Хватаясь за соломинку

В последние месяцы перед крушением рейха Гитлер, как вспоминал Шпеер, всё чаще погружался в фантазирование. Описывая празднование Нового 1945 года в бункере западного штаба Гитлера в районе Бад Наухайма, Шпеер писал, что в то время как собравшиеся за праздничным столом (Борман, генералы, а также адъютанты, секретари, врачи Гитлера) были навеселе после выпитого шампанского, «единственный в этой компании, кто был пьян, не выпив стимулирующего напитка, был Гитлер. Он был охвачен эйфорией… Гитлер делал оптимистические прогнозы на 1945 год. Нынешняя низкая точка будет преодолена, говорил он. В конце мы станем победителями». Эти настроения Гитлер разделял почти до последних дней своей жизни. Даже в середине апреля 1945 г. Гитлер порой усаживался со Шпеером, чтобы обсудить с ним планы послевоенного строительства в Линце.

Уверенность Гитлера в своей победе оказывала влияние даже на членов гитлеровского правительства. Некоторые верили в «сюрприз», который готовил Гитлер. Шпеер вспоминал, как Функ спросил его: «У нас ведь есть особое оружие, не правда ли? И это оружие все изменит?»

Другие же, по словам Шпеера, «воображали, что Гитлер найдет какой-то политический способ, с помощью которого он спасет положение. В конце концов, начиная с оккупации Австрии до пакта с Советским Союзом, не сумел ли он придумать со сравнительной легкостью серию новых трюков, новых поворотов, новых ухищрений?»

Вера в Гитлера была заразительной. Даже в марте 1945 г. Шпеер был свидетелем разговора, который вели между собой крестьяне в Вестфалии. Они были убеждены в том, что «фюрер что-то держит в резерве, и он этим воспользуется в последний момент. Тогда наступит перелом. Он приготовил врагам ловушку, заманивая их в глубь страны».

Химерические надежды Гитлера и окружавших его лиц в значительной степени строились на недооценке военного потенциала и боевого настроя Красной Армии. Признавая сильные стороны советских войск (хорошее вооружение, хорошее питание, дисциплинированность танкистов и т. д.), Геббельс в то же время старался найти свидетельства слабостей Красной Армии. Он утверждал, что «их войска… все больше и больше страдают от недостатка людей. Их атакующая пехота состоит большей частью из восточных рабочих и поляков, задержанных в наших восточных районах… Среди толп пехотинцев царит довольно подавленное настроение. Советский солдат устал от войны». Очевидно, эти оценки разделял и Гитлер.

Гитлер верил тому, что наступление Красной Армии и войск западных союзников может быть остановлено. Однако всякий раз, когда эти надежды не реализовывались, он терял терпение. Большие надежды возлагались на Гиммлера. Разгром в Померании немецко-фашистских войск, руководимых Гиммлером, вызвал у Гитлера острое разочарование в шефе СС. Новые оптимистические расчеты делались в связи с развертыванием широкомасштабного контрнаступления на Восточном фронте. 3 марта Геббельс, ссылаясь на беседу с Зеппом Дитрихом, писал о готовящемся наступлении немецких войск в Венгрии. «Если все пойдет хорошо, – писал Геббельс, – можно ждать громадного успеха». После этого намечалось наступление «на территории Германии». Отступление эсэсовских частей вызвали у Гитлера приступ бешенства, который увенчался требованием сорвать с солдат и офицеров их эсэсовские отличительные знаки.

Немалые надежды возлагались на новые виды вооружений. В своей беседе с Геббельсом 22 марта Гитлер заявил, что «возлагает огромные надежды на реактивные самолеты. Он даже называет их «машинами германской судьбы». Он верит, что благодаря реактивным самолетам удастся – по крайней мере, оборонительными действиями – подорвать превосходство противника в воздухе… В этом месяце их уже будет произведено 500 штук, а в следующем – 1000. Аэродромы для них удается строить с превеликими трудностями… Но он добавляет, что они, надо надеяться, будут получены не слишком поздно. Стрелка часов приближается к двенадцати, если уже не перевалила за двенадцать». И опять провал этих надежд приводил к яростным вспышкам Гитлера. Он находил виноватых в шефе люфтваффе Геринге и министре вооружений Шпеере.

Гитлер и Геббельс исходили из возможности затягивать войну. 16 марта Геббельс писал: «Недельный баланс обороны столицы рейха складывается исключительно благоприятно. В течение восьми дней нам удалось намного увеличить запасы оружия и продовольствия. Мы могли бы теперь, пусть даже при очень больших ограничениях, выдержать осаду столицы рейха от 10 до 12 недель». (Геббельс еще не знал, что после его окружения Берлин будет взят советскими войсками за 10–12 дней.)

Затягивая войну, Гитлер и ближайшие к нему люди рассчитывали дождаться вооруженного столкновения между членами антигитлеровской коалиции. Шпеер свидетельствовал, что Гитлер «говорил о стычке между Востоком и Западом, которая может вот-вот разразиться… Гитлер утверждал, что он может одержать верх над большевизмом силой своей личности и в союзе с Западом… Он заверял, что он продолжает жить ради этого поворотного пункта».

Гитлер и Геббельс цеплялись за любую информацию, которая свидетельствовала о наличии противоречий между союзниками. Геббельс писал: «Доставляет радость усиление политического кризиса в лагере противника. Страсти все еще кипят вокруг Ялтинского коммюнике. Американские газеты сейчас все больше выходят из себя, Они обвиняют так называемую Большую Тройку в том, что она пыталась повернуть вспять часы истории и что за этим, как обычно, последует горчайшее возмездие».

Вожди рейха пытались найти в различных событиях, происходивших в Европе, свидетельства непрочности антигитлеровской коалиции. Геббельс постоянно следил за политическим кризисом в Румынии, связанным с отставкой правительства Радеску. 2 марта он утверждал: «Кремль грубо нарушает в Румынии ялтинские решения… Отставка Радеску произвела крайне неприятное впечатление на общественность Англии и Америки. Даже «Таймс» теряет терпение и резко нападает на политику Кремля». Геббельс постоянно упоминал о том, что свергнутый премьер Радеску скрывался в британском посольстве в Бухаресте, а английская печать атаковала правительство Черчилля за невмешательство в дела Румынии.

14 марта Геббельс цитировал газету «Манчестер гардиан», «которая сетует, прежде всего, на то, что Советы отрезали Румынию от внешнего мира, до такой степени, что нет никакой возможности получать подробную информацию о ее внутриполитическом развитии». При этом Геббельс не раз прибегал к использованию словосочетания «железный занавес» для того, чтобы атаковать политику СССР. 14 марта он писал об «известной тактике Кремля – опускать железный занавес над страной в тот момент, когда Советы ее захватывают, чтобы иметь возможность вершить за этим занавесом свои страшные кровавые дела». 15 марта Геббельс утверждал: «В Румынии развертывается настоящая борьба за влияние между западными державами и Советским Союзом». 29 марта Геббельс писал: «В США сейчас взят более резкий тон в вопросе о Румынии».

Постоянно писал Геббельс и о недовольстве Запада политикой СССР в Финляндии. Он утверждал, что в Англии опасались того, что «в Финляндии большевики пытаются использовать теперь все средства для воздействия на предстоящих выборах». 15 марта он писал: «Опустив железный занавес перед Финляндией, Советы начинают теперь прилагать усилия к тому, чтобы бесцеремонно включить эту страну в свои владения». Характеризуя позицию Запада, Геббельс замечал: «Недоверие к Кремлю сохраняется, и оно поддерживается событиями в Румынии и Финляндии».

Большие надежды возлагал Геббельс на трения между союзниками по польскому вопросу. 24 марта Геббельс обращал внимание на «голоса» в Лондоне, «которые утверждают, что пропасть между Москвой и Западом станет непреодолимой, если Москва не проявит готовности к уступкам в польском вопросе».

Обратил внимание Геббельс и на «заявление госдепартамента США о том, что Соединенные Штаты по-прежнему признают Прибалтийские государства и предоставляют их дипломатическим представителям экстерриториальные права».

Еще один источник возможных разногласий между союзниками гитлеровцы обнаружили в обострении советско-турецких отношений. 22 марта Геббельс записал: «Кремль денонсировал свой договор о ненападении и дружбе с Турцией». В тот же день он писал: «Действия Советов в отношении Турции вновь пробудили у фюрера кое-какие надежды, ибо эти действия наверняка предприняты против воли англичан, а может быть, и американцев».

19 марта Геббельс писал об острых противоречиях между странами антигитлеровской коалиции в связи с подготовкой конференции в Сан-Франциско по созданию Организации Объединенных Наций.

Гитлер постоянно разделял надежды Геббельса на раскол среди союзников. 12 марта Геббельс писал: «В отношении лагеря наших противников фюрер по-прежнему убежден, что их коалиция развалится». 22 марта Гитлер в беседе с Геббельсом, по словам последнего, заявил, что «придерживается той точки зрения, что в этом году произойдет перелом в войне – при всех обстоятельствах. Вражеская коалиция развалится в любом случае, все дело в том, распадется она до того или уже после того, как мы будем лежать на земле. Следовательно, мы во что бы ни то стало должны добиться того, чтобы военное крушение не произошло раньше краха вражеской коалиции».

О том, что для таких предположений были основания, свидетельствует директива Черчилля для Монтгомери о складировании оружия немецких пленных и готовности вновь их вооружить, чтобы пойти в бой вместе с ними против Красной Армии. Однако Гитлер видимо не имел такой информации и исходил из нелепого предположения, что мир с ним будет готов подписать Советский Союз.

22 марта Гитлер, по словам Геббельса, предположил, что инициатором «развала вражеской коалиции… будет скорее Сталин, чем Черчилль или Рузвельт. Сталин, как он полагает, – реалист до мозга костей, а потому мы могли бы с ним скорее чего-нибудь добиться. Фюрер даже склонен думать, что конференция в Сан-Франциско вообще не будет. Конфликт в лагере противников к этому времени обострится настолько, что они не осмелятся обнажить перед общественностью свои противоречия. Я, правда, нахожу это мнение иллюзией и думаю, что конференция в Сан-Франциско все-таки состоится; тем не менее, вполне возможно, что она завершится грандиозным провалом».

Гитлер считал, что противоречия между союзниками дают ему шанс выйти из безнадежного положения. 5 марта Геббельс записал: «Фюрер убежден, что если какая-то держава в лагере противника и захочет вступить первой в переговоры с нами, то при любых обстоятельствах, это будет Советский Союз. Сталин испытывает очень большие трудности в своих отношениях с англо-американцами, и к тому же он стоит во главе одного из государств, которое хочет вернуться домой с военной добычей, как и мы. Так что настанет день, когда ему надоедят вечные споры с англо-американцами, и он будет искать другой возможности. Его тактика в Румынии и Финляндии, подчеркивает фюрер, не говоря уже о польском вопросе, прямо-таки отпугивает англо-американцев».

8 марта 1945 г. Геббельс вновь говорил о возможных мирных переговорах с Советским Союзом. Он писал: «Я же думаю, что, скорее всего, чего-то можно было достигнуть на Востоке. Сталин кажется мне большим реалистом, чем англо-американские безумцы». Впрочем, Геббельс признавал: «Ясно, конечно, что если бы нам и удалось добиться мира, то на скромных условиях. Предпосылка для этого – удержание нами где-нибудь своих позиций, ибо если нас повергнут в прах, то тогда мы не сможем больше вести переговоры с противником. Итак, всю силу рейха надо сконцентрировать теперь на этой цели».

В этой обстановке у вождей рейха родился бредовый план нанесения сокрушительного удара по Красной Армии для того, чтобы заключить сепаратный мир с Советским Союзом. 12 марта Геббельс так изложил план Гитлера: «Итак, наша цель должна была бы заключаться в том, чтобы погнать Советы на восток назад, нанося им самые тяжелые потери в живой силе и технике. Тогда Кремль, возможно, проявил бы больше уступчивости по отношению к нам. Сепаратный мир с ним, конечно, радикально изменил бы военное положение. Естественно, это не было бы достижением наших целей 1941 года, но фюрер все же надеется добиться раздела Польши, присоединить к сфере германского влияния Венгрию и Хорватию и получить свободу рук для проведения операций на западе».

Геббельс выражал восхищение очередным гитлеровским планом: «Такая цель, конечно, стоит усилий. Закончить войну на востоке и освободить руки для развертывания операций на западе – какая прекрасная идея! Поэтому фюрер также считает, что следует проповедовать месть по отношению к Востоку и ненависть по отношению к Западу. В конце концов, именно Запад вызвал эту войну и довел ее до таких ужасных масштабов. Ему мы обязаны нашими разрушенными городами и памятниками культуры, лежащими в развалинах. И если бы удалось отбросить англо-американцев, имея прикрытие с востока, то без сомнения, была бы достигнута цель, состоящая в том, чтобы на все времена вытеснить Англию из Европы как нарушителя спокойствия».

Хотя Геббельс восхищался гитлеровского плана, он все же сознавал его нереальность. Он писал: «Программа, изложенная мне здесь фюрером, грандиозна и убедительна. Ей недостает пока возможности для реализации». И все же он пытался убедить себя в том, что какой-то шанс у немцев еще есть: «Эту возможность должны создать сначала наши солдаты на востоке. В качестве предпосылки ее осуществления необходимо несколько внушительных побед; и, судя по нынешнему положению, они, вероятно, достижимы. Для этого надо сделать все. Для этого мы должны трудиться, для этого мы должны бороться, и для этого мы должны, во что бы то ни стало поднять на прежний уровень моральный дух нашего народа».

Пытаясь «поднять моральный дух народа» Геббельс старательно подбирал в истории параллели, позволявшие ему увидеть сходство между отчаянным положением гитлеровского режима и иных государств, оказавшихся в схожей ситуацией, но сумевших выйти из них с честью. 3 марта Геббельс писал: «Я читаю относящиеся к 1808 году меморандумы Гнейзенау и Шарнхорста о подготовке народной войны. Тогда дела обстояли точно так же, как сейчас, и мы должны защищаться от врага теми же средствами, что и перед освободительными войнами».

Геббельс даже находил сходство между положением рейха весной 1945 года и положением СССР во время обороны Москвы осенью 1941 года. Геббельс привел слова генерала Власова, который в беседе с ним утверждал, что «все советское руководство уже тогда потеряло голову; лишь Сталин продолжал упорствовать, хотя и был уже сильно измотан». Комментируя эти слова, Геббельс написал: «Положение было примерно таким, какое мы переживаем в данное время. И у нас ведь есть вождь, требующий любой ценой оказывать сопротивление и также снова и снова поднимающий на это дело всех других. Беседа с генералом Власовым подействовала на меня очень ободряюще. Я узнал из нее, что Советский Союз оказывался в точно таких же критических положениях, в каком оказались теперь мы, и что из этих критических положений всегда существует выход, если ты полон решимости и не падаешь духом».

Геббельс даже приписал Сталину слова Долорес Ибаррури («Лучше умереть стоя, чем жить на коленях»), которые якобы были им сказаны в наиболее тяжелые для СССР дни войны. Геббельс приводил пример Черчилля, который после поражения английских войск летом 1940 года «обратился к английской нации с великолепной речью и снова подстегнул ее». Эти примеры Геббельс использовал для того, чтобы убедить Гитлера выступить с обращением к народу с призывом к борьбе. 28 марта Геббельс, по его словам, снова напоминал Гитлеру, «как поступали Черчилль и Сталин, когда их страны оказывались в кризисном положении».

Особенно часто Геббельс обращался к примеру Фридриха II, с трудом удержавшемуся у власти в ходе Семилетней войны. Более того, Геббельс даже пытался утверждать, что подобные «почти катастрофы» – это историческая судьба Германии. 28 февраля 1945 г. Геббельс писал в дневнике: «Мы должны быть такими, каким был Фридрих Великий. Фюрер полностью со мной согласен, когда я говорю о том, чтобы, если в Германии каждые 150 лет будет возникать такое же серьезное критическое положение, наши внуки могли сослаться на нас как на героический пример стойкости». В эти дни Геббельс читал биографию прусского короля, написанную английским историком Карлейлем. По словам Геббельса, он изложил Гитлеру «некоторые главы из нее, которые его глубоко потрясли».

12 марта Геббельс, по его словам, передал «имеющийся у меня лишний экземпляр книги Карлейля «Фридрих Великий», которая доставляет ему большую радость. Он подчеркивает, что мы должны сегодня подражать подобным великим примерам и что Фридрих Великий среди них – самая необыкновенная личность. Нам необходимо иметь честолюбивое стремление и ныне подать такой пример, на которые последующие поколения в периоды аналогичных кризисов и трудностей могли бы ссылаться так же, как мы сегодня ссылаемся на героев прошлого».

Явно выдавая желаемое за действительное, Геббельс обнаруживал сходство между Фридрихом и Гитлером: «По стоически-философскому отношению к людям и событиям фюрер очень напоминает Фридриха Великого… Фюрер – стоик и верный последователь Фридриха Великого. Он подражает ему сознательно и бессознательно».

Одновременно Гитлер, по словам Геббельса, дал «указание опубликовать в немецкой печати подробные рассказы о Пунической войне. Пуническая война наряду с Семилетней – это тот великий пример, которому мы сейчас можем и должны следовать. Собственно говоря, она еще больше подходит к нашему положению, чем Семилетняя война, так как в Пунической войне речь шла более о всемирно-историческом решении, последствия которого сказывались на протяжении нескольких столетий. Да и столкновение между Римом и Карфагеном, в точности как нынешнее из-за Европы, было решено не в ходе одной войны, и то, кто будет руководить античным миром – Рим или Карфаген, – зависело от храбрости римского народа и от его руководства».

Однако ухудшающееся положение на фронтах не позволяло гитлеровцам находить успокоение в исторических сравнениях. 22 марта Геббельс писал, что Гитлера «приводит в отчаяние обстановка, складывающаяся на фронтах… И даже мои исторические примеры на этот раз не производят на него особого впечатления».

24 марта Геббельс вновь обратился к книге Карлейля. Он писал: «Читая его книгу, можно еще раз увидеть, в каких критических ситуациях оказывался наш великий прусский король и с каким внутренним спокойствием, с каким поразительным стоицизмом он всегда с ними справлялся. Ему тоже иногда казалось, что он должен разувериться в истории, даже в самый черный час для него восходила новая яркая звезда, и Пруссия оказывалась спасенной в такой ситуации, когда он уже терял всякую надежду. Почему бы и нам не надеяться на столь же чудесный поворот событий!»

Определяя задачи отдела культуры своего министерства, Геббельс писал 4 апреля: «Анализ сочинений Клаузевица, статьи о Второй Пунической войне, замечания по «Римской истории» Моммзена, статьи о письмах и сочинениях Фридриха Великого, жизнеописания величайших военных гениев всей истории человечества – вот наметки лишь немногих новых задач, которые больше отвечают требуемой цели, чем невинные развлекательные исторические анекдоты, лишенные всякого политического и морального смысла».

Не полагаясь только на исторические аналогии, Геббельс 24 марта дал очередные указания пропагандистам. Он писал: «Я ориентирую нашу пропагандистскую работу главным образом на выполнение отдельных конкретных заданий… В частности, мы намерены опубликовать ряд пророчеств, которые в народе сейчас приобретают большую силу… Чего только не сделаешь в эти критические времена, чтобы сохранить хорошее настроение народа!»

Геббельс писал 31 марта: «Мне доставили обширные материалы для организации астрологической, или спиритической пропаганды, в частности, так называемый гороскоп Германской республики от 9 ноября 1918 года и гороскоп фюрера. Оба гороскопа совпадают самым поразительным образом… Интересно, что оба гороскопа предсказывают улучшение нашего положения во второй половине апреля; в мае же, июне и июле обстановка якобы снова должна ухудшиться, но зато в середине августа военные действия вообще должны прекратиться. Дай-то Бог, чтобы это было так».

«Хотя и в этом случае нам, конечно, предстояли бы еще несколько месяцев тяжелой борьбы, но при наличии уверенности в том, что трудное время войны подойдет к концу еще в нынешнем году, перенести эти месяцы было бы гораздо легче, чем это будет в действительности. Я не вижу в подобных астрологических пророчествах никакого смысла, но задумал использовать их для ведения анонимной, скрытной пропаганды среди общественности, так как в нынешнее кризисное время большинство людей хватается за что угодно, даже за столь хрупкую соломинку».

Очередной «хрупкой соломинкой» стали события 12 апреля. В этот день Геббельс в ходе посещения боевой части в районе Кюстрина по своему обыкновению последних дней стал вспоминать Семилетнюю войну. Он говорил собравшимся офицерам о безнадежном положении прусского короля Фридриха II и его решении принять яд. Затем Геббельс процитировал слова историка Карлейля: «Доблестный король! Подожди еще немного и дни твоих страданий останутся позади. Солнце твоей судьбы уже встает за тучами и вскоре воссияет над тобой!» Геббельс сообщал, что в конце декабря 1761 года неожиданно умерла царица Елизавета, а ее наследник Петр III, являвшийся поклонником Фридриха, сразу после восшествия на престол заключил в марте 1762 года мир с Пруссией, вернув занятые русскими войсками земли без компенсации. Это спасло Фридриха II.

Выслушав Геббельса, офицеры не скрывали своего скептицизма. Один из них даже спросил рейхсминистра: «Какая же царица должна умереть сейчас, чтобы спасти Германию?» У Геббельса не было ответа. Однако когда он вернулся в рейсхминистерство, ему сообщили о скоропостижной кончине президента США Ф. Д. Рузвельта.

Геббельс тут же позвонил Гитлеру. Очевидцы утверждают, что он сказал по телефону: «Мой фюрер! Я поздравляю вас. Звезды предсказывали, что поворот в судьбе свершится во второй половине апреля. И вот он настал!»

Однако повторения «чуда» времен Семилетней войны не произошло. Хотя Франклина Рузвельта сменил Гарри Трумэн, который впоследствии стал соучастником развязывания «холодной войны», в то время США не собирались разрушать антигитлеровскую коалицию, так как стремились заручиться военной поддержкой СССР в войне против Японии. Военные действия союзников против Германии продолжались. Через 4 дня после смерти Рузвельта, 16 апреля Красная Армия развернула грандиозную операцию по окружению и взятию Берлина.

Успешное наступление Красной Армии Гитлер объяснял «изменой» военных. Штабной офицер записал в своем дневнике: «Когда в ночь с 20 на 21 апреля я докладывал Гитлеру о прорыве советских войск в районе Котбуса, который привел к крушению Восточного фронта и к окружению Берлина, я находился с ним – это был единственный раз – один на один. За несколько часов до этого Гитлер принял решение перенести свою ставку, штаб верховного главнокомандования, а также генеральные штабы сухопутной армии и военно-воздушных сил… в так называемую Альпийскую крепость, то есть в район Берхтесгадена и южнее… Гитлер внимательно слушал полное трагизма донесение, но снова не нашел иного объяснения успеху советских войск, кроме слова «предательство». Учитывая, что при этом не было свидетелей, я набрался храбрости и задал Гитлеру вопрос: «Мой фюрер, вы так много говорите о предательстве военного командования, верите ли вы, что действительно совершается так много предательства?» Гитлер бросил на меня нечто вроде сочувствующего взгляда, выражая тем самым, что только дурак может задать такой глупый вопрос, и сказал: «Все неуспехи на Востоке объясняются только предательством». У меня было такое впечатление, что Гитлер твердо в этом убежден».

И в то же время до последних дней своей жизни Гитлер продолжал цепляться за «соломинки». 22 апреля Гитлер принял предложение генерала Йодля о переброске вновь сформированной 12-й армии генерала Венка и 9-й армии генерала Буссе с западного фронта на восточный. Эти армии должны были двигаться в южные пригороды Берлина и, соединившись там, нанести удар по войскам 1-го Украинского фронта.

Тем временем бои уже шли в самом Берлине. Однако Гитлер не терял надежды на армию Венка. Позже командующий войсками в Берлине генерал Вейдлинг на допросе показал: «25 апреля Гитлер заявил мне: «Положение должно улучшиться. 9-я армия подойдет к Берлину и нанесет удар по противнику вместе с 12-й армией. Этот удар последует по южному фронту русских. С севера подойдут войска Штейнера и нанесут удар по северному крылу».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.