6. НА ДАЛЬНЕМ ЮГЕ
6. НА ДАЛЬНЕМ ЮГЕ
У Стивенсона есть такой сюжет: путешественник, спящий рядом со своей женой, грезит о былых походах и просыпается совершенно счастливый. Наверное, его путешествия были мирными, тихими, ибо те дни и ночи, когда люди Скотта спускались с ледника Бирдмора, могут являться только в жутких кошмарах.
Конечно, силы путешественников были подорваны и они сильно ослабели. Но, по-моему, трудные погодные условия и долгое пребывание в пути не объясняют полностью ни их слабость, ни гибель Эванса, которая, возможно, связана с тем, что в партии он был самым крупным мужчиной с сильно развитой мускулатурой и большим весом. Как мне представляется, именно для людей такого телосложения, которые берут на себя огромную физическую нагрузку — везут, несут, тянут больше, чем их товарищи, — а едят наравне со всеми, подобный образ жизни неприемлем. Если рацион, который получают такие люди, действительно не возмещает затрачиваемую ими энергию, то естественно, что самые, казалось бы, могучие участники партии почувствуют недостаток пищи скорее и острее, чем их спутники с менее богатырской конституцией. Эвансу, очевидно, было очень тяжело. По-моему, из дневниковых записей ясно видно, что он страдал безмерно, но не жаловался. Дома он лежал бы в постели, окружённый вниманием и заботой. Здесь он был вынужден шагать (даже в день смерти он тащил сани), пока не упал на четвереньки и не пополз на обмороженных руках и ногах. Страшно даже подумать! Но страшнее, наверное, было тем, кто нашёл его в таком виде, а затем, сидя в палатке, наблюдал, как он умирает. Мне говорили, что простое сотрясение мозга не влечёт за собой столь быстрого смертельного исхода. Возможно, у него был тромб мозгового сосуда.
По той или иной причине, но спуск с ледника с санями, лёгкими как пёрышко, занял у них почти столько же времени, сколько у нас подъём с тяжёлым грузом{212}. На переход от Верхнего ледникового до Нижнего ледникового склада был отведён семидневный рацион. Боуэрс сам говорил мне, что этого хватит с лихвой. Обе вспомогательные партии вполне благополучно прошли этот маршрут, хотя и та, и другая долго блуждали среди невероятного хаоса в районе Клаудмейкера.
Последняя возвращающаяся партия одолела расстояние между двумя складами за семь с половиной дней. Полюсная партия — за десять, а на плато она провела на 25 с половиной дней больше. Из-за медленного спуска с ледника полюсная партия была вынуждена перед стоянкой 19 марта идти на сокращённом рационе, в первый и последний раз за весь поход. За исключением этих дней они всё время имели возможность съедать полный или даже повышенный рацион{213}.
До выхода на Барьер на обратном пути с полюса им сопутствовали погодные условия, которые нельзя назвать ни необычными, ни неожиданными. До склада Одной тонны им предстояло пройти 300 уставных миль (260 географических), а оттуда ещё 150 уставных миль (130 географических) до мыса Хат. Они только что забрали недельный запас провианта на пятерых; между ледником Бирдмора и складом Одной тонны находилось ещё три склада, каждый с недельным набором провианта на пятерых. Их же оставалось теперь только четверо; но им предстоял переход через Барьер вне видимости земли и вне досягаемости непосредственного влияния относительно тёплого моря впереди. О погоде, обычной для этого времени года в центре Барьера, не было известно ничего, и никто не подозревал, что в марте там так холодно. Шеклтон повернул к дому 10 января, склада Блафф достиг 23 февраля, мыса Хат — 28 февраля. Уилсон пишет в дневнике:
«18 февраля. Спали только пять часов. Проснулись в 2 часа дня, выпили чаю с галетами с маслом, через вход Гэпа, минуя каменистую морену горы Хоп, вышли к лагерю Бойня.
19 февраля. Выступили поздно, мастерили новые 10-футовые сани и выкапывали конину. Сделали 5,5 мили по очень плохой поверхности»[322].
С плохой поверхностью они столкнулись, едва ступив на Барьер. Отныне в их записях о пути с полюса всё время звучат жалобы на плохую поверхность, хотя, наверное, тащить сани им было тяжело в определённой мере и из-за собственной слабости. Едва ли поверхность могла быть иной при тех сильных морозах, что установятся позднее, но сейчас-то не особенно холодно — от 0 [-18 °C] до -17° [-27 °C], преобладают хорошие ясные дни, причём — важное обстоятельство — почти безветренные. Ветер с юга был бы им очень кстати. «Нам бы ветерка», — просил Скотт. У Эванса его, верно, было предостаточно{214}. Скотт уже обеспокоен.
«Если так будет дальше, нам придётся плохо. От души надеюсь, что такая дорога — лишь результат близости к берегу этой безветренной области, из которой мы скоро выберемся, если будем продвигаться без задержек. Может быть, я преждевременно об этом беспокоюсь; во всех других отношениях дела поправляются. Развёрнутые спальные мешки сушатся на санях, а главное, мы опять получаем полные рационы. Ввиду позднего времени года спрашиваю себя: что-то ожидает нас впереди?»[323]{215}.
А вот запись за 20 февраля, когда они прошли 7 миль:
«В настоящее время сани и лыжи оставляют глубокие колеи, они ясно видны позади на протяжении нескольких миль. Тяжело, но все невзгоды по обыкновению забываются, лишь только мы устраиваемся на ночёвку и подкрепляемся хорошей пищей. Дай нам Бог лучшую дорогу, потому что сил у нас меньше против прежнего, а осень быстро надвигается»[324].
И за 21 февраля:
«Никогда мы не осиливали каких-нибудь 8,5 мили с большими трудностями, как сегодня. Так продолжаться не может»[325].
Внезапно 22 февраля в 11 часов утра налетел ветер с юго-юго-востока, и они подняли на санях парус. Из-за сильного снегопада — такой же застал нас на пути к югу — они тут же сбились со следа, по которому шли, и не смогли отыскать гурии и место прежней стоянки, куда они обязательно вышли бы при правильном направлении движения. Боуэрс высказал мнение, что они слишком приблизились к горам — тогда отклонились в сторону, но всё равно не вышли на линию расположения складов, от которых зависела их жизнь. Скотт был уверен, что эту линию они так и не пересекли. На следующее утро Боуэрс засечками получил бесспорные доказательства того, что они по-прежнему находятся слишком близко к горам. Какое-то время они продолжали продвигаться наудачу, без следов, но перед самым ленчем
«Боуэрс своими удивительно зоркими глазами разглядел вдали старый гурий. Труба теодолита подтвердила его открытие. Мы все повеселели»[326].
Но у Уилсона
«снова сильный приступ снежной слепоты. С трудом приоткрываю глаза за защитными очками, чтобы разглядеть следы. Ели наваристый суп из конины»[327].
В этот день они достигли Нижнего ледникового склада.
Положение их было бедственное, но всё бы ещё выправилось, если бы, буквально как гром с ясного неба, не нагрянул мороз: неожиданный, непредсказуемый, роковой. Да и мороз, казалось бы, не такой уж и страшный, если не знать, что они уже четыре месяца как находились в пути{216}; что они пробили себе дорогу по самому большому леднику мира, бредя по колено в снегу; что они провели семь недель на плато в условиях разреженного воздуха, обдуваемые сильными ветрами при низкой температуре; что они наблюдали, как умирал их товарищ — не у себя дома в постели, не на больничной или амбулаторной койке, не вдруг, а медленно, день за днём, ночь за ночью, с отмороженными руками, но в ясном сознании, — наблюдали до тех пор, пока каждый не задумался о том, справедливо ли будет при подобных обстоятельствах бросить умирающего ради спасения четверых живых. Он умер своей смертью, и они вышли на Барьер.
Будь на Барьере такие условия, которые они ожидали и к которым готовились, они бы вернулись домой живые и невредимые{217}. Некоторые утверждают, что погода была аномальной, об этом действительно свидетельствуют некоторые данные.
Температура, например, упала до -30° [-34 °C] днём и до -40° [-40 °C] ночью. Южных ветров было крайне мало, и в результате воздух у поверхности не перемешивался и при отражённой радиации у поверхности возник слой холодного воздуха. Кроме того, на поверхности снега образовывались кристаллы, а недостаточно сильный ветер их не уносил.
По мере падения температуры полозья саней скользили всё хуже, я уже объяснял это явление выше[328]. Путешественники волокли сани словно по песку.
При таких тяжёлых условиях они делали замечательные переходы: 25 февраля 11,5 мили, 26-го столько же; 27-го 12,2 мили, 28 и 29 февраля снова по 11,5 мили. Если бы они могли и дальше удерживать такие темпы, они, несомненно, дошли бы. Но мне кажется, что именно в это время они начали подозревать, а потом и окончательно убедились в том, что им не выдюжить. Вот что пишет Скотт в дневнике 2 марта во время ленча:
«Беда редко приходит одна. Вчера после полудня мы без большого труда дошли до склада в центральной части Барьера, но с тех пор претерпели три удара, поставившие нас в скверное положение. Первым делом мы нашли очень скудный запас горючего. При строжайшей бережливости его едва может хватить до следующего склада, до которого отсюда 71 миля. Второе несчастье. Отс показал свои ноги. Пальцы его в плачевном состоянии, очевидно отморожены во время последних ужасных холодов. Третий удар разразился ночью, когда ветер, которому мы, было, обрадовались, нагнал тёмные тучи, обложившие небо. Температура ночью упала ниже -40° [-40 °C], и сегодня утром потребовалось больше полутора часов для того, чтобы справиться с обувью. И всё-таки мы выступили в путь раньше 8 часов утра. Одновременно мы потеряли из виду следы и гурий. Сколько могли, мы наугад держали курс к северо-западу, но ничего не видели. В довершение — дорога прямо невозможная. Несмотря на сильный ветер и туго надутый парус, мы сделали всего 5,5 мили. Положение наше очень опасное. Не подлежит сомнению, что, страдая от холода, мы не в состоянии совершать дополнительные переходы»[329].
В этот день они сделали около 10 миль, но 3 марта измучились ужасно.
«Помилуй нас Бог,»
— восклицает Скотт,
— «но нам не выдержать этой каторги! В своём кружке мы бесконечно бодры и веселы, но что каждый чувствует про себя, о том я могу только догадываться. Обувание по утрам отбирает всё больше и больше времени, поэтому опасность с каждым днём увеличивается»[330].
Далее привожу отрывки из дневников Скотта.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.