутся в сельские магазины. На вопрос, каковы результаты по складу сейчас, он, заикаясь, ответил:
— Недостача шесть копеек.
— А если тот же результат через девять месяцев выведут пятнадцать человек, кто будет расплачиваться за реальные тысячи, затраченные впустую?
Старик молчал.
Я спросил, нельзя ли поставить диагноз, не производя операции восстановления учета.
Старик долго и сложно объяснял. Короче, он заслужил бы ученую степень, если бы мог разрешить такую задачу. Его ведомости были оставлены с обещанием разобраться. Старик ушел. Минуты через две в дверь постучали. Он возвратился.
— Я п-попробую, — сказал он, вытирая лысину. — П-попробую понять.
И снова ушел.
Появился он через два дня с пачкой бумаг и неизменной сеткой-авоськой. Пояснения он давал, как и в прошлый раз, беспокойно прохаживаясь по комнате. Его словами нельзя было не заинтересоваться, а принесенные ведомости просто притягивали: они были кратки, как формула квадрата суммы, и ясны, как акварельный рисунок.
Ревизор установил, что пуговицы, которые числились давно проданными, оказались на складе, а те, которые должны были находиться на полках, отсутствовали.
Нагнув голый череп и шагая из угла в угол, Климов говорил:
— Я охотно увидел бы здесь простое упущение, если бы не одна мелочь. На складе остались дорогие пуговицы и нет дешевых. Дешевые ушли вместо дорогих. А деньги за дешевые получены как за дорогие. На складе должны быть излишки. Двадцать тысяч. А излишков этих нет.
Оперативная группа была у дома Корочкина на следующий день в шесть часов утра, но ворота уже оказались на большом висячем замке. Во дворе до хрипоты захлебывался огромный пес. Полчаса бесплодного стучания в окна убедили нас в том, что дома никого нет. Соседка сказала, что Корочкин и жена, по-видимому, ушли.
Упустили. Я не мог простить себе, что не поверил ревизору в первый день.
Без всякого энтузиазма разделяемся на две группы. Одна демонстративно удаляется к трамвайной остановке, другая дворами обходит дом и устраивается у соседа. Из окна превосходно видны двор, крыльцо и боковые окна дома Корочкина. Наблюдение ведем по очереди. Пока один уныло изучает порожки дома Гавриила Ивановича, другой играет с хозяйским сыном. Через час ролями меняемся. И с каждой такой сменой надежда на возвращение Корочкина угасает. Да и зачем ему возвращаться?
В половине пятого мне показалось, что в окне кто-то мелькнул. Я не поверил себе и попросил капитана проверить мои подозрения.
— Там кто-то есть, — шепнул он мне через минуту.
Мы вышли на улицу, перелезли через забор. Один стал у окон, другой принялся барабанить в дверь. В доме по-прежнему было мертво.
— Откройте, будем ломать дверь!
Тишина стала еще глубже.
Очередное требование открыть мы подкрепляем действиями, не оставляющими сомнения в нашей решимости сломать запор.
За дверью послышалось шарканье ног. Кто-то пытается открыть дверь, но долго не может попасть ключом в скважину замка. На пороге — полный мужчина лет пятидесяти пяти с серьезным и спокойным лицом и небольшими глазами. Он одет в плохонькие брюки и сатиновую косоворотку, аккуратно подпоясанную тоненьким ремешком. Гавриил Иванович Корочкин.
«Во имя отца и сына и святого духа и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь. Будь у тебя грехов, что листьев на древе, если прочтешь это письмо, все простится тебе. Аминь.»
Мы разбираем в прокуратуре карандашные строки «святых» писем, проливавших целительный бальзам на душу незаметного человека. Эти листки обнаружены у него при обыске. Пытаемся вчерне подсчитать объем его грехов в тысячах рублей. Он спокойно смотрит на нас.
«Можно извлечь монету со дна Атлантического океана, — говорит его взгляд. — Любопытно только, как вы это сделаете?»
— Почему вы отпускали товары по завышенным ценам?
Он бесстрастно смотрит на нас.
— Я этого никогда не делал.
— А разве излишек дорогих пуговиц не указывает на то, что вместо них ушли дешевые?
— Нет, не указывает. В фактурах по ошибке поставили неправильные цены. Но товар я выдал верно.
Он лучше нас видел препятствия, с которыми следствию предстояло столкнуться. Нужно было не только восстановить количественный учет на базе, но и обревизовать многочисленные сельпо, магазины и комбинаты в районах области. В сотнях торговых точек предстояло искать остатки товаров, полученных от универсальной базы год назад, искать в надежде, что среди них, возможно, найдутся такие, которые были отпущены Корочкиным по завышенным ценам. Но вещественных доказательств могло и не оказаться. Они могли быть давным-давно проданы. В этом случае предстояло организовать опрос покупателей и поиски товаров на руках.
Машина была пущена в ход через неделю. Работали три следователя, три эксперта, четыре ревизора, пять рядовых бухгалтеров. Работала масса районных следователей на местах. Словно при добыче золота, началось промывание фактов. И скоро потекла струйка улик. На столе лежали кулоны с голубыми, опаловыми и коричневыми камнями, анодированные чехословацкие кольца со вставкой из граненого стекла, дамские браслеты для часов, одежные крючки, застежки «молния», пуговицы. Все это было отпущено Корочкиным по завышенным ценам. Коньком Корочкина были пуговицы мелкие, невзрачные, не задерживающие внимания. Они ящиками шли в швейный комбинат. Шли по 80 копеек в новых деньгах за десяток при цене 40 копеек…
Итак, уже не вызывало сомнений, что Корочкин обложил данью тысячи покупателей, создавая суммовые излишки, а на ту же сумму брал другие товары. Баланс по складу не нарушался, недостачи никогда не возникало.
Когда ревизорами был восстановлен количественный учет, выяснилось, что изымал он косынки, карты, лезвия для бритья и кое-что еще — небольшой ассортимент наиболее ходовой галантереи. Возникли вопросы: куда он их сбывал? Можно ли найти что-нибудь из этих товаров?
После часовой езды в пыльном автобусе мы, наконец, сидели в кабинете председателя Березовского райпотребсоюза. Нам никто не мешает. За распахнутым окном на горячем ветерке покачиваются ветки. За дверью лениво переговариваются работники бухгалтерии.
Вместе с ревизором Климовым вчитываемся в инвентарные ведомости, выборочно сравниваем количество товаров, поступивших в раймаг по фактурам, с тем количеством их, которое выявилось при инвентаризациях. И вдруг старик вскакивает. На его лице улыбка. Версия подтвердилась. В раймаге найдены излишние косынки, сумки, медальоны, браслеты.
Деньги Корочкину шли из раймага.
Сталкиваемся с новыми фактами. Раймаг получает на базе товар и почти одновременно возвращает на базу такой же, но более дорогого сорта.
— Почему возвращали?
— Покупатель берет то, что подешевле. Сдавали неходовые, — отвечает завмаг Белкин, юркий человечек с конопатым личиком и мелкими, словно у грызуна, зубами.
И вот утром ревизор, входя в кабинет, извлекает из базарной авоськи кипу шершавых листков. Как прост бывает ответ, когда задача решена. Товар магазином не получался и на базу не возвращался. Фактуры бестоварны. Поставив на приход две тысячи, завмаг списывал в расход, как возвращенный на базу, товар на четыре тысячи. Разница присваивалась. Одна доля, как потом пояснил завмаг, шла ему, две — Корочкину. Фирма потерпела крах в тот самый момент, когда Гавриил Иванович изобрел самую короткую дорогу к деньгам.
Два месяца тяжкого труда. Лица экспертов осунулись. Работаем до той минуты, пока начинаем бояться опоздать на последний трамвай. Распахнутая форточка не вытягивает дыма. Комната завалена грудами бухгалтерских папок. Они лежат штабелями вдоль стены, лежат стопами у ног, на сейфе, на стульях.
А на столе громоздятся пятнадцать томов в новых переплетах — уголовное дело Корочкина и Белкина. 35 тысяч рублей — таков результат их «деятельности» за год.
Директор базы Полухин слушал нас, раскручивая на стекле пластмассовый пресс.
— Пуговички? Тридцать пять тысяч? — наконец сказал он. — Не знаю, не знаю.
Его крупная фигура плотно заполняет кресло. На лице привычное выражение строгости. Он разъясняет, что на базе все через банк и наличные взять невозможно.
— Эти подписи ваши?
Он надевает очки, отчего лицо его становится еще более строгим.
— Таких фактур я за день подписываю десятки.
— А почему на них нет отметки о проверке цен?
— Цены? Это, товарищи, по части бухгалтерии. Цены там…
— Для чего же здесь ваша подпись?
В уголках его полных губ обозначается сдержанная улыбка.
— Подпись? Подпись директора должна быть везде. Он — руководитель. Без его подписи банк ни одного документа не принимает.
Здесь все шло по заведенному порядку. Директор подписывал, главбух следовал этому же принципу, кладовщики отпускали товары, работницы бухгалтерии, вперемежку с оформлением документов, беседовали о вчерашнем посещении рынка. В противоположность директору главбух не был строг. Его обманывали даже фактуристки. Не желая копаться в журналах, чтобы отыскать там какой-нибудь номенклатурный номер, они изобретали его сами. Весь секрет заключался в том, чтобы цифра была двузначной. Иначе Илья Захарович возвращал документ без подписи.
На наши вопросы Илья Захарович отвечает с искренним желанием помочь. Спрашиваем, как производилась переоценка галантереи на новые деньги Он разъясняет, что была назначена комиссия.
— А потом?
— Потом? Потом, кажется, все сделал один Корочкин, а нужные подписи оформили.
— А вы не допускаете, что он «переоценил» отсутствовавшие товары? Скажем, тысяч на сто?
Главбух медленно думает.
— Председателем комиссии был товаровед. Надо спросить у него. Документ был оформлен им…
Глубоко пустил корни незаметный человек. Дело его разрослось до крупных размеров. Но зарвался Белкин. Получив однажды от Корочкина партию браслетов для продажи по завышенным ценам, он тайно от компаньона стал реализовать их по цене еще более высокой: в документах он обозначил их позолоченными. Но они остались подозрительно желтыми. Белкин провалился и навлек подозрение на Корочкина.
Вот тогда-то облпотребсоюз и послал на базу ревизора Климова. И здесь Гавриил Иванович допустил непростительный промах. Окинув старика взглядом и обменявшись с ним десятком слов, он позволил себе успокоиться и без больших волнений продолжал совершать свой ежедневный путь, утром — в тесный галантерейный склад на Третьей Пеше-Стрелецкой, вечером — в просторный белый дом за рекой. Но однажды он не прошел по этой дороге. Те, кто выдавал ему Почетные грамоты, собирались вручить и денежное пособие для поездки на курорт. Но не успели…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.