Введение. Исповедь моего друга, который чуть не стал детективом

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Введение. Исповедь моего друга, который чуть не стал детективом

Поскольку, исповедуясь, мой друг Порфирий Платонович Зотов не взял с меня обета молчания, я позволю себе привести здесь его неофициальную биографию.

«В детстве у меня, как и у всех, были прозвища, — так начал он свое жизнеописание. — Происхождение первого для меня по сей день остается загадкой: совсем маленьким меня называли Мартын Брей. Кто это такой, или что это такое, не берусь объяснить и сейчас. Второе прозвище я получил в детском доме. Звучало оно, если учесть место, возраст и аудиторию, весьма зловеще — «Прокурор». Хотя, прямо надо сказать, не соответствовало моему положению в обществе: авторитетом я не пользовался и, следовательно, выполнять свою высокую миссию не мог. Карающая десница чаще опускалась на меня, чем опускал ее я.

Теперь, много лет спустя, я, кажется, уяснил в чем тут дело. Уж больно я любил задавать вопросы и делать выводы: кто прав, кто виноват. Но поскольку, как я уже отмечал, доблестью и силой не отличался, то… ну вы сами понимаете. Сколько раз я давал зарок не задавать вопросов! Но… натура бывает сильнее разума.

Потом началась война. Кто знаком с фронтовым бытом, знает, сколь содержательными, всеохватывающими были солдатские «толковища» в короткие минуты перекура или в счастливые часы отдыха. Говорили обо всем. Никого не интересовала достоверность фактов, никто не заботился о правдоподобности историй — было бы интересно и с благополучным концом.

В большом почете, понятно, был мемуарный жанр. Слушать о том, что происходило так недавно по календарю и столь давно, если мерить масштабами событий, все были готовы ночи напролет. Одинаковый интерес вызывали воспоминания и о жене с детишками, и о шматке сала, и о том, как присваивается кандидатская степень.

Как-то я и брякнул, что в детдоме величали меня Прокурором. И — словно прилипло. Даже перекрестили меня: из Зотова сделали Зетовым. Но это уж на вашей совести…

Поскольку мои боевые дела известны, я не стану задерживать на них внимание… Скажу только, что проклятия привычка задавать вопросы попортила мне немало крови. Но, пожалуй, еще больше, чем мне, моим командирам. Вы знаете, что военную премудрость я осваивал не очень здорово. Зато мыть полы и чистить картошку научился так, что практическая необходимость в женитьбе отпала начисто. И я остался холостяком не в последнюю очередь из-за того, что старшина Долбенко и последующие мои любимые старшины приучили меня к домашнему хозяйству. Может быть, моя злосчастная профессия, которую я даже называть не хочу, тоже явилась следствием старшинского воспитания: бывают же противоестественные влечения!

После демобилизации я, стремясь оправдать свое «прокурорское звание», подал документы в МГУ на юридический и уже видел себя на трибуне государственного обвинителя. Но… мечты рухнули на первом же экзамене — за сочинение я получил двойку.

Не буду подробно рассказывать биографию. Замечу только, что ни одного преступника я не поймал. Но от злополучной привычки задавать вопросы так и не отучился. Голубой моей мечтой было стать частным детективом наподобие знаменитого… Нет, я человек скромный, поэтому не стану проводить аналогий. Увы, в нашем организованном государстве подобные вакансии, к счастью для Правосудия, не открываются.

Так что мне пришлось ограничиться ролью завсегдатая судебных заседаний. Я слушаю все дела подряд, заранее предрекая, кому сколько дадут, анализируя показания, речи и приговоры. Я знаю реакцию людей на все движения механизма Правосудия. Я ощущаю сюжеты, которые завлекли бы Конан Дойля и даже Достоевского, Ильфа и Петрова и самого Льва Толстого. Не усмехайтесь — «Анна Каренина», «Преступление и наказание», «Баскервильская собака» и «Золотой теленок» — всего-навсего судебная хроника, только большая.

Ради бога, не подумайте, что я завидую лаврам этих великих. Ни в какой степени! Жизнь научила меня оценивать не только окружающую действительность, но и свои слабые силы. Я даже перестал завидовать людям, сидящим в судейских креслах и за столиками прокуроров и адвокатов.

Единственно, что причиняет мне истинные страдания, — во время процессов я не могу задавать вопросов… И поэтому все они обрушивались на вас, мой терпеливый и насмешливый друг, с которым я познакомился в ту фронтовую ночь. Вот моя исповедь. Прощай! Не поминай лихом. Ваш Порфирий Зетов».

Письмо это было написано на смертном одре: мой друг тяжело болел. К счастью, он выздоровел. Но с тех пор больше никогда не заходил в зал судебного заседания.

Тут, однако, я должен дать некоторые пояснения, касающиеся нашего с ним знакомства.

Было это ранней весной 1944 года. Мы стояли где-то под Белостоком на тихом участке фронта. Нейтральная полоса простиралась километра на два — два с половиной. Сразу же за нашими позициями тянулось болото, поросшее молодым лесом, дальше протекала речка, а уж там были немецкие окопы. Мы выставляли на опушке леса прямо в болоте боевое охранение, чтобы визит немецких разведчиков не оказался неожиданным.

Однажды ночью нас подняли по тревоге: на боевое охранение второй, кажется, роты напали немцы. Никакой схватки не произошло, однако прибежавшие солдаты уверяли, что своими глазами видели целый отряд:

— Идут, фонарями светят.

Нападение подтверждало и то, что вернулись только двое из трех.

Разведвзвод со всеми предосторожностями пробирался по болоту. Идти приходилось по колено в воде. Каждую минуту мы ждали встречи. Но в лесу все тихо. Может, немцы засаду устроили? Мы окружили место, которое покинули наши дозорные. Никого! Брошенное имущество: несколько автоматных дисков, шинели, кое-какие продукты. Все было на месте, кроме… третьего бойца и банки со свиной тушенкой. Куда они запропастились, никто понять не мог.

Вдруг сверху брякнул в болото какой-то предмет. Мы схватились за автоматы. Предметом оказалась банка из-под тушенки.

— Эй, не подстрелите! — донеслось с дерева, и вскоре мы окружили «пропавшего» солдата.

Стали расспрашивать, что и как. Оказывается, вот что случилось. Немцы у себя на передовой всю ночь бросают ракеты. Один наш охранник задремал, а потом внезапно проснулся. И ему почудилось, будто по кустам кто-то пробирается с фонариком — это падающая ракета создавала такое впечатление. Парень и поднял тревогу. Двое подхватили автоматы и кинулись бежать, а третий остался.

— Что же ты не остановил их? — спрашиваем «пропавшего».

— Так я оглядеться не успел, как они исчезли, — невозмутимо ответил тот. — Осмотрелся — вроде тихо. Ну и остался.

Когда мы возвращались, то шли вместе с тем солдатом. Я и спросил, не страшно ли одному в ночном лесу было, да еще после паники.

— Страшновато, — ответил он спокойно. — Но у меня возникло несколько вопросов. Если это немецкая разведка — то почему с фонарями? Если не разведка — так кто? И сколько их? Пока я пытался ответить, ребят и след простыл. А потом я увидел банку тушенки и — спросил себя: что с ней делать? Ответил я на этот вопрос так: я могу выполнить свой воинский долг, продолжая охранять подразделение, и в то же время в приятности провести время, коротая его с банкой тушенки…

Мы подружились с Зотовым, которого я перекрестил в Зетова, по аналогии с алгебраическим неизвестным: икс, игрек, зет.

Теперь мы задавали вопросы вдвоем. И наряды вне очереди от старшины за любознательность делили пополам. Правда, их стало приходиться больше на каждого.

После войны (мы демобилизовались вместе) Порфирий страстно мечтал о юридической карьере. Однако сделал всего одну попытку. Провалившись на юрфаке, он поступил почему-то в институт коммунального хозяйства и стал специалистом по сантехнике. «Мне было все равно», — говорил мой бедный друг.

Он мечтал стать сыщиком. Хотя, откровенно говоря, данных у него для этого не было никаких. Если кто-нибудь вытащил бы у него из кармана кошелек и он схватил бы вора за руку, уверен, ему и в голову не пришло бы, что преступник в его руках. Мой друг стал бы задавать бесчисленные вопросы, строить невероятные версии, но никак не подумал бы, что кошелек стащил вот этот воришка. Это было бы для него слишком примитивно, такой исход он посчитал бы оскорблением криминалистики.

Мы с ним встречались довольно часто. Он основательно надоедал своими вопросами. Но их наивность частенько ставила меня в тупик, заставляла по-иному взглянуть на судебное дело, на ход расследования, на роль детектива в раскрытии преступления. Именно его бесконечные «почему» заставляли меня вновь возвращаться к делам, сданным в архив, тормошить инспекторов и следователей. И когда Порфирий Платонович «отошел от дел», мне стало как-то неуютно, чего-то не хватало.

Поэтому истории (так мой друг именовал все судебные дела), которые вы, надеюсь, прочтете, обязаны появлением на свет именно ему — человеку, в котором пропал Великий Сыщик. В какой-то степени он предопределил их выбор. Ведь в чем он был прав: чем сложнее и трагичнее преступление, тем с большим блеском проявляются качества тех, кто его раскрывает.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.