Закат часто можно спутать с рассветом
Закат часто можно спутать с рассветом
«Будь славен во веки, о муже избранне,
Вольности отче, герою Богдане!»
В гетмановском кабинете Чигиринского замка молча смотрели друг на друга два героя Украинской революции. Богдан Хмельницкий только что перечитал старый отчет Ивана Богуна о поездке в Москву в составе казацкого посольства и хорошо понимал, что впереди тяжелый и нервный разговор. Строки документа сами собой вспыхивали и гасли в тренированной памяти гетмана.
«Казалось, что с приближением к Москве даже вольного воздуха становилось все меньше и меньше, а встречные люди выглядели все молчаливее и смирнее. Это был уже совсем другой, не отчаянный пограничный люд, почти полностью умятый воеводами, наместниками, приказчиками, боярами, дьяками и прочей государевой сволочью.
Вот и он, этот холмистый город, при слиянии Москвы-реки и Неглинyой, разбегающийся от Кремля волнами Китая, Белого и Земляного посадов. Рубленые из не высушенного дерева избы были покрыты дерном, берестой, соломой, побогаче – тесом. По залитым грязью кривым улицам полз вечный смрадный туман и многие москвичи, чтобы не уделаться в прах отбросами, нанимали специальных людей, чтобы те перенесли их на другую сторону убитого переулка или площади.
По всей Москве и по всем царским городам и весям гудели бесчисленные кабаки, забитые пропившимися до нательного креста пьяницами, во все горло оравшими от заплеванного ими земляного пола:
«Эх, пей в доску,
Поминай Москву,
Как там вино —
По три денежки ведро!»
Со времен Ивана IV Ужасного городской московский воздух был залит едким запахом сивухи, пота, грязных лохмотьев и чавкающей грязи. Везде шумели толпы бородатых людей в кафтанах, сермягах, косоворотках и даже овчинных полушубках, совсем не удобных в весеннюю погоду. В вони и грязи бегали пирожники, сбитенщики, капустники, хлебники, лапшевники, предлагая миски с варевом прохожим, и давая вылизывать для чистоты пустую посуду носившимся вокруг вшивым собакам и опять пуская ее в дело. Ужасно несло начинавшей тухнуть соленой рыбой. Толпа вопила, ругалась, божилась, смеялась, орала, бродила по площадям, улицам, переулкам, исчезая и появляясь вновь. В Гостином дворе у Кремля, в три ряда стояли английские, голландские и русские торговые лавки, охраняемые от воров-шишиг стрельцами при бердышах и саблях.
Вдруг раздались резкие и частые удары барабана-тулумбаса. По площади, которую пересекало казацкое посольство, бежали полицейские ярыги с плетьми, мерзко вопившие «Дорогу воеводе!» Люди опрометью побежали во все стороны, купцы спешно убирали и прятали товары с прилавков, хорошо зная несусветную алчность боярских харь и их многочисленных холуев.
На красивом и статном коне на площадь выехало боярское рыло, в соболиной шапке, сафьяновых сапогах и саблей на боку, раскорячившееся в седле по-медвежьи и вывалив бесконечное брюхо из посеребренного кафтана. Рыло, как очумелое, долбило в привязанный у седла барабан.
Не успевшие убежать люди сбрасывали шапки и кланялись в самую грязь, выгибая пополам спины и с трудом выдирая из расквашенной грязи лапти. Среди умолкнувшей толпы ехала одутловатая харя, само олицетворение московской власти, грубой, наглой и не знающей ни в чем удержу. По всей площади в грязи, лужах и клубах пыли страшно разило вчерашним, невыветривающимся хмелем. Чудилось, что воздух, навечно пропитанный унижением, угрюмо шелестел: «Твое воеводское дело – приказывать, а наше холопье – исполнять!»
Казаки посольства вспомнили доклады иностранных послов о московских нравах, цитировавшиеся в Европе: «Царь на польскую войну сверх обычных налогов еще установил со всех подданных десятину от всего имущества. Московиты подсматривают друг за другом и, если что увидят неугодное, ссылают в Сибирь, страну мрака и отчаяния. Кто слишком внимательно смотрит на кремлевские стены и пушки, тех сажают в тюрьму как шпионов».
Казаки ехали уже по набитому полицейскими ярыгаии Кремлю, когда у Красного крыльца Теремного дворца с яркой медной крышей, что рядом с каменно-деревянными Грановитой, Золотой и Оружейной палатами, прямо в руки Богуну сунули ворох подметных писем, тысячами порхавших по Московскому царству:
«Все воеводы на один лад. Едут править в город на три года, а жиру хотят запасти себе на всю жизнь. От медведя – кулаком, от черта – крестом, а от боярина и дьяка ничем не отобьешься. Руки у них привешены навыворот – все к себе тащат, что можно и нельзя, в государеву казну – копейку, а себе в карман три. Со всей земли везут возами и несут горами на Государев Верх, в Кремль челобитные на воров-воевод, которые навсегда оседают на столах дьяческой сволочи, от всего свою мзду имеющей.
А мы, государь, обнищали в городах от твоих воевод, от их насильства, и бьем челом, чтобы воевод не было, а всеми земскими делами, как при старых государях, ведали бы мирские губные старосты. А то мы на земле строим, пашем, перебиваемся, а бояре на нашем горбу жиреют, людей всякого звания теснят гораздо и в застенках держат, да блудом промышляют.
Смотри, государь, коли весь крестьянский мир из-за твоих сильных людей с ума сойдет – его на цепь не посадишь!
А государь Алексей Михайлович глуп, глядит и ест из боярских глаз и ртов. Черт у царя ум отнял!»
В забивших Кремль и всю низкую деревянную Москву многих десятках приказов сидели дьяки и подьячие. Писцы, с лисьими мордами, с косыми исподлобья волчьими взглядами, с гусиными перьями за ушами, заслуженно названные народом крапивным семенем, как ненормальные строчили бесконечные свитки и столбцы. Дьяческая шваль и ее прихлебатели умело заковывала огромную страну в броню бесконечных бумаг, против которых были бессильны даже грамотные, культурные и обеспеченные люди, а почти весь неграмотный народ веками с ненавистью давал и давал, и давал бесконечные посулы и кормы этим хищным, безжалостным и жадным до рвоты, лживым бумагомаракам, копя долгий, а потому мутно-кровавый гнев в своих душах.
И везде и всюду, и навсегда торчали бесконечные кабаки с целовальниками у дверей, окруженные бочонками с водкой и пивом, но без еды и вообще любой еды и закуски для того, чтобы посетители быстрей упились, вошли в раж и быстрее потратили на сивушную отраву все свои деньги и одежду.
И везде и всюду, и всегда били в свои барабаны спесивые и обнаглевшие от безнаказанности бояре и дьяки, со всех сторон окруженные лизоблюдами, которые смотрели на родину как на свою собственность, где согнутые в дугу бесправные крепостные крестьяне корчевали пни, пахали, сеяли, жали, курили смолу и деготь, заготавливали поташ и пеньку, били соболей и куниц, пропадали на мельницах, кожевенных и кирпичных мануфактурах, курили вино, строили избы, хоромы и крепости.
Увидели казаки со своего посольского подворья на Маросейке и другую, небоярскую Москву, в которой всегда стоял дым коромыслом, где кузницы ковали, богомазы писали, ткачи ткали, сапожники точали, оружейники сверлили и слесарили, пушкари лили, плотники рубили, портные шили, скорняки собирали, каменщики строили, стряпни варили. И ночами, когда столичный город насмерть закрывался решетками от разбоя, тут и там раздавалась удалая песня:
«У тебя ль, моя Настасья,
У тебя ли пир горой
Воевода под лавой?
До полуночной поры,
Гей, точите топоры,
Воеводу примем в гости,
Воронью оставим кости!»
И гудело из конца в конец необъятного государства: «Обманула Москва народ после Смуты, уничтожив запись царя на Земском Соборе 1613 года: Не рушить старых вольностей! Обманули нас бояре и дьяки, мы ими и тряхнем! Засолим всех воевод в бочках!»
Рассказывал Ивану Богуну один дружеский подьячий из Посольского приказа:
«Наш народ сплошь неграмотен, а приказные всю свою грамотность себе в карман оборачивают. Наш народ умен, да языком коряв. Ему нужны свои грамотеи, которые от него бы говорили, за землю и волю. Народ бунтует, но всегда по-детски и очень кроваво, терпеливо потом идя на страшную казнь. Царь указ за указом шлет из Коломенского: «Сыск чинить крепко, мятежников и всех людей бунташных казнить смертью и вешать по всем дорогам от Москвы». Вся Россия покрыта пытошными избами со стенами, на два метра забрызганными людской кровью, с дыбами, с намазанными дегтем ремнями, клещами, пытошными зажимами для пальцев на руках и ногах, молотами и топорами, кнутами и плетьми из тягучих воловьих жил, с грудами клинышков, забиваемых под ногти пытаемым, железными полами для пытки огнем, с люками, в которые сбрасывали замученных.
Напротив Теремного дворца ежедневно порят людей, прямо у царских окон, на Ивановской площади. Алексею Михайловичу, видно, нравятся человеческие вопли на всю Ивановскую, сам придумал и говорит: «Москва слезам не верит», и ежедень ядреный мат часами слушает.
Эх, хороша власть – кому она всласть! Наш народ во всю зол на бояр. Надо этих супостатов вывести, а с ними и дьяков! Они нелюди, царские бесы звериные, дьяволы царевы. Ужо им конец придет. Намедни один с саблей на торгу кричал: «Московский народ! Кнут убивает твою душу! Кто за тебя бьется, того же ты сам сдаешь ярыгам! Неужто нет тебе родни ближе, чем боярские хари и приказные рыла? Когда скинешь ты со своих плеч боярскую сволочь? Москва царская ваши души мучит, освободите их!»
Иван как будто почувствовал, что видит разумом своим Богдан, и не удержался:
– Я Польшу ненавижу, а Москву боюсь. С Речью война до смерти, там все понятно и просто, а Кремль и без войны наши души хамством и рабством убьет. Оденут бояре на всех украинцев удавки!
Хмельницкий благодарно посмотрел на Богуна, начавшего трудный разговор. Побратимы заговорили, заспорили то тихо, так, что было слышно как шелестят за окнами деревья в саду, то громко и стекла в гетманском зале дрожали от гетманского и полковничьего рыка:
– Ты посмотри, Богдан, какое у них в Кремле и перед ним несусветное количество холуев и подонков! Только боярских родов семьдесят, а еще лес окольничих, стольников, дьяков, стряпчих, подьячих, жильцов, кравчих, постельничих, ловчих. Никто ничего не умеет и делать не хочет, только волю главного дурака выполняют! Через этот ненасытный частокол честному и умному человеку не пробиться никогда, выборов помазанник не допустит от своей злобы и тупости, вдруг кто умнее его покажется, что не удивительно!
Ближнее окружение совсем недалекого Алексея Михайловича составляют только его родственники и их хлопы, воры и хамье законченное, проб негде ставить. Спорить с ними и доказывать что-то бесполезно, жаловаться некому. Ты лучше меня знаешь, если во главе государства стоит шваль – ему скоро кровавый конец!
Чем эти московские князья отличаются от польских королят? Мы меняем шило на мыло. Польша хочет убить нас быстро, Москва – медленно. Ты же их сам хорошо знаешь, читаешь донесения иностранных послов из Кремля, их вся Европа читает!
Хмельницкий посмотрел на высокие шкафы с глухими дверцами, стоявшие у всех стен большого зала и хранившие материалы по международным делам. Запоминающихся бумаг о политике Московского царства действительно было много.
“ Русские грубы. Они, даже их полномочные послы, постоянно в разговорах пользуются бесстыдными выражениями, легко называют мать своего врага сукой и непотребной женщиной, своих врагов – выблядками, и грозят им тем, что позорным образом похабно, исковеркают им уши, глаза, нос и все лицо и изнасилуют их мать.
Рабами и крепостными являются все русские, высокого и низкого звания. Они проявляют свое ничтожество перед царем даже тем, что в документах должны подписываться уменьшительными именами. Даже князь-рюрикович пишет: «Ивашка, Федька, твой холоп».
У простых людей все отбирают и поэтому jни не ценят свободы и не умеют ею пользоваться. Если меры царского и боярского рабства оказывается превзойденной, то русские способны на мятеж, опасный не против царя, главного виновника их страданий, а против низших властей.
Царское управление – тираническое. Вельможи без всякого стыда называют себя рабами и переносят от царя рабское обращение. Они его боятся даже больше, чем Бога. Никто из русских, под страхом смерти не смеет даже самовольно выехать из своей страны. При царском дворе порок всегда побеждает добродетель. Те, кто имеют близкий доступ к государю, гораздо своекорыстнее и грубее других. Чтобы привлечь их на свою сторону, им нужно делать подарки, причем не для того, чтобы они что-то хорошее сделали, но чтобы они не напакостили за то, что им не дали хабара. С хабаром при московском дворе можно всего добиться.
Террор, который устраивает царь и его вельможи, подрывает их власть и готовит кризис внутри Московского государства.
Русские бояре, дьяки и купцы легко выдумывают всякие хитрости и лукавства, чтобы обмануть даже своего ближнего и подкрепляют обманы ложной божбой. Эти люди шаткой честности лишены всяких хороших правил и говорят, что обман служит доказательством большого ума. Обнаруженной лжи и обмана они не стыдятся вовсе.
Глядя на их дела, кажется, что добродетель чужда Москве, поскольку порок славится в ней как достоинство. Русские вельможи считают верность слову нипочем, если из-за его нарушения могут выиграть обманом прибыль. Бояре и их холопы хитры и алчны, как волки, и постоянно усовершенствуются в коварстве и лжи. Так как они не имеют возможности везде присутствовать лично, то назначают своими надсмотрщиками в других городах холопов, ради частной выгоды препятствуя развитию государства.
Народ относится к боярам и царским слугам враждебно за их чванство, взяточничество, корыстолюбие и притеснения, чинимые им более слабым. Когда в Московии произойдет большой бунт – им всем свернут шею.
По виду боярские дома в два этажа с надстройкой наверху напоминают царские покои. Их убранство примитивно. Водка и мед – любимые боярские напитки, не всегда употребляющиеся в меру. За столом они рыгают и ни в чем другом стыдном не стесняются. В гостях многие из них так напиваются, что их уносят домой без сознания. Только в некоторых домах просвещенных бояр нет гомерического пьянства, брани и циничных выходок. Культура еще не проникла в московское общество.
У самого царя нет умных и понимающих что-нибудь советников, Алексей Михайлович, хотя ему уже за тридцать лет, смотрит в рот Милославским и Морозовым. Царя любое неповиновение раздражает настолько, что у него не остается никакого терпения. Народ говорит, что всем его бедам Москва корень”.
По началу спокойный спор двух героев о будущем Украины быстро перешел в настоящий и резкий и даже весь Субботов замер в напряженном ожидании, понимая, что решается судьба Украинской революции:
– Да пойми ты, Иван, что Украина больше не выдержит войны, ляжет под Корону и умрет. Навечно! В Польше Украине точно быстрый конец, а с Москвой – видно будет! Польская шляхта сотрет украинцев сразу, итак убивает их сотнями тысяч! Скоро нашего следа не останется. Войско ополовинено и неоткуда новое взять, и обучать хлопцев по-настоящему не успеваем, ибо лезут с запада наемники и жолнеры без перерыва. Скоро нам, мертвым, будет все равно, что в этой лжереспублике исполнится, наконец, неизменный закон государственного существования – «Деспотия одного правителя еще может временно устраивать страну, но деспотия одного сословия над всеми другими всегда ведет страну к неминуемой гибели”.
– Ты великий, Богдан, потому что умеешь сдерживаться там, где сдержаться невозможно. Я сдерживаться не хочу!
Ты посмотри, до чего терпеливы москвичи, терпят, даже когда их убивают! Хочешь, чтобы и все мы, украинцы, такими стали?
– Москва, Иван, берет только то, что плохо лежит. Захотите отдать автономию Украины – она возьмет, не захотите – подавится. Покоряются только слабые натуры. Сильные вызывают на неравный бой всесильную судьбу.
Мало называться всем казаками – надо ими быть! Пусть все идет естественным путем истории – фундамент и прецедент Украинской государственности создан и его никуда не спрячешь.
– Ненависть и злоба господствуют в Кремле, и это свидетельствует о скором упадке Московского царства. Вспомни, Богдан, как легко, не глядя, не понимая ничего, за химеры, царь и бояре отказались создать великую Славянскую конфедерацию, легко решившую бы все проблемы трех наших народов и совсем не в ущерб другим европейским странам.
И это происходит уже во второй раз! Ты говоришь, что будущее за большими государствами, которые могут выделять деньги на культуру и образование. Бояре все затопчут! Вспомни давний отчет великого литовского канцлера Льва Сапеги о поведении Кремля при создании первой славянской коалиции:
«Царь прислал на переговоры как всегда безмозглых бояр-послов. Во время бесед с польским и литовским рыцарским кругом эти послы не раз, не два и не три показали свою полную тупость и инфантильность, своими бестолковыми и бессмысленными действиями оттолкнули от Москвы многих европейских сторонников кандидатуры царя на объединенный трон Речи Посполитой.
Боярские послы, приученные слепо, по лакейски выполнять самодержавно-самодурную волю своего великого государя, самонадеянно не соглашались ни с одним из элементарных, не стратегических условий, на которых настаивало польское и литовское рыцарство.
Царь не соглашался короноваться ни на Вавеле в Кракове, ни в Варшаве, ни в Вильно, а только в Москве. Царь отказывался писать в своем титуле сначала «король Речи Посполитой» а потом «царь Московский». Царь, как объединенный король, отказывался из общих налогов финансировать оборону конфедерации от Турции. Царь отказывался, после своего избрания королем, даже в случае военной необходимости покинуть Москву и выехать на театр военных действий, и его великие послы с отталкивающей фанаберией и надменностью не раз заявляли, что их великий государь делает только то, что пожелает.
Царь хотел править в польской Короне и Великом княжестве Литовском только самодержавно, то есть тиранически, чем оттолкнул от себя всех европейских сторонников, впервые увидевших суть его системы правления.
Москва, опасаясь потери влияния в сравнении, отказалась разрешить службу польских, литовских, украинских, белорусских, русских дворян в любой из объединившихся стран, кто где пожелает, получать везде земли за заслуги, жениться. Кремль не захотел обмениваться студентами, строить православные храмы и костелы везде, не захотел снять таможенные барьеры и разрешить свободную торговлю на всех объединенных территориях, отказался признать экстрадицию преступников.
Царь и его представители не сделали ни одной уступки на переговорах, и уникальная возможность создания всесильной Славянской конфедерации из польских, литовских, украинских, белорусских и русских земель, организуемой для противодействия наступавшей Турецкой империи, была потеряна навсегда из-за осточертевшей всем тупости Кремля».
Куда ты, Богдан, отдаешь четырнадцать городов, сто двадцать местечек, две тысячи сел и миллион украинцев?
– Москва, Иван, она разная, не только боярская и самодержавная, но и простонародная. Наш пример, наша геройская казацкая слава, покажут русскому народу, как можно жить свободными. Пусть не сейчас, а когда-нибудь, она поднимет всех, не только украинцев в борьбе за волю. Запомни, Иван, только слава – вечна!
– А кто самой Украине пример показывать будет? Я твоих новых старшин вчера спросил: «Не боитесь, паны полковники, сгореть на огне власти?» Они засмеялись и ответили: «Нет, если что, и пепел за дорого продадим». Ты кого возвышаешь гетман, героев или торгашей?
– Наши герои, наши дорогие побратимы лежат в земле рядами и я уже давно выплакал все слезы над телами погибших братьев. Я говорю с ними, как с живыми и они указывают мне верный путь для Украины. Они все в моем сердце и я сделаю все, чтобы они там, наверху знали, что геройски погибли во имя создания нашей державы. А те, кто их заменил… Это лучшие из тех, кто остались в живых.
Маленький человек, столкнувшись с великим, принимает его по своему уму. Нельзя одним махом смести с земли все зло, но нельзя и спокойно жить вместе со всеми, если все сами не думают меняться. Природа человека требует внутренней независимости и свободы. Если это условие не соблюдается – демон зла рвет цепи разума. А политика и разум редко идут одной дорогой – именно это определяет драмы и трагедии истории. Я делаю все, что могу с тем, что имею.
Сегодня Москва показывает Европе деспотию, бесправие и неравенство, то, как нельзя власти вести себя со своим народом. Но так будет не всегда. Русский человек проявляет свои лучшие качества там, где нет царя, его безумных холуев, давящих людей веками. Русский человек создан для свободы и счастья и мы, казаки, покажем ему туда дорогу.
Польша – страна поддельная, Россия – настоящая. То, что в Кремле со времен Ужасного сидят необразованные самодуры, это не новость. Придет на царский трон гений и даст доброго пинка боярам и все изменится в России, а Украине не надо будет опасаться за свое будущее, а только за продажность своих вождей, не терять казацкого духа и собирать людей и все земли до купы под могучим, хоть и своенравным Кремлем.
В Речь Посполитую гений на трон не придет никогда. Шляхта удавит свою родину и этого даже не заметит. Не надо, Иван, называть Москву «меньшим злом». Она щит, а мы меч и вместе мы непобедимы! А если меч затупился – спрячься за щит и наточи его!
– А если за гением придет упырь и все разрушит? Вспомни московских царей после Ивана III Великого? Гражданскую войну устроили четь ли не до последнего полка, потому и Польша над Москвой поднялась и упырь Иван IV на трон уселся, ломая народный характер. А ну как он его доломал вщент?
– То, что совершает гениальный правитель, держится веками. Разбитое яйцо в скорлупу не вернешь, только обделаешься. Мы не должны терять времени на второстепенное, но укреплять свою государственность до ее непобедимости.
– Москва всегда будет одинаковой – впереди живот и кулак, а голова в жопе! Мы все станем лапотными холопами боярских рыл, и не будет Украины!
– Никогда, слышишь, полковник, никогда Украина не поменяет свои чудные, хрустальные черевички на несусветные рабские лапти. Никогда!
Возьми мою булаву, Иван, некому больше…
– Нет.
Еще несколько лет Иван Богун, полковник и наказной атаман, характерник и человек с несколькими жизнями, сторонник невозможного полного суверенитета Украины, несмотря ни на что, дрался за нее с Польшей и Москвой. Он участвовал во взятии Бреста, Кракова, Варшавы, в сентябре 1658 года вместе с Иваном Сирком отказался в Гадяче поддержать пытавшегося узурпировать гетманскую власть Ивана Выговского и сверг его с казацкого олимпа, дав родине состояться, был арестован Яном Казимиром и год просидел в тюрьме Мальборка. Богуна освободили для командования походом на московскую Левобережную Украину, обвинили в официально разрешенных переговорах с московским гетманом Иваном Брюховецким и арестовали опять.
В феврале 1664 года по официальным польским сообщениям Иван Богун был расстрелян жолнерами у крепостной стенки Новгород-Северского Замка, а по полуофициальным – убит при аресте. По неофициальным данным герой Украинской революции вместе со своими витязями выполнял стратегические планы Богдана Великого, касавшиеся будущего Украины в других странах Европы и Америки.
С 1664 года среди казацкой старшины Гетманщины больше не оставалось побратимов Хмельницкого, участников знаменитого «совещания в Роще 1647 года».
Падали и падали герои Хмельницкого на бесконечном кровавом пиру и не было им замены. Легли отчаянные и умные побратимы Великого в ужасных сечах, получив мир и великую славу, оставшуюся на века потомкам. Погибли витязи, зная и не зная, ударят ли когда и зазвенят грустные бандуры, запоют ли певучие кобзы, поднимая их свершения выше неба над такой дорогой им родной землей…
* * *
Богдан прекрасно понимал, что после его смерти оригинал русско-украинского договора марта 1654 года не пролежит в войсковом хранилище Киево-Печерской лавры и недели, сгорит при загадочных обстоятельствах.
Чертого батька вам в горлянку! Никто из своих или чужих умельцев, исполняя приказ или щедро финансируемую просьбу Москвы, Варшавы или Стамбула, теперь не сможет заменить, подделать и даже дотянуться до этого бесценного документа, подтверждавшего легитимность состоявшейся Украинской державы, этого национального завета будущим поколениям свободного народа. Кто из недругов захочет – пусть добывает копию, а мы посмотрим, окажем этим ляшкам услугу, даруем им вечный покой.
Четырнадцать характерников личного конвоя гетмана во главе с сотником Максимом Гевличем тайно проделают опасный путь в Англию, где и будут хранить «Статьи Богдана Хмельницкого» от жадных и продажных рук. Богдан решил, что его лучшая группа тайной стражи пройдет, пронесется, проскачет через Миргород, Нежин, Чернигов, Гомель и Гродно до Датского города, Таллина, где их будет ждать корабль английского военного флота, присланный старым товарищем, гением и лордом-протектором Оливером Кромвелем, предупрежденным обо всем Хмельницким.
Воины Тайной стражи Войска Запорожского не раз побывали на Острове, выполняя сложные и опасные поручения любимого гетмана. Витязи осваивали английские порядки и обменивались боевым мастерством с «железнобокими» гвардейцами лорда-протектора. Они отлично ладили между собой, с удовольствием перенимали друг у друга приемы тайной войны и информационно-психологического противодействия, имевшие в обеих странах тысячелетнюю историю. На тайных базах у Йорка и Портсмута боевые хлопцы и джентльмены успешно обменивались страшным смертельным опытом.
Никто из этих расчетливых и хладнокровных витязей уже давно не позволял себе безрассудной удали, хорошо понимая, что тот, кто предупрежден, тот не побежден, а геройская смерть, не вынужденная чрезвычайными обстоятельствами, красит только рака.
На совместных занятиях владевшие не только украинским, но и польским, литовским, русским, татарским и турецким языками, характерники учили им своих английских товарищей, дававшим казакам уроки английского, немецкого и французского. Протестанты-англичане узнали, что и католики, и православные и мусульмане, почти все без исключения боялись смерти без погребения, и угроза бросить убитое тело в степи или лесу на поживу птиц и зверей часто дает более быстрый информационный результат, чем строгий допрос словом и огнем. Гвардейские пуритане рассказывали казацким хлопцам, что если на европейском рынке, русском торгу, азиатском базаре вдруг дорожает или пропадает какой-то стратегический товар, это значит, что усилились банды на торговых путях и границах, где-то начался бунт и мятеж, вводится государственная монополия на отдельные виды продукции, то есть идет подготовка к войне и по видам исчезнувших товаров можно определить, кто и на кого собирается нападать.
Украинские парни передавали английским товарищам умение лечить травами болезни и раны людей и животных, с помощью еще и горилки, пороха и золы. Все гвардейцы и тайные стражи хорошо знали, что когда спрашивает пытка – отвечает боль, что разум всегда должен оставаться холодным и тогда осторожность, терпение и подчинение всех чувств избранной цели дадут нужный результат. Опытные бойцы знали, что огромный караван верблюдов зависит от одного идущего впереди осла главного погонщика, и если твоя судьба в пасти льва – разорви ему пасть или получи достойную воина смерть. Тайные стражи всегда выполняли четкие и продуманные приказы гетмана и лорда-протектора и всегда сами обдумывали способы их исполнения, отыскивая лучший путь для выполнения почти всегда невыполнимого задания.
Дружба характерников и железнобоких взаимно обогащала особых гвардейцев, и прощаясь, украинцы совсем по пуритански говорили англичанам на чеканной латыни, что «Potius mori quam foedari – Лучше гибель, чем позорное соглашение» и получали от них ответ на почти правильном певучем украинском языке: «А что, панове, не выпить ли нам на дорогу по келеху оковитой, да не смазать ли губ куском сала?»
На английском военном корабле в Таллине характерников должны были встречать товарищи по оружию из тайной службы Оливера Кромвеля, чтобы всем вместе благополучно доставить секретный груз и людей до Лондона. Сотник личной охраны гетмана Максим Гевлич обсудил с товарищами, как лучше и безопаснее доставить на Остров «Статьи Богдана Хмельницкого». План командира понравился всем четырнадцати хлопцам и тут же начал приводиться в исполнение.
Через месяц маленький характерный отряд на тридцати лошадях устало вошел в ворота небольшого хутора перед Черниговом. Трехтысячекилометровый двойной маршрут до ставки драгоценной свинцовой трубы с трактатом проходил строго по графику и четырнадцать хлопцев, пролетавшие ежедневно на двух сменяемых конях около ста километров, радовались долгожданной ночевке под крышей, бане и вкусной вечере. Маленькая боевая группа шла по казацкой Гетманщине, опасной только хитрой засадой и берегла себя тайной своей миссии и быстротой передвижения. На хуторе не было видно ни одного человека, но в разгар рабочего дня в этом не было ничего необычного.
Осторожный сотник с прикрывавшим ему спину хлопцем вошел в ближнюю хату и вдруг споткнулся о чужой взгляд. На казака из глубины горницы в упор смотрели внимательные глаза московского боярина, знакомого по долгому посольству в царскую столицу. Боярин, князь младшей ветви Рюрикова дома, встал из-за стола и медленно и спокойно произнес:
– Не расстраивайтся, Максим Александрович, мы ждали тебя везде, не минул бы. Здесь у меня сотня опытных стрельцов и еще триста по этому литовскому рубежу».
Через открытые окна и дверь хаты было хорошо видно, как хуторской двор быстро заполнялся выходившими, казалось, отовсюду московскими стрельцами, в зелено-серых, под цвет природы, кафтанах, внешне вежливо благожелательных, но от этого не менее опасных. Максим тоже вежливо улыбнулся москвичу и не разжимая губ прошелестел привычную характерную команду:
– Хлопцы, трио!
Показалось, что над хутором вдруг сгустился воздух. Никто из прошедших огонь и воду московских солдат ничего не увидел, пока в их сотенной гуще через секунды в четырех местах не появились витязи личной хмельницкой охраны. Рыцари стояли спина к спине боевыми казацкими треугольниками и у ближних к ним стрельцов вдруг непроизвольно заурчало в животах, потому что опытные рубаки вдруг увидели, что короткие и сильно изогнутые сабли, по две на поясах каждого характерника, лежат в особых ножнах лезвиями вверх, что позволяло хлопцам наносить убийственные удары без замаха. Замечавший все боярин спокойно сказал стоящему перед ним Максиму:
– Впечатляет, но для тебя не выход. Моих положишь, но все же их семеро на одного, а значит и сами ляжете и дела не сделаете. Успокойся, парень, посидим, поужинаем хлебосольно. Не забывай, мы же союзники. К Балтийскому морю, никак скачете? С договором? Я так и думал, куда же еще великий гетман пошлет свою лучшую тайную стражу с таким-то поручением, как не за северный кордон. Не к туркам же вам лезть?
Максим улыбнулся неожиданному царскому начальнику:
– Может и поляжем, дело воинское, но не все, а твои и ты сам Москву не увидите точно. Посидим, повечеряем, выпьем, ты подсыплешь нам сонного зелья, мы заснем и ты подменишь договор на его лживую копию и радостно вернешься с бесценной хартией к своему великому государю. Главное, ведь это получить очередные человеческие души, хоть и раком. А судьбы миллионов людей, своих и союзных, тебе Рюрикович, словно для задницы дверцы.
Вся Европа давно говорит, что Москва груба. Кто бы сомневался. Как собираешься объяснить бойню на хуторе? Неожиданный татарский чамбул прорвался аж за Чернигов? Небось и халаты на трупы приготовил? Я упрошу тебе задачу, князь Рюрикова дома!
Сотник личной охраны гетмана Войска Запорожского с напарником за спиной не спеша сел за стол против боярина, достал из наплечной сумки бесценную свинцовую трубу и вежливо поставил перед москвичом. Заволновавшийся враз боярин взял ее и долго открывал вожделенный свинец. Наконец, князь раздвинул ее и онемел. Труба была почти пуста, только белел внутри небольшой листок, но не пергаментный, а из обычной немецкой бумаги. Рюрикович резко развернул листок – на нем во всей своей высокохудожественной красе расположилась известная всем комбинация из трех пальцев, та самая «юбилейная троячка», она же казацкая дуля.
Не давая боярину опомниться, Максим тяжело и разборчиво произнес:
– Хартии у нас с собой нет, а обыскивать себя дорогой союзник, мы не дадим. Ты же знаешь, я никогда не лгу, только недоговариваю. Проводи нас к воротам, да предупреди своих, чтоб не хватались за сабли. Мои, видишь, тоже не спокойны. Завалим хутор трупами, а зачем? Нет же никакой причины для вооруженного конфликта. И дружеские гостинцы нам на дорогу не предлагай, мы уже выспались.
Расстроившийся боярин понапрасну рисковать жизнью не стал, сразу и безусловно поверив, что договора у характерниов нет, и это было очень правильно. Через молчащий стрелецкий двор уже на конях казаки двинулись к воротам. Москвич и сам севший на коня, провожал союзного сотника до выхода из хутора. Без шума они спокойно доехали до крепкого еще забора, и тут еще не решивший ничего для себя Рюрикович остолбенел. Вокруг хутора железным кольцом молча стоял всем известный Чигиринский полк, а прямо напротив ворот на белом аргамаке высился богатырь в кармазиновом плаще и шапке с двумя высокими страусиными перьями. Гвардейцы украинского гетмана отрешенно смотрели сквозь зелено-серых незваных стрелецких гостей, четко увидевших во вдруг застывшем, но прозрачном как слеза черниговском воздухе свои очень возможные трупы.
Богдан Хмельницкий сумрачно взглянул на москвича и боярский конь под князем от ужаса обвалился на круп. Боярин произнес ставшими непослужными губами:
– Здравствуй, ясновельможный гетман, мы в твоей воле.
Богдан хмуро и резко ответил:
– И ты здрвствуй, если с миром пришел. Что, рюрикович, у царя, государя и великого князя любая служба почетна, хоть холопом, хоть холуем, хоть жополизом? У тебя, князь, какая лучше получается? Правильно не отвечаешь, а то что-то ты у меня в глазах совсем раздвоился.
А ты, Максим, никак вилкой боярских щей похлебал? Смотрю не доехал, загостевался без приглашения. Кони, что ли пристали? Не ожидал от тебя, хлопец. Пришлось самому привести вам сменных лошадей, правда с рыцарями в седлах.
Максим и давно стоявшие за ним боевым серпом характерники враз заулыбались:
– Я батька, уже на возврате с дальней дороги попал в нечаянные гости, потому и решил не отказываться от усиленного боярского зова. А кони, конечно, пристали, это ты верно заметил.
У Рюриковича от этих все объяснивших слов на лоб вылезли глаза, ближние стрельцы уронили сабли, с лязгом брякнувшие на землю. Гетман спокойно произнес:
– Прощай, боярин и вы, стрельцы, прощайте. Поляки говорят: «kto jest blisko cara, ten jest blisko smerci. Nie rusz gowna, bo smierdzi”. Сами переведете. И осторожней с такими-то поручениями на украинской земле, а то старики у нас говорят: «От волка ушел, а на медведя набрел”.
Через минуту под нестройными криками стрельцов «Слава гетману и век долгий!» казацкая колонна во главе со своим героем четким походным строем по четыре витязя уходила от остолбеневшего хутора и быстро исчезала из стрелецких глаз, светившихся ужасом и восторгом.
И казалось стрельцам, этим бывалым рубакам, что вот-вот вернутся удивительные характерные хлопцы со смелыми, гордыми взглядами и обветренными, загорелыми лицами, от которых била неукротимая жизненная сила, и брызнут с их двойных неостановимых сабель голубые искры, и заполнит воздух лязг и скрежет закаленного железа, и загудит под ногами невозможных бойцов ждущая крови земля.
Исчезли украинские казаки с глаз московских стрельцов, развеялся завораживающий морок, и вернулось к засаде на хутор, хоть и с трудом, привычное казенное состояние, в котором со времен Ивана IV Ужасного не было места чувству собственного достоинства.
Богдан Хмельницкий скакал домой в привычном окружении характерников и Чигиринского полка. Гетман знал, что уже две недели оригинал русско-украинского договора 1654 года находится в лондонском Тауэре, под надежной охраной двух пар обоеруких и мастеров боевого гопака, хлопцев Ивана Богуна, отправленный туда бойцами Максима тихим залпово-ступенчатым способом, и никто в Англии не собирается его подменять и уродовать.
Характерники, смертельно вымотавшиеся в этот ураганный месяц, опять были в ближнем боевом охранении своего любимого героя. Летели кони железных витязей по родной украинской земле и летели откинувшиеся в особых походных седлах великолепные рыцари, как всегда достойно исполнившие главный приказ своего Богдана, выехавшего, несмотря ни на что из Чигирина прикрыть свой лучший тайный отряд от очень возможной московской ярости из-за срыва задания царя и его неуемных холопов.
И не знал сотник Максим и его группа, что уже полтора месяца из гетманской ставки почти ежедневно выезжали и выезжали какие-то гонцы с очень важными документами и усиленной охраной на запад, север, восток и юг и, кажется, на луну и внимательные взгляды со всех сторон пытались определить, что за документы везут эти казаки и неслись на них со всех сторон охотники за судьбоносными манускриптами, мечтая перехватить неперехватываемое.
И не знал сотник Максим и его отчайдухи, что все видящий взор Богдана Великого охранял их на всем опасном и бесконечном пути, что по всему их маршруту и вдоль, и поперек, и снизу, и сверху, характерников сопровождали лучшие казацкие отряды, имевшие убийственный гетманский приказ стирать в коридоре Чигирин – Таллин все находившиеся там диверсионные группы, и что уже навсегда уткнулись в жирный украинский чернозем две польских, шведская, турецкая, молдавская и еще пять банд профессиональных международных шантажистов, боем и обманом захватывавших важнейшие государственные и частные документы и за большие деньги возвращавшие их хозяевам или тем, кто больше заплатит. Одна за одной подставлялись банды под казацкие группы прикрытия и уделывали хлопцы в пень выманенных на себя чужеземных диверсантов.
И не знал удалой сотник и его группа, что по просьбе их украинского Богдана английский Оливер в нужный момент закрыл на сутки все Балтийское море, приняв корабль с пергаментом на английский берег без приключений, и по всей дороге от Портсмута до Лондона везде и всюду несли охрану характерного маршрута сдвоенные патрули великолепных «железнобоких» кромвелевских гвардейцев.
И стояли через несколько месяцев характерники тайной гетманской стражи на палубе еще одного английского корабля, везшего их на Остров охранять Переяславский договор, и глотали хлопцы сухими губами соленые слезы и за тысячи километров летели к витязям последние слова умиравшего в Чигирине Богдана Великого:
«Да живет наша Украина вечно».
Александр и Максим Андреевы
14 октября 2012 года
Киев, Чигирин, Субботов, Запорожье, Крым, Черное море, Варшава, Краков, Гданьск, Желтые Воды, Корсунь, Белая Церковь, Пилявцы, Збараж, Зборов, Берестечко, Батог, Жванец, Дрожиполе, Днепр, Переяслав-Хмельницкий, Львов, Старый Угринов,
Данный текст является ознакомительным фрагментом.