5. «Николай III»: Противопоставление Верховного главнокомандующего и императора

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

5. «Николай III»:

Противопоставление Верховного главнокомандующего и императора

Летом 1915 года казаки Таубенской станицы 2-го Донского округа были весьма недовольны немецким названием своего поселения, данным в свое время в честь генерала, наказного атамана Донского казачьего войска (в то время газеты часто писали о германских самолетах типа «Таубе», а это могло оскорблять патриотические чувства донцов). Станичный сход вынес приговор, направленный окружному, а затем и наказному атаману о переименовании их родной станицы в Николаевскую. Специально оговаривалось, что новое название будет дано в честь великого князя Николая Николаевича1158. Был ли доволен венценосный тезка Верховного главнокомандующего подобным уточнением, сделанным казаками-патриотами?

Образ великого князя, Верховного главнокомандующего, уникального вождя-спасителя государства, который создавался русской милитаристской пропагандой, который был востребован массовым сознанием воюющей страны, вскоре стал представлять немалую опасность для символической системы патриотического монархизма.

Это прекрасно осознавали некоторые современники. В мае 1915 года великий князь Андрей Владимирович сделал в своем дневнике запись, в которой он описал свою беседу с генералом Ф.Ф. Палицыным (следует отметить, что последний в свое время был весьма близок к великому князю Николаю Николаевичу, пользовался его поддержкой):

Ф.Ф. был крайне недоволен, что Николаю Николаевичу дали титул «верховного».

«Это не годится, – говорил Ф.Ф., – нельзя из короны государя вырывать перья и раздавать их направо и налево. Верховный главнокомандующий, верховный эвакуационный, верховный совет – все верховные, один государь ничего. Подождите, это еще даст свои плоды. Один государь – “верховный”, никто не может быть им, кроме него. И к чему это ведет? А вот к чему. Он политикой занимается, к нему министры ездят, – я бы их не принимал, – а армией не командует. Я ему говорил это, говорил, что приказчикам он все роздал, а сам больше не хозяин своего дела. Это нельзя, нельзя заниматься политикой и войной»1159.

Подобные настроения проникали и в зарубежную прессу, хотя знак оценки сложившейся ситуации при этом мог меняться на противоположный. Близкий сотрудник и биограф Верховного главнокомандующего впоследствии вспоминал: «В некоторой части заграничной печати Великий Князь оценивался как вождь России, перед которым совершенно стушевывалась личность царствующего императора»1160.

Действительно, подобные настроения нашли отражение в прессе союзников России. Так, некий британский автор именовал Верховного главнокомандующего «самым популярным человеком России», обладающим реальной властью. Более того, он утверждал, что после войны могущественный великий князь станет одним из тех избранных людей, которые будут определять судьбы Европы и формировать облик новой России1161. Подобные оценки и тем более прогнозы явно не могли радовать российского императора.

Первоначально, однако, казалось, что создававшийся патриотической пропагандой культ Верховного главнокомандующего, «августейшего главнокомандующего», будет укреплять главный монархический культ, культ императора, «державного вождя», «венценосного вождя».

Упоминавшееся уже не раз выше патриотическое стихотворение Касаткина заканчивалось так:

Ты скуп в своих словах, но делаешь ты дело

С глубокой думою и верою в Творца;

И правда до тебя достигнуть может смело, —

Ты чужд наветам злым предателя-льстеца.

Орлиный свой полет остановив немного,

Ты вновь грозой пройдешь, ненастье переждя…

О, пусть тебя хранит всегда Десница Бога!

Спасибо, Русский Царь, – за этого вождя1162.

Поэт рисует парадный портрет Верховного главнокомандующего: немногословный, но грозный и деятельный полководец, неутомимый борец с коварной изменой, богобоязненный военачальник, терпящий временные и частные неудачи, готовится к новым решительным и решающим боям. Военный вождь назначен на высокий пост мудрым решением великого монарха, верховного вождя, которому поэт-патриот за это приносит свою почтительную благодарность. Слава полководца должна укреплять авторитет великого императора. Растущая в общественном сознании фигура верховного военного вождя, подкрепляющая образ вождя державного, становится рядом с ним. Такая композиция встречается и в других пропагандистских текстах эпохи войны.

Такой призыв находил отклик в общественном сознании. В официальном издании так описывалась атмосфера в храме Киево-Печерской лавры во время посещения города императором:

В алтаре несколько монахов читали поминальные листки, и в тишине просторного храма нередко долетало до слуха: «О здравии ЦАРЯ НИКОЛАЯ, Князя Николая». Один из братии сказал нам, что с начала войны поминанья о здравии ЦАРЯ и Великого Князя постоянно подаются в большом количестве. Подавальцы были исключительно простые крестьяне богомольцы и довольно много было проходящих через Киев солдат1163.

Мы не знаем точно, каковой была атмосфера в храме (весьма вероятно, что в данном случае зарисовка, сделанная пристрастным автором, была вполне реалистичной), но образцовые, идеальные богомольцы военной поры даже с точки зрения официального «летописца царя» генерала Дубенского должны были поступать именно таким образом: истинному патриоту следовало молиться за здравие императора и Верховного главнокомандующего. Соответственно со временем великий князь Николай Николаевич, «августейший командующий», приобретает статус второго вождя страны, вождя, особо приближенного к императору, «венценосному вождю». Одни современники оценивали это положительно, другие по разным причинам не без опасения наблюдали за подобными проявлениями русского патриотизма.

Так, видный деятель кадетской партии, член Государственной думы Л. Велихов в частном письме от 2 января 1915 года, отмечая нарастание милитаристских и шовинистических настроений в стране, писал, что новобранцы и запасные, ратники «наперерыв» сочиняют и поют «единодушно и восторженно» песни о «царе великом» и об «орле главнокомандующем». (Показательно, что выдержка из этого письма была включена полицейским аналитиком и в общий цензурный обзор корреспонденции за 1915 год, очевидно, подобное признание видного оппозиционного деятеля вполне соответствовало официальным ожиданиям развития монархического патриотизма).1164

Подобное объединение двух вождей встречается и в монархических записях личного характера. Так, поручик Монтвилов, находившийся на излечении в лазарете Большого Екатерининского дворца в Царском Селе в феврале – апреле 1915 года, оставил в больничной памятной книжке следующую запись: «Ура Батюшке Царю! Ура нашему Верховному Главнокомандующему! Слава и честь России»1165.

На молебнах по случаю побед русской армии, во время патриотических манифестаций звучали здравицы в честь императора и великого князя. Депутат Государственной думы прогрессист Я.Ю. Гольдман, инициатор создания латышских стрелковых батальонов, так приветствовал латвийских добровольцев, отправляющихся на рижский фронт: «За вами стоит весь народ, благословение милосердного Царя, Отца Родины и Верховного главнокомандующего! Ура им!»1166

Образ Верховного главнокомандующего в некоторых ситуациях становится важным элементом репрезентации императора, дополняет его. Так, даже книга, посвященная путешествиям Николая II по стране в ноябре – декабре 1914 года, открывается… выполненным в январе 1915 года картинным фотопортретом Верховного главнокомандующего. Он предстает как истинно русский полководец: великий князь Николай Николаевич в дубленом полушубке, в папахе стоит на фоне заснеженного леса (этот портрет получил довольно широкое распространение, он воспроизводился в иллюстрированных журналах)1167.

Илл. 36 – 37. Открытки времен Первой мировой войны

Слева – Император Николай II и великий князь Николай Николаевич.

Справа – та же фотография после ретуширования

И в последующих выпусках этого официального издания на первых страницах книги, главным героем которой был сам царь, автор вновь счел нужным упомянуть о заслугах великого князя Николая Николаевича: «Прошло полгода небывалой войны, за этот период произошли величайшие военные события, и, если наша родина продолжала не только верить Верховному Главнокомандующему, но все более и более начинала ценить его твердую волю, – это несомненно указывает на то, что наша великая война с немцами, превосходно подготовленными к войне, не смущает нас, и мы верим в успех ее». Показательно, что именно вера в твердую волю великого князя даже в этом пропагандистском издании, подготовленном Министерством императорского двора и посвященном императору, рассматривается как залог будущей победы1168.

Великий князь Николай Николаевич на ряде почтовых открыток изображался вместе с императором. Восприниматься такие образы могли по-разному, но можно вполне предположить, что они могли «прочитываться» монархически, лояльно.

Так, например, на открытке, изданной Рижским временным комитетом в пределах Риго-Орловской железной дороги на нужды воинов, их семейств, вдов и сирот, помещены два овальных портрета царя и Верховного главнокомандующего. Оба портрета украшены коронами, императорской и великокняжеской, а портрет великого князя – еще и орденом Св. Георгия1169. Николай II и Николай Николаевич выглядят как два вождя, почти равновеликих.

На одном из плакатов того времени, выпущенном издательством И.Д. Сытина, изображались главы союзных государств – России, Франции, Великобритании, Бельгии, Сербии и Черногории. Но в нижнем ряду, между наследниками сербского и черногорского престола был помещен портрет великого князя Николая Николаевича. Очевидно, у зрителей создавалось представление о совершенно особом статусе Верховного главнокомандующего, а изображение его в одном ряду со своими родственниками, наследниками престолов союзных славянских стран, могло возбуждать и мысли о каких-то претензиях на трон какой-либо страны (объединенной Польши, Галиции). Вряд ли подобный плакат мог появиться без разрешения Министерства императорского двора, но был ли доволен подобной композицией сам российский император?

Другие изображения не вызывали подобных вопросов. На обложке журнала «Лукоморье» в апреле 1915 года был напечатан портрет царя работы художника О. Шарлеманя. Подпись гласила: «Его Императорское Величество Государь Император Николай Александрович». Николай II был изображен в гусарской форме, скачущим на белом коне. Впереди сопровождающей его группы всадников гарцевал на коне великий князь Николай Николаевич в заметном красном мундире кавалерийского генерала1170. Зрителю сразу становилось ясно, кто символически наиболее приближен к особе императора.

Впрочем, в подобной ситуации и некоторые вполне благонамеренные патриотические тексты, восхвалявшие вождя нации, могли восприниматься, «переводиться» по-разному. Так, например, в январе 1915 года журнал «Нива» опубликовал стихотворение Н. Зорьевой-Басалыго «Орлы летят». Оно начиналось так:

Орлы летят в синеющей лазури

На смелый зов Верховного Орла,

Они летят навстречу грозной буре,

Навстречу мук, насилия и зла1171.

Но кого патриотически настроенная поэтесса имела в виду, когда она писала о «верховном орле»? «Державного вождя» или «орла-главнокомандующего»? Автор же другого стихотворения, опубликованного накануне смещения Верховного главнокомандующего в официальном издании, предназначенном для военных священников, не оставлял у читателей на этот счет никаких сомнений – «великим Николаем» и «верховным вождем» он именовал не царя, а великого князя:

Тебе, Верховный вождь и богатырь наш славный,

Молитвенно мы шлем восторженный привет,

Бог даст, Твоим мечом исконный враг коварный

Да будет побежден, за зверство даст ответ.

Смотри, как каждый дом творит свое моленье,

Народный слышен глас, бряцание кадил…

«Всевышний Бог! Пошли свое благословенье

Великому вождю земных, родимых сил…»

Пройдет войны кошмар, заблещут счастья слезы,

«Великий Николай! – воскликнет мир и свет. —

Мир миру дал, разбив тевтонские угрозы…

Да сохранит Господь Тебя на много лет!»1172

Особое распространение получил снимок, на котором Николай II в полевой форме смотрит вдаль в бинокль, а великий князь почтительно склонился к нему, как бы готовый в любой момент дать необходимые разъяснения. Этот образ стал одним из наиболее известных зрительных символов Первой мировой войны, он воспроизводился и в периодических изданиях, и на почтовых открытках того времени.

Этот яркий образ, однако, появился в результате некоторых манипуляций с фотографией К. Буллы «Его величество на военном поле»1173. Снимок был сделан во время маневров еще до войны. Собственно, царь и великий князь находятся в левом углу фотографии, а на переднем плане расположена группа офицеров. Они были отсечены, а изображения главных персонажей увеличены1174.

Но на этом редактирование снимка патриотически настроенными издателями не было завершено. В Петрограде, в типографии товарищества Р. Голике и А. Вильборг была отпечатана почтовая открытка «Верховный Главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич». Ее создатели также использовали фотографию К. Буллы, но на этот раз они удалили и изображение самого императора!1175 Возможно, производители открытки использовали портрет великого князя, опубликованный в сентябре 1914 года в иллюстрированном издании «Летопись войны». Вероятно, что художники этого лояльного по отношению к монархии издания первыми «изъяли» царя из этой композиции, не вкладывая в свои действия какого-либо политического оппозиционного смысла1176. Однако подобные манипуляции с известной фотографией символичны. И в патриотическом общественном сознании Верховный главнокомандующий порой вытеснял императора. Уникальный вождь, спаситель России превращался в единственного истинного вождя воюющей страны.

По-видимому, это символическое вытеснение Николая II проявлялось и в ходе некоторых патриотических милитаристских манифестаций. Так, 11 января 1915 года в Москве прошла т.н. «славянская манифестация», «славянский день» в честь победы армии сербов над австрийцами. Внушительная процессия со знаменами, национальными флагами России и союзных государств, большими портретами сербского короля Петра и королевича Александра, короля черногорского Николая и Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича собралась у памятника императору Александру II. Информация об этом появилась в иллюстрированных журналах «Нива» и «Искры»1177. Показательно, что портреты императора в описаниях манифестации не упоминаются, не видны они и на опубликованных в этих изданиях фотографиях. Не русский царь, а Верховный главнокомандующий олицетворял для некоторых панславистов военные усилия России.

Можно, разумеется, предположить, что редакции журналов исходили из каких-то своих политических предпочтений, описав манифестацию именно таким образом. Но это представляется маловероятным: так, впоследствии в этих же изданиях публиковались тексты, вполне верноподданные по отношению к царю. Скорее всего, манифестация в Москве была монархической (показателен выбор места для ее проведения), но для ее участников военные усилия России символизировал не император, а популярный Верховный главнокомандующий, к тому же близкий родственник монархов Черногории и Сербии.

Показательно, что иначе в той же «Ниве» описывался «сербско-черногорский день», прошедший в Москве на другой день. Участники этой манифестации несли портреты императора, наследника цесаревича, Верховного главнокомандующего, сербского и черногорского королей. Как видим, однако, и здесь образ великого князя Николая Николаевича был представлен, к тому же делегация поляков несла плакат с воззванием Верховного главнокомандующего, которое становилось для части русских поляков важным символом патриотической мобилизации1178.

На обложке официального иллюстрированного журнала «Летопись войны» была помещена фотография, изображавшая императора и Верховного главнокомандующего. Редакция издания всячески подчеркивала свою верноподданность, но на изображении царь снизу вверх смотрел на величественного великого князя1179. В нашем распоряжении нет источников, позволяющих реконструировать восприятие этого изображения современниками. Можно, однако, предположить, что оно иллюстрировало и тем самым подтверждало распространенные в то время представления о главенствующем положении Верховного главнокомандующего. Патриотичный и решительный великий князь, «Николай большой», в общественном сознании порой противопоставлялся императору, «Николаю маленькому», якобы неспособному и бездеятельному. Эта оппозиция двух конкурирующих вождей нашла отражение и в некоторых уголовных делах, возбужденных против лиц, оскорблявших царя.

Уже в марте 1915 года 28-летний крестьянин Томской губернии в пьяном состоянии обратился на улице к односельчанам с речью, сопровождая почти каждое свое слово площадной бранью: «У нас ГОСУДАРЬ и правительство спят, только старается один НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Если бы меня взяли на войну, я там бы все перевернул – все законы, ЦАРЯ и ЦАРЯТ». Пьяным был и 49-летний астраханский мещанин, который в мае того же года заявил в парикмахерской: «НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ у нас строгий, а ЦАРЬ ….. (непристойное слово)». Но те же мысли высказывались порой и вполне трезвыми людьми. Неграмотный 44-летний крестьянин Самарской губернии, привлеченный к ответственности за оскорбление императора, признавал: «Николаю Николаевичу, может быть, доверяют, но ГОСУДАРЮ никто не доверяет. Он баба, даже хуже бабы». 57-летний донской казак в июне 1915 года говорил: «Наш ГОСУДАРЬ глупого рассудка и если бы не было НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, то война давно уже была бы проиграна». О том же говорил и 43-летний оренбургский казак в октябре 1915 года, уже после того как Николай II сам стал Верховным главнокомандующим: «….. (брань) наш ГОСУДАРЬ слабо правит государством. Зачем Сам на войну пошел? Не могли избрать из Великих князей. Спасибо НИКОЛАЮ НИКОЛАЕВИЧУ: если бы не ОН, то германец пробрался бы в Россию». Крестьянин Тобольской губернии заявил в июле 1915 года: «Нужно молиться за воинов и великого князя Николая Николаевича. За Государя же чего молиться. Он снарядов не запас, видно, прогулял да проб…чал». В слухе, относящемся к тому же месяцу, дядя царя даже сурово карает предателя-племянника: «Государь Император продал Перемышль за 13 миллионов рублей и за это Верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич разжаловал царя в рядовые солдаты». Показательно, что обвиняемый, наделявший в своем воображении Верховного главнокомандующего такой огромной властью, якобы позволявшей ему «разжаловать» самого царя, признал себя виновным в совершении преступления, он подтверждал, что обвинил правящего монарха в государственной измене1180.

Итак, люди, оскорблявшие императора, обвинявшие его в неспособности вести войну, а то и в предательстве, восхваляли в то же время «августейшего главнокомандующего». В их своеобразном патриотическом сознании «сильный» и «строгий» Верховный главнокомандующий противопоставляется «слабому» и «бездеятельному» (а то и «преступному») «племяннику» – императору.

В других оскорблениях членов царской семьи с могущественным великим князем связываются и надежды некоторых воинственных патриотов на суровое наказание императрицы-«изменницы». В июне 1915 года 46-летний неграмотный воронежский крестьянин в сердцах сказал своим односельчанам: «Говорят, наша Государыня передает письма германцам. Если бы я был на месте НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, я бы ей голову срубил (брань)»1181. И в этом случае власть главнокомандующего преувеличивается, а сам он напоминает былинного, сказочного витязя, одним ударом избавляющего страну от злой царицы-изменницы.

Популярность великого князя росла не только среди неграмотных крестьян, но и у представителей высшего света. В 1915 году в первом майском номере столичного журнала «Столица и усадьба», который был рассчитан на светских читательниц, появился большой портрет Верховного главнокомандующего (еще в феврале этот портрет был опубликован в издании «Летопись войны», рассчитанном на гораздо более широкую аудиторию)1182. Использовался уже упоминавшийся портрет: великий князь был изображен на фоне леса в дубленом полушубке, в папахе и с башлыком. В этом же номере журнала «Столица и усадьба» публиковались портреты чинов его штаба и, что было немаловажно для этого издания, портреты их жен. Если учесть, что тема войны освещалась в журнале «Столица и усадьба» преимущественно посредством публикации фотографий аристократок, исполнявших обязанности сестер милосердия и (или) облаченных в элегантную и модную форму сестер милосердия, то для подобного издания это был серьезный и знаковый великосветский политический демарш1183. Показательно, однако, отсутствие в этом выпуске портрета супруги великого князя. Очевидно, редакция издания проявила объяснимую осторожность. Возможно, впрочем, великая княгиня Анастасия Николаевна сама пожелала не раздражать лишний раз императорскую чету.

Верховный главнокомандующий порой даже рассматривался частью представителей высшего света и как подходящая кандидатура на роль «хорошего царя». Княгиня Кантакузен вспоминала впоследствии о событиях лета 1915 года:

Великий князь обнаружил, что числится во главе оппозиционной партии, совершенно неожиданно и против своей воли. В то время Москва прислала депутацию, где его просили свергнуть императора и самому занять трон. Я это знаю, потому что его императорское высочество отказался даже принять их, и на моего мужа была возложена обязанность передать отказ великого князя рассматривать или обсуждать подобные предложения1184.

К подобному свидетельству мемуаристки следует относиться скептически. Скорее всего, в ее памяти смешиваются события, относящиеся к разным периодам; маловероятно, чтобы московские общественные деятели уже летом 1915 года могли обратиться к Верховному главнокомандующему с подобным предложением совершить государственный переворот. Но это не значит, что цитируемый фрагмент воспоминаний не представляет для историка никакого интереса. Очевидно, что разговоры о возможности возведения великого князя на престол велись в это время. Упоминания о таком отношении к Верховному главнокомандующему мы встречаем и в другом источнике. Описывая настроения участников антинемецкого погрома в Москве в мае 1915 года, французский посол М. Палеолог записал в своем дневнике: «На знаменитой Красной площади… толпа бранила царских особ, требуя пострижения императрицы в монахини, отречения императора, передачи престола великому князю Николаю Николаевичу, повешения Распутина и проч.»1185. К «дневнику» Палеолога следует относиться весьма осторожно, однако и в других источниках встречаются упоминания о том, что популярный Верховный главнокомандующий рассматривался частью общественного мнения как кандидат на императорский трон.

Великого князя порой даже именовали Николаем III. Протопресвитер Г. Шавельский впоследствии вспоминал: «В придворных кругах в это время многозначительно говорили о ходившем по рукам портрете великого князя с надписью “Николай III”»1186.

Другие источники также свидетельствуют о том, что в народе говорили о желательности смены царя. Так, потомственный дворянин А.Г. Хорват, служивший по ведомству императрицы Марии, обвинялся в том, что в июле и августе 1915 года он говорил разным лицам, что Москва полна революционерами, волнуется и желает провозглашения императором «Николая III», подразумевая при этом великого князя Николая Николаевича1187.

О распространенности таких настроений свидетельствует и то обстоятельство, что подобные разговоры дошли и до царицы. Императрица Александра Федоровна знала о них, она писала об этом царю 16 сентября 1915 года: «Ты – властелин, а не какой-нибудь Гучков, Щербатов, Кривошеин, Николай III (как некоторые осмеливаются называть Н.), Родзянко, Суворин. Они ничто, а ты – все, помазанник Божий»1188. Помещение царицей влиятельного члена императорской семьи, обозначенного именем, данным ему молвой, в ряду бюрократов и профессиональных политиков имеет характер намеренного снижения, профанации образа великого князя Николая Николаевича. Иными словами, императрица фактически косвенно признает необычайную популярность военачальника, уже оставившего к этому времени должность Верховного главнокомандующего.

Но и после перемещения великого князя на Кавказ о нем продолжали говорить как о желательном кандидате на русский престол. В феврале 1916 года нетрезвый 49-летний крестьянин Уфимской губернии заявил односельчанам: «К … (брань) войну вашу и ЦАРЯ вашего; не ему, а НИКОЛАЮ НИКОЛАЕВИЧУ нужно быть царем»1189.

Очевидно, на эти слухи и планы намекал и великий князь Николай Михайлович, который писал Николаю II 28 апреля 1916 года: «Вам известна моя беззаветная преданность вашему покойному родителю, вашей матушке, вам и вашему роду, за который ежеминутно я готов лечь костьми, но других вариантов в династическом отношении я не признаю и никогда признавать не буду»1190. Можно с уверенностью предположить, что «другим» династическим вариантом считались планы выдвижения на престол великого князя Николая Николаевича: в предшествующих фрагментах данного письма речь шла о его нарастающей популярности, которая, по мнению великого князя Николая Михайловича, представляла немалую политическую опасность.

Подобное отношение к великому князю проявлялось и в дни революции 1917 года. Н.С. Трубецкой вспоминал некоего мастерового, ораторствовавшего на улицах Москвы в дни Февраля: «“Хочу, чтобы была республика… но чтобы царем вместо Николая Александровича сидел бы Николай Николаевич”. Выяснилось, что под “республикой” оратор разумел не политическую форму правления, а некий бытовой уклад, сводившийся к dolce far niente (сладости безделья), беспрерывному променаду и хорошему за сие жалованию»1191. Очевидно, анекдот о подобном «народном» восприятии образа великого князя получил известное распространение в интеллигентских кругах Москвы. И видный деятель московских кадетов В.А. Маклаков впоследствии вспоминал его, придавая, впрочем, подобной фразе и известное политическое значение: «Ходячая фраза того времени, над которой смеялись: “Пусть будет республика, но чтобы царем в ней был Николай Николаевич”, не только смешна. На этом чувстве было заложено поклонение Керенскому, потом Ленину, а в конце обоготворение Сталина»1192.

Распространению слухов о «Николае III» в годы Первой мировой войны способствовало несколько обстоятельств.

Как уже отмечалось, «Положение о полевом управлении войсками в военное время» предполагало, что во время большой войны император сам будет Верховным главнокомандующим. Верховному главнокомандующему предоставлялась огромная власть. Ситуация усугублялась тем, что в «Положении» отсутствовали какие-либо указания, определенно регламентирующие взаимоотношения военных властей, прежде всего Верховного главнокомандующего и его штаба, и центральной гражданской администрации в лице Совета министров1193.

Высшее военное руководство нередко истолковывало отсутствие точной регламентации в свою пользу. Военные власти бесцеремонно, нередко беззаконно и порой весьма некомпетентно вмешиваясь в деятельность различных гражданских ведомств, что вызывало немалое неудовольствие как императора, так и бюрократов, в том числе и министров, как весьма консервативно настроенных, так и имевших репутацию либералов. Иногда и представители «общественности» критиковали неожиданные управленческие инициативы Ставки. Чины штаба Верховного главнокомандующего часто просто не были профессионально подготовлены к деятельности такого рода, распоряжения Ставки могли противоречить существующему законодательству: их составители не были осведомлены о существовании ряда важных правовых актов. Попытки координировать деятельность Ставки и правительства не увенчались успехом. В то же время воздействие Верховного главнокомандующего на правительственный аппарат возрастало. С.П. Белецкий впоследствии даже утверждал, что великий князь Николай Николаевич не только вынудил министров считаться со своими взглядами, но и прямо поставил их «в положение исполнительных органов своих повелений». Впрочем, Белецкий, по-видимому, намеренно преувеличил масштабы влияния Ставки на правительство. Одновременно Ставка во всех критических ситуациях возлагала ответственность на тыл, что объективно способствовало распространению и без того сильных антибюрократических настроений и даже противоправительственной агитации. В то же время и военная цензура, подчинявшаяся Верховному главнокомандующему, порой весьма снисходительно относилась к публикациям, резко критикующим правительство1194. Это не могло не раздражать глав правительственных ведомств.

Современники заговорили о своеобразном «двоевластии», которое складывалось во время войны в стране (именно такой термин использовался уже в 1915 году). О «двух правительствах» рассуждали и на заседаниях Совета министров. Выдвигались различные проекты преодоления подобного «двоевластия». Так, председатель Государственной думы М.В. Родзянко однажды заявил председателю Совета министров И.Л. Горемыкину: «…пускай… великий князь будет диктатором, чтобы правительство переехало в ставку». При этом, однако, сам Родзянко, несмотря на его положительное отношение к Верховному главнокомандующему, отмечал, что великий князь был «совершенно незнаком с ведением внутреннего государственного распорядка»1195. Подобные планы не были реализованы, но даже разговоры о «диктатуре» Ставки не могли нравиться императору.

Усиление власти Верховного главнокомандующего и усиление популярности великого князя, планы еще большего расширения полномочий Ставки, а тем более проекты создания какой-то «диктатуры» во главе с Верховным главнокомандующим особенно сильно беспокоили царицу. Она писала императору 29 января 1915 года: «Я так рада, что ты обстоятельно побеседовал с Н. – Фредерикс прямо в отчаянии (и справедливо) от многих его неразумных приказов, только ухудшающих дело, и по поводу еще многого, о чем сейчас лучше не говорить, он находится под влиянием других и старается взять на себя твою роль, что он не вправе делать – за исключением разве вопросов, касающихся войны. Этому следовало бы положить конец. Никто не имеет права перед Богом и людьми узурпировать твои права, как он это делает, – он может заварить кашу, а позже тебе не мало труда будет стоить ее расхлебать. Меня это ужасно оскорбляет. Никто не имеет права так злоупотреблять своими необычайными полномочиями»1196.

Опасения императрицы усилились после отстранения одиозных министров. Верховный главнокомандующий рассматривался как союзник тех членов правительства, которые противостояли своим реакционным коллегам, интриговали против них, планировали реорганизацию Совета министров. Член Государственной думы Велихов писал еще 7 февраля 1915 года: «В высших правительственных кругах идет борьба двух влияний: Кривошеина, которого поддерживает Ставка Главнокомандующего, и Маклакова»1197.

В то же время и некоторые министры вели интригу против великого князя. Министр внутренних дел Маклаков и военный министр Сухомлинов указывали царю на связи Верховного главнокомандующего с «общественностью», стремясь скомпрометировать его в глазах императора1198.

Однако Маклаков и Сухомлинов потеряли свои должности, правительство было пополнено популярными министрами. Отчасти это было следствием политического давления Верховного главнокомандующего на царя. Важное заседание обновленного Совета министров состоялось в Ставке 14 июня 1915 года. Это заседание, проходившее под председательством Николая II и при участии великого князя Николая Николаевича, взяло курс на диалог с «общественностью». При этом состоявшиеся перемены в правительстве согласовывались со Ставкой. Визуальным символом «нового курса» стал коллективный снимок участников совещания. Верховный главнокомандующий сидел справа от царя, всем становилось ясно, кто является вторым человеком в стране. Общественное же мнение приписывало инициативу кадровых перестановок в правительстве великому князю Николаю Николаевичу. Некий житель Тифлиса писал в июле 1915 года: «Лучше всех понял народ и его волю великий князь, наш верховный главнокомандующий. Он и потребовал смену министров-народоненавистников и ретроградов»1199.

Влияние великого князя Николая Николаевича на политическую жизнь страны, возможно, и переоценивалось некоторыми современниками, но бесспорно, что летом 1915 года оно явно усиливалось. Это еще более укрепило опасения императрицы Александры Федоровны относительно политических амбиций Верховного главнокомандующего. 17 июня царица писала императору:

Ох, не нравится мне присутствие Н. на больших заседаниях по внутренним вопросам! – Он мало понимает нашу страну и импонирует министрам своим громким голосом и жестикуляцией. Меня его фальшивое положение временами бесит. …

Он не имеет права вмешиваться в чужие дела, надо этому положить конец и дать ему только военные дела – как Френч и Жофр. Никто теперь не знает, кто император, – ты должен мчаться в Ставку и вызывать туда министров, как будто ты не мог их видеть здесь, как в прошлую среду. Кажется со стороны, будто Н. все решает, производит перемены, выбирает людей, – это приводит меня в отчаяние1200.

Подобные опасения не оставляли царицу и в последующие недели. Она писала царю 25 июня 1915 года, подразумевая великого князя: «Он не имеет права себя так вести и вмешиваться в твои дела – все возмущены, что министры ездят к нему с докладом, как будто бы он теперь Государь. Ах, мой Ники, дела идут не так, как следовало бы!» При этом императрица ссылалась на мнение некоторых придворных, на великого князя Павла Александровича и на Распутина: «Павел [великий князь Павел Александрович. – Б.К.] очень предан и, оставляя в стороне свою личную антипатию к Н., также находит, что в обществе не понимают положения последнего, – нечто вроде второго императора, который во все вмешивается. – Как много людей говорят это (наш Друг тоже)»1201.

Не только определенная особая политика Ставки, но и своеобразный политический державный стиль, культивировавшийся Верховным главнокомандующим, еще ранее, весной 1915 года, все более беспокоили царя, царицу, некоторых других членов императорской семьи, а также Распутина. Различные официальные документы, воззвания, исходившие из Ставки, все чаще имитировали слог царских манифестов. Императрица писала царю 4 апреля 1915 года: «Хотя Н. поставлен очень высоко, ты выше его. Нашего Друга так же, как и меня, возмутило, что Н. пишет свои телеграммы, ответы губернаторам и т.д. твоим стилем, – он должен был бы писать более просто и скромно»1202.

Показательно, что такое же мнение высказывали и некоторые министры, считавшие недопустимым именовать документы, исходящие из Ставки, «рескриптами»1203.

Император не разделял всех опасений царицы относительно политических амбиций великого князя Николая Николаевича, но в данном случае он, по-видимому, счел ситуацию достаточно серьезной, чтобы вмешаться. Можно предположить, что министру императорского двора барону Фредериксу было поручено переговорить по этому поводу с Верховным главнокомандующим. Николай II писал Александре Федоровне 5 мая 1915 года: «Я имел длинную беседу с Н., потом обычный доклад, и в церковь. <…> Только что старый Фредерикс имел свой разговор с Н. За обедом я смогу по выражению их лиц судить о том, как прошла у них эта беседа»1204.

Однако порой противопоставление императора и Верховного главнокомандующего переходило и в иное измерение. Великий князь, который, как это уже отмечалось выше, рассматривался как последовательный противник Германии, «внутренних немцев» и сторонник доведения войны до победного конца. В то же время ходили слухи, что царь желает скорейшего мира. Эту ситуацию пытался использовать противник. Немецкие пропагандисты уже с 1914 года выпускали прокламации, адресованные русским солдатам. Прокламации эти на фронте бросались с аэропланов, а в тыл проникали из Швеции по почте, большей частью под бандеролью, например в виде образчиков товаров из Швейцарии. Некоторые подобные листовки воспроизводит в своих воспоминаниях генерал В.Ф. Джунковский.

Отдельные немецкие прокламации содержали сфабрикованное фальшивое обращение к русским солдатам от имени российского императора и были подписаны «несчастный ваш царь Николай II»: «Возникла сия несчастная война против воли моей; она вызвана интригами великого князя Николая Николаевича и его сторонников, желающих устранить меня, дабы ему самому занять Престол. Ни под каким видом я не согласился бы на объявление сей войны, зная наперед ее печальный для матушки России исход; но коварный мой родственник и вероломные генералы мешают мне в употреблении данной мне Богом власти, и, опасаясь за свою жизнь, я принужден выполнять все то, что требуют от меня» (подобный текст подтверждал мнение о «слабоволии» и «слабости» царя, подкрепляяя версию о его приверженности идее сепаратного мира). Эта тема звучала и в другом листке, выпущенном германскими пропагандистами. В данном случае они, однако, не использовали технику «черной пропаганды», листовка не приписывалась российскому императору, она открыто исходила от немецкого командования: «… ваш Государь император Николай II не совершил и не хотел совершить такой великий грех. Он не пожелал этого кровопролития – он любит свой народ. Виновата другая личность – великий князь Николай Николаевич. Он заставил Государя начать эту несчастную войну. Это он безжалостно гонит вас на верную смерть. Он равнодушно смотрит на ваши потери, на слезы ваших жен и детей. Он не отвечает за благо народа. Ему до вас какое дело! А от англичан и французов, ваших старых врагов, он взял деньги и продал им свою душу. Но вам ли, русские солдаты, слушаться этого бессовестного человека. Позволять ему стать клином между Государем и его народом. Нет, не вам это терпеть. Свергайте его с места, ему не подобающего. Отказывайтесь дальше сражаться за его преступное честолюбие. Оставьте его и ступайте домой или переходите на нашу сторону»1205.

Сложно сказать, как воспринимались подобные прокламации подданными Николая II. Кто-то мог сделать вывод о том, что великий князь Николай Николаевич является главным «поджигателем войны». Часть читателей листовок, очевидно, воспринимала их как явную фальшивку. Можно с уверенностью предположить, что для части читателей немецких воззваний они служили подтверждением патриотизма Верховного главнокомандующего. В этом случае результат германских листовок был противоположен замыслам их создателей. Кто-то мог понять их как подтверждение слухов о стремлении императора заключить сепаратный мир. Но в некоторых случаях читатели могли интерпретировать листовки именно так, как и предполагали немецкие пропагандисты. Часть российского общественного мнения воспринимала великого князя как главного инициатора войны.

Очевидно, у Верховного главнокомандующего были свои основания опасаться пропаганды противника, он мог полагать, что распространение настроений такого рода еще более обострит его отношения с царем, и без того непростые. В начале 1915 года великий князь Николай Николаевич издал специальный приказ, в котором, в частности, указывалось: «Из австрийской армии нарочно назначенные нижние чины разбрасывают среди наших войск прокламации, в которых обнаглелые враги дерзают обращаться якобы от имени священной особы Государя императора и как бы за его подписью к вам, доблестные сыны России. Всякий верноподданный знает, что в России все беспрекословно повинуются, от верховного главнокомандующего до каждого солдата, единой священной и державной воле помазанника Божия, нашего горячо обожаемого Государя императора, который един властен вести и прекратить войну». Верховный главнокомандующий приказывал всех лиц, захваченных с подобными прокламациями, предавать немедленно полевому суду для наказания со всей строгостью законов военного времени как государственных преступников1206. Сам факт появления подобного специального приказа Верховного главнокомандующего, посвященного нескольким вражеским листовкам, свидетельствует о том, какое значение придавалось подобной пропаганде врага – ведь приказы такого рода доводились до всех военнослужащих, находящихся в действующей армии.

Следует отметить, что для значительной части германского общественного мнения именно великий князь Николай Николаевич персонифицировал образ русского врага, российскому императору уделялось гораздо меньше внимания. Уже в первом выпуске популярного немецкого иллюстрированного издания, посвященного войне, были опубликованы портреты полководцев противника. Портрет великого князя Николая Николаевича был самым большим и занимал центральное место в композиции1207.

Довольно часто он изображался и современными немецкими карикатуристами. Сначала он предстает как «кровавый мясник», «корень всех несчастий», но после поражений русской армии германские художники создают комический образ долговязого и неуклюжего генерала-неудачника. На одной карикатуре изображен великий князь, схватившийся руками за голову, его утешает… Карл Либкнехт, известный социал-демократический депутат рейхстага, противник войны, голосовавший против военных расходов в 1914 году. Либкнехту приписываются слова: «Не отчаивайтесь, великий князь! У меня еще есть страшное оружие для борьбы с Германией – моя депутатская неприкосновенность»1208. Как и во многих других случаях, образ внутреннего врага, в данном случае антимилитариста и революционера Либкнехта, создавался путем привязывания его к узнаваемому образу внешнего врага. Это косвенно свидетельствует о той значительной роли, которую великий князь Николай Николаевич играл в немецкой милитаристской пропаганде.

Популярность Верховного главнокомандующего, его реальная возрастающая политическая власть, его державная репрезентация, его связи с «общественностью», его открытое желание резко оградить власть императрицы – все это в сочетании со стремлением какой-то части общества видеть его на престоле создавало необычайно сложную ситуацию. А это уже привело и к появлению качественно новых слухов. Мемуарист, служивший в годы войны в Ставке Верховного главнокомандующего, вспоминал: «И вот в столице – в известных кругах и при дворе – начали шептаться о том, что громадная популярность в России великого князя может причинить вред престолу, и стали намекать на то, что в Ставке могут появиться, на почве этой популярности, узурпаторские тенденции»1209.

Комментарии вражеской прессы могли только укреплять подобные подозрения у императора. Польская газета, выходившая в Берлине, писала: «Великий князь в нынешнюю войну был не только Верховным главнокомандующим всех русских армий, его считали фактическим повелителем России, перед которым совершенно стушевывалась личность его племянника, царствующего императора. В качестве победителя он после войны, быть может, захватил бы в свои руки верховную власть, которой он фактически обладал»1210.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.