Лейтенант британской армии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Лейтенант британской армии

Когда в августе 1914 года началась война, Лоуренс находился в Оксфорде, работая над материалами, собранными им во время экспедиции на Синай. Он завершил работу довольно быстро, после чего пытался поступить добровольцем в армию, но сначала был забракован из-за маленького роста (165 см). В августе 1914-го полагали, что британская армия может позволить себе более высокую планку. Добровольцы ломились толпой. На молодых людей производил впечатление плакат с усатой физиономией Китченера, его указующим перстом и надписью: «ТЫ нужен своей стране!» Позже эту художественную идею позаимствовали русские большевики, создав знаменитый плакат «ТЫ записался добровольцем?».

Лоуренс тоже был впечатлен и, получив от ворот поворот, мысль о воинской службе не оставил. Он вспоминал: «Когда книга была окончена, я написал письмо Ньюкомбу, в котором просил его совета в отношении получения работы на военной службе. Получить ее было трудно. Ньюкомб сказал об этом разведывательному управлению, и я был включен в списки кандидатов. Я обратился к Хоггарту, имевшему большой вес в Королевском географическом обществе, с просьбой посодействовать мне». Вскоре Лоуренс получил от Хоггарта предложение зайти в военное министерство к полковнику Хэдли.

Позже полковник Хэдли уверял, что он не помнит, чтобы кто-либо говорил с ним предварительно о Лоуренсе, и был очень удивлен, когда в сентябре 1914-го к нему в кабинет вошел молодой человек, которому на вид было около 18 лет, без шляпы, в сером спортивном костюме. Однако фамилия его рассеяла всякие сомнения, так как Хэдли хорошо знал о его работе на Синае и слышал о нем интересные подробности от Ньюкомба. Рассказывают, что когда несколько недель спустя Хэдли спросили, как обстоит дело с его новым работником, тот ответил: «Теперь он руководит вместо меня всем моим отделом». После того как Турция вступила в войну, было решено усилить разведывательную службу в Каире. Ньюкомб был отозван из Франции и направлен в Египет. Его сопровождала группа офицеров и среди них Лоуренс, получивший чин лейтенанта.

Сослуживцы Лоуренса уверяли, что если бы Конан Дойль родился на одно поколение позже, он нашел бы в Лоуренсе готовый тип для своего Шерлока Холмса. Скоро в круг его обязанностей был включен опрос пленных, которых он часто ошарашивал своими умозаключениями, выводимыми на основании одежды, поведения и разговора. Кроме того, он имел знакомых по всему Ближнему Востоку. Поглядев на пленного и услышав первые произнесенные им несколько слов, Лоуренс мог определить местность, откуда он происходит, с точностью до 30 км, а затем восклицал: «А, так ты из Алеппо! Как поживает такой-то?» Таким образом происходил разрыв шаблона, и пленный рассказывал гораздо больше, чем собирался.

Лоуренсу также поручали сбор сведений о повстанческом движении в Египте, направляли его с заданиями в Западную пустыню. Посылали в Грецию для установления контакта с находившимися там секретными агентами.

Весной 1916 года Лоуренс был отправлен с секретным заданием в Месопотамию. Официально он поехал туда от разведывательного отдела в Каире для улучшения подготовки к печати карт для экспедиционного корпуса в Месопотамии и, в частности, для консультирования изготовления карт воздушной съемки – новой области знания, в которой он стал экспертом. Хотя большая часть его друзей и считала, что ему поручено только это задание, в действительности Лоуренс получил непосредственно от военного министерства секретное предписание сопровождать члена парламента капитана Обри Херберта с миссией к Халил-паше, командовавшему турецкой армией, осаждавшей в то время отряд Тауншенда в Куте.

Цель миссии заключалась в том, чтобы начать переговоры с Халил-пашой в надежде, что он может согласиться отпустить гарнизон взамен щедрого выкупа. У Лоуренса была и третья цель, а именно: установить, возможно ли поднять восстание среди арабских племен вдоль турецкой линии железнодорожного сообщения, чтобы осаждающие Кут оказались отрезанными от подвоза продовольствия и подкреплений.

Но обстановка тогда сложилась неблагоприятная. Посылка этой миссии не нравилась многим английским генералам. Исходя из того, что подобная попытка более пагубно отразится на престиже британской армии, чем военное поражение, главный руководитель политического отдела Перси Кокс отказался принимать какое бы то ни было участие в этих переговорах. Сам Лоуренс тоже не был сторонником этой идеи, считая что Халил-паша был слишком уверен в том, что получит деньги от Турции, а также и в военном успехе, чтобы согласиться взять деньги англичан. Да и вообще, время было упущено: «Местные британцы категорически возражали против моего приезда, – писал Лоуренс в «Семи столпах мудрости». – Два генерала из их числа даже оказались настолько добры, что объяснили мне, что моя миссия (о действительной цели которой они ничего не знали) позорна для солдата (которым я не был). В действительности же что-то предпринимать было уже поздно, так что агония Кута заканчивалась, и, таким образом, я не сделал ничего из того, что был намерен и имел полномочия сделать».

План самого Лоуренса насчет восстания также оказался неосуществимым. Большинство английских офицеров слишком презрительно относилось к месопотамским арабам, чтобы видеть в них возможных союзников, тем более ценой поощрения их претензий. Лоуренс был очень раздосадован этим обстоятельством: «Условия для арабского движения были идеальными, – вспоминал он. – В глубоком тылу армии Халила-паши бушевало восставшее население Неджефа и Кербелы. Уцелевшие в армии Халила арабы, по их собственному признанию, были открытыми противниками Турции. Племена Хая и Евфрата могли бы перейти на нашу сторону, прояви британцы хоть какие-то признаки благосклонности к ним».

Во время обратного путешествия в Египет единственным спутником Лоуренса был генерал Уэбб-Гилльман, командированный военным министерством с заданием произвести рекогносцировку. Они нашли общий язык. Услышав, что Лоуренс составил доклад о положении дел в английских воинских частях в Месопотамии, генерал потребовал предъявить его ему и, прежде чем писать свои выводы, полностью обсудил совместно с Лоуренсом каждую страницу доклада.

Документ был составлен в очень резкой тональности. Лоуренс критиковал способы пришвартования барж, непригодность кранов, стоявших у складов, недостатки системы маневрирования вагонов и посадки воинских частей для отправки по железной дороге, отсутствие складов медикаментов, слепоту санитарного управления, отсутствие у последнего представления о действительных нуждах армии. И главное, он критиковал высшее командование и ведение им военных операций вообще. «В тот вечер в генеральном штабе царило смятение, – рассказывает один из офицеров, – так как мы были убеждены, что если Мюррей прочтет доклад, то его хватит удар и мы лишимся нашего командующего. Поэтому в срочном порядке мы засели за переделку доклада, выкидывая из него самые рискованные места, и работали до тех пор, пока не привели его в такой вид, в каком он мог быть представлен начальству».

Надо сказать, Лоуренс вообще не слишком ладил с начальством и плохо вписывался в военную среду. Бывал не только резок, но и бесцеремонен, никогда не относился серьезно к армейскому этикету, мог, зайдя в кабинет к генералу, не отдать честь, а сказать вместо этого «С добрым утром». Лиддел Гарт писал в своей биографии Лоуренса: «Преподносившаяся им пилюля не была подслащена хотя бы поверхностным налетом корректности. Лоуренс часто обрезал старших и открыто поправлял их промахи. Он оскорблял их даже своим внешним видом, цветом своего воротничка, своим галстуком и своей привычкой ходить без ремня.

Для тех, кто был воспитан в условиях военной среды и считал, что непогрешимость является привилегией начальства, самоуверенность, с которой Лоуренс обычно высказывал свои суждения по любому знакомому ему вопросу, являлась постоянным источником возмущения. Поскольку же круг знакомых ему вопросов был исключительно широк, он еще более увеличивал пропасть между им самим и его официальными начальниками». Впрочем, у него нашлись единомышленники, которые принимали его таким, каким он был: руководитель разведки Клейтон, секретарь по восточным делам Рональд Сторрс, капитан Обри Хобарт и еще несколько человек, о которых Лоуренс неизменно вспоминал с теплотой: «Мы называли себя «Группой вторжения», поскольку намеревались ворваться в затхлые коридоры английской внешней политики и создать на Востоке новый народ, не оглядываясь на рельсы, проложенные предшественниками. Поэтому мы, опираясь на свое эклектичное разведывательное бюро в Каире (неспокойное место, которое за бесконечные телефонные звонки и суету, за непрестанную беготню Обри Хобарт называл вокзалом Восточной железной дороги), принялись за работу с руководителями всех рангов, близкими и далекими. Разумеется, первым объектом наших усилий стал сэр Генри Макмагон, верховный комиссар в Египте. Со свойственными ему проницательностью и искушенным умом он сразу же понял наш замысел и одобрил его. Другие, например Уэмисс, Нейл Малколм, Уингейт, с готовностью нас поддержали, поняв, что война послужит созиданию. Их аргументация укрепила благоприятное впечатление, создавшееся у лорда Китченера за несколько лет до того, когда шериф Абдулла обратился к нему в Египте с просьбой о помощи. Таким образом, Макмагон достиг того, что имело для нас решающее значение: взаимопонимания с шерифом Мекки».

На протяжении 1916 года верховный комиссар Египта Макмагон вел переговоры с шерифом Мекки Хуссейном. Чтобы читатель понял, как следует правильно понимать термин «шериф», когда речь идет о Ближнем Востоке, мы еще раз дадим слово Лоуренсу: «Титул «шериф» предполагал происхождение от пророка Мухаммеда по линии его дочери Фатимы и ее старшего сына Хасана. Чистокровные шерифы были включены в родословную – громадный свиток, находящийся в Мекке под охраной эмира, выборного шерифа шерифов, благороднейшего и старшего над всеми. Семья пророка, насчитывавшая две тысячи человек, последние девять столетий осуществляла в Мекке светское правление.

Старые османские правительства относились к этому клану со смесью почитания и подозрительности. Поскольку они были слишком сильны, чтобы их уничтожить, султан спасал свое достоинство тем, что торжественно утверждал эмира. Это формальное утверждение спасало лишь на определенный срок, пока турки не сочли, что Хиджаз им нужен как непреложная собственность, как часть обустройства сцены для нового панисламистского подхода. Успешное открытие Суэцкого канала позволило им поставить гарнизоны в священных городах. Они проектировали Хиджазскую железную дорогу и усиливали свое влияние на племена с помощью денег, интриг и военных экспедиций.

По мере того как власть султанов укреплялась, они старались все больше самоутвердиться рядом с шерифом, даже и в самой Мекке, и не упускали случая сменить шерифа, окружившего себя слишком большой пышностью, и назначить преемником представителя соперничающего семейства в надежде извлечь обычные выгоды из этого соперничества. В конце концов Абдель Хамид отправил кое-кого из этого семейства в Константинополь, в почетный плен. В их числе оказался будущий правитель Хуссейн ибн Али, которого держали в тюрьме почти восемнадцать лет. Он воспользовался этим, чтобы дать своим сыновьям – Али, Абдулле, Фейсалу и Зейду – современное образование и возможность накопить необходимый опыт, который впоследствии помог им привести арабские армии к успеху.

Когда пал Абдель Хамид, менее изощренные младотурки пересмотрели его политику и вернули шерифа Хуссейна в Мекку в качестве эмира. Он сразу же взялся за беспрепятственное восстановление власти эмирата и упрочение своей позиции на прежней основе, поддерживая тесный контакт с Константинополем через своих сыновей – вице-председателя турецкого парламента Абдуллу и гласного от Джидды Фейсала. Они держали его в курсе политической атмосферы в столице до самого начала войны, когда поспешно вернулись в Мекку».

Переговоры шерифа и верховного комиссара закончились соглашением, которым предусматривалось, что в подходящий момент арабы Хиджаза (западной части Аравийского полуострова) выступят против турок, Англия же обещала гарантировать, правда, с некоторыми оговорками, независимость земель арабов, являвшихся в то время частью Турецкой империи. Восстание началось в июне и было организовано самим шерифом Хуссейном. Полагают, оно было несколько преждевременным. Лоуренс рассказывает по этому поводу следующее: «Фейсал писал отцу о необходимости дальнейшей отсрочки выступления до полной готовности Англии и до максимального ухудшения положения Турции. К сожалению, Англия находилась в плачевном состоянии. Ее разгромленные силы отступали от Дарданелл. Затянувшаяся агония Кута была на последней стадии, а мятеж сенусситов, совпавший по времени с вступлением в войну Болгарии, создавал англичанам угрозу с новых флангов.

…Однако Хуссейна ни в малой степени не насторожили предупреждения Фейсала. В его глазах младотурки были безбожными грешниками, отступниками от своей веры и человеческого долга, предателями духа и высших интересов ислама. В свои шестьдесят пять лет этот человек был решительно настроен на войну, веря, что справедливость окупит ее цену. Хуссейн настолько верил в Бога, что не уделял должного внимания чисто военной стороне дела, будучи уверен в том, что Хиджаз способен покончить с Турцией в честном бою».

Всего у повстанцев имелось около 50 000 человек, вооруженных менее чем 10 000 винтовок, из которых только часть была современного образца. Не было ни орудий, ни пулеметов. Хуссейн не смог как следует подготовить снабжение повстанческой армии. Сыновья Хуссейна действовали в разных частях страны, но их действия не были слаженными.

Турецкий гарнизон Хиджаза в основном состоял из одной дивизии, три полка которой были расположены в Мекке, Джидде и Медине. Кроме того, кое-какие силы имелись на побережье к югу от Джидды. Общая численность находившихся в Хиджазе турецких войск, по-видимому, составляла около 15 000 человек. Они занимали хорошо урепленные позиции, имели приличное стрелковое оружие, артиллерию и были более-менее обучены.

Старшие сыновья Хуссейна, Али и Фейсал, 5 июня, повинуясь приказаниям, подняли в окрестностях Медины знамя восстания. На их призыв откликнулось около 30 000 человек. На следующий день Али двинулся к северу через горы, для того чтобы перерезать железнодорожный путь в 225 км от Медины, в то время как Фейсал попытался взять город штурмом.

Попытка Фейсала закончилась неудачей. Те из арабов, которым удалось проникнуть в город, не смогли справиться с турками в рукопашном бою. На более же далеком расстоянии арабы попали под огонь турецкой артиллерии. Это вызвало панику в той части войска, которую составляли бедуины, кочевники пустыни, мало знакомые с цивилизацией. Принц Фейсал, который знал относительную безвредность подобного артиллерийского огня, тщетно ездил по равнине, пытаясь успокоить своих соплеменников. Многие из них бежали или, сойдя с коней, улеглись на землю. В течение следующего месяца Фейсалу пришлось довольствоваться установлением довольно-таки слабой блокады, но даже и она в дальнейшем была прорвана.

Но если в Медине все пошло не слишком удачно, в Мекке были достигнуты впечатляющие успехи. В момент начала восстания основная часть ее гарнизона была выведена в летние лагеря на 120 км к юго-востоку. Оставшийся отряд насчитывал лишь 1000 человек, часть которых была расквартирована в казармах, в пределах города, а другая занимала форты на близлежащих высотах.

Кроме того, командир турецкого отряда был захвачен врасплох. Когда 9 июня Мекка была атакована, он позвонил по телефону Хуссейну: «Бедуины восстали против правительства, найдите выход». Хуссейн ответил: «Конечно, найду» – и тотчас же отдал приказ об общем наступлении. В течение трех дней турки оказывали упорное сопротивление, но 12 июня арабам удалось поджечь казармы и «выкурить» их обитателей. К следующему вечеру все оборонительные линии, за исключением двух небольших фортов, находящихся за пределами города, были захвачены, а охранявшие их воинские части взяты в плен. Оставшиеся форты отражали все атаки в течение месяца, но потом сдались и они.

В Арабском бюро не предполагали, что события начнут разворачиваться столь стремительно. Британские представители еще только перебрались через Красное море для того, чтобы обсудить план будущего восстания с Хуссейном. Между тем оказалось, что восстание в полном разгаре. 6 июня при высадке на побережье около Джидды сотрудники Арабского бюро встретились с младшим сыном шерифа Зеидом, который объяснил им, что его старшие братья заняты более важными делами. Хоггарт, возглавлявший эту делегацию, вернулся обратно в Египет с письмом шерифа. Тот настоятельно просил прислать, по крайней мере, еще 10 000 винтовок. Требовалась также артиллерия, причем непременно с мусульманской обслугой. Последнее требование было вызвано постоянным протестом со стороны арабов против приближения «неверных» к священным городам, хотя бы и для защиты: одно время это значительно затрудняло оказание активной помощи арабам.

В результате в Порт-Саиде на три парохода были погружены две горные батареи под командованием египетского офицера с офицерами-мусульманами и одна рота с четырьмя пулеметами, затем 3000 винтовок и большой запас продовольствия и боевых припасов. Отряд вышел из Порт-Саида 27 июня и на следующий день прибыл в Джидду. Этот порт был только что захвачен англичанами.

Так обстояло дело на юге, но на севере положение для повстанцев и их союзников было неблестящим. Прерванное железнодорожное движение из Дамаска было быстро восстановлено, и поезда ходили в Медину два раза в неделю, совершая проезд за два дня. Командование в Медине перешло теперь к Фахри-паше, который получил мрачную известность как организатор армянской резни. 27 июня Фахри произвел внезапную вылазку, заставившую Фейсала отступить, и окружил предместье, которое последний занимал. После успешного штурма люди Фахри разорили и сожгли предместье, перерезав за малым исключением почти всех жителей – мужчин, женщин и детей. По этому поводу Лиддел Гарт замечает: «Примененные турками методы ведения войны произвели тем большее впечатление, что они нарушили кодекс, которого придерживались арабы, считавшие, что нужно щадить не только женщин и детей, но и материальное имущество, если оно не может быть захвачено с собой как добыча. Этот относительный иммунитет от той жажды крови, которая имеется у большинства живущих здесь рас, является свидетельством здравого смысла арабов, но в то же время он не указывает на арабов как на «хороший материал» для Крестового похода, который требует фанатического энтузиазма… Но все же с военной точки зрения даже арабы представляют ценность для тех, кто знает, как их использовать. Требовался лишь военный гений, который смог бы понять слабости и обратить ограниченные способности арабов в их пользу. По странному стечению обстоятельств, этот динамический реализм должен был проявиться у человека, для которого арабы были романтическим идеалом».

Сам Лоуренс высказался следующим образом: «Я верил в арабское движение и еще до приезда сюда был убежден, что в нем вызревает идея разделения Турции на куски, но у других в Египте такой веры не было, и ничего толкового о действиях арабов на поле брани не говорилось. Обобщая некоторые впечатления о духе этих романтиков среди холмов, окружавших священные города, я мог бы завоевать симпатии Каира и, воспользовавшись этим, продвинуть вопрос о дальнейших мерах помощи».

К августу стало очевидно, что судьба восстания арабов зависела от возможности Хуссейна снабжать своих сторонников продовольствием, а также вознаграждать их за службу. Хиджаз – бесплодная область, относительного благополучия здесь удавалось добиться за счет паломничества в священные города и сопутствующей торговли. Вначале этому мешала война Турции с Англией, закрывшая путь для кораблей из подвластной англичанам Индии, а теперь восстание, после начала которого не приходилось рассчитывать на снабжение со стороны турок. Богатой военной добычи получить тоже не удавалось, но теперь можно было рассчитывать на помощь Англии. Транспорты с продовольствием, прибывавшие в Джидду и Рабег, превратились в базу восстания. Получая деньги от англичан, Хуссейн мог платить по 2 фунта стерлингов за человека в месяц и по 4 фунта за верблюда. Но те, которые находились ближе всего к транспортам и дальше всего от фронта, сумели добиться для себя наилучших условий. До принца Фейсала, расположившегося со своей армии на холмах в окрестностях Медины, средства не доходили. Его армия таяла. Шейхи говорили принцу: «Ты обещал нам оружие и продовольствие, но ни то, ни другое не прибыло». Устав ждать, они уходили. Казалось, арабское восстание вот-вот сойдет на нет. Возникла опасность, что Фахри выступит из Медины, чтобы очистить Мекку от повстанцев.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.