От Вердена до Стохода

Союзники по Антанте тоже тщательно готовились к проведению совместных наступательных операций, согласно плану принятому на совещании в Шантильи. Основную надежду англо-французское командование возлагало на операцию в долине реки Соммы, подготовка к которой шла беспрецедентно долго – фактически полгода. Это не исключало ведения боевых действий на других участках фронта и театрах военных действий. Продолжалась в частности бойня под Верденом. Бои летнего периода там прежде всего характерны применением огромной массы артиллерии при атаках даже незначительных опорных пунктов противника. В истории военного искусства это новшество поражает скорее своей бессмысленностью, чем боевой эффективностью: например, с 4 по 7 мая свежие германские дивизии атаковали по левому берегу Мааса все те же высоты Морт-Омм и № 304 при поддержке 100 тяжелых батарей. Но лавина сплошного испепеляющего огня позволила немцам овладеть лишь северной частью высот. Только к концу мая высоты Морт-Омм, № 304 и Кюльер были взяты, но стоило ли это десятков тысяч убитых с обеих сторон? На правом берегу Мааса немцы продолжили борьбу за форт Во, ставший центральным пунктом французской обороны, и только после трех месяцев кровопролитнейшего взаимоистребления 7 июня форт Во пал. И здесь тысячи и тысячи убитых, раненых, искалеченных солдат. Германцы в последнюю неделю штурма выпускали по противнику на ничтожно малом участке 150 000 снарядов в день. Такой град невозможно представить. К чести французов он не отсиживались в обороне, а непрерывно контратаковали и тоже с использованием огромной массы артиллерии.

На этом фоне всего в двухстах километрах от Вердена удивительно спокойно и настойчиво готовилось новое кровопролитие у реки Сомма. Основательно действовали и французы, и германцы. Немецкий командующий Фалькенгайн с тоской наблюдал, как рушится его план сокрушения Франции у стен Вердена, как неизбежно приближается час общего наступления армий Антанты. И тут, пожалуй, единственный раз за войну, его порадовали австрийцы, начав наступление в Альпах. Это предвещало возможный срыв одновременного наступления Антанты на всех фронтах. Так и случилось.

Итальянцы с начала года непрерывно и безуспешно атаковали австрийские позиции в районе Изонцо. Их главнокомандующий генерал Кодорна после мартовской неудачи готовился атаковать в шестой раз. Но и австрийцам надела эта возня в долине реки Изонцо. Австрийский фельдмаршал Конрад решил сам ударить по итальянцам, но в другом месте, там, где австрийские войска быстрее всего могли прорваться к жизненно важным центрам севера Италии. А именно – в горном районе Трентино. Австрийцы впервые с начала войны предполагали главные боевые действия не на русском фронте, где они надеялись, было, на свою прочную оборону и слабость русских армий после поражений прошлого года и зимних неудач.

Эта операция в Альпах оказалась неожиданной прежде всего для итальянцев, которые пребывали в полной уверенности, что стратегическая инициатива находиться в их руках и сами готовились к очередному наступлению. Не ожидали такой прыти от союзников и в Берлине. К весне, когда германцы увязли под Верденом и ожидали мощного наступления противника во Франции, никто в Берлине даже не помышлял о помощи союзникам, да еще в Италии. И, тем не менее, Конрад уговорил-таки императора и главную квартиру нанести по итальянцам решающий удар. Он подготовил к наступлению большую австрийскую армию в 18 дивизий, а это без малого 400 тыс. человек. Сюда же подтягивалась вся тяжелая артиллерия с Сербского фронта, часть тяжелой артиллерии и лучшие гонведские венгерские полки из России. По плану Конрад хотел прорвать левый фланг итальянского фронта.

Короче и ясней автора капитального труда о Первой мировой – генерала Зайончковского об этой операции не скажешь: «15 мая австрийские колонны быстро начали наступать между Адижеем и Брентой, имея ближайшей целью занять возвышенность Семи Коммун, которая господствовала над долиной реки Брента. Итальянская армия под сильным натиском принуждена была начать поспешный отход на фронте в 60 км., и генерал Кодорна, озабоченный сохранением сообщений своих остальных армий, действующих в районе Изонцо, просил Жоффра настоять на немедленном переходе русских армий в наступление. Развивавшееся энергичное наступление австрийцев скоро могло поставить итальянскую армию в критическое положение, и ее командование начало повторно взывать о немедленной русской помощи, требуя скорейшего выступления русской армии чуть ли не в 24 часа. Это требование, на которое русское командование поспешно откликнулось, и повело, как увидим ниже, к преждевременному началу Брусиловского наступления».

Вот это для нашего повествования – самое главное.

А что же союзники? Как мы знаем, план наступления был готов еще до начала немецких атак на Верден и сводился к удару англо-французскими армиями на фронте в 70 км по обоим берегам реки Сомма. Главный удар должны были наносить французы. Однако к лету Верденское побоище изрядно сократило боевой потенциал французской армии и союзникам пришлось вносить в план некоторые коррективы. Прежде всего, пришлось сузить фронт наступления с 70 до 40 км. И теперь нанесение главного удара возлагалось на 3-ю и 4-ю английские армии (английскую группу) генерала Хейга на фронте 25 км в направлении Бапом. Южнее на участке в 16 км по обоим берегам реки Сомма готовилась к атаке 6-я французская армия генерала Файоля в направление на Камбрэ. Еще южнее на случай развития успешного наступления сосредотачивалась 10-я французская армия. Основной удар наносили англичане, вспомогательный французы, но общее руководство все-таки было возложено на лучшего в то время полководца француза генерала Фоша. Боевой порядок английских и французских войск состоял из одного эшелона и резерва.

Что это был за эшелон, описывает с цифрами современный автор книги «Первая мировая» полковник Сергей Куличкин: «Англичане построили в нем все 5 армейских корпусов (16 дивизий) 4-й армии, имея в резерве 2 пехотные и 3 кавалерийские дивизии. На крайнем левом фланге к атаке привлекался 7-й корпус 3-й английской армии. 6-я французская армия развернула в первом эшелоне 14 дивизий. Всю эту огромную массу войск поддерживали воистину колоссальные артиллерийские силы. Артиллерия английской армии состояла из 444 75-мм пушек, 528 орудий тяжелой артиллерии. 111 орудий особо большой мощности. 360 траншейных орудий. На 28 метров фронта приходилось 1 тяжелое орудие и 1 75-мм пушка. На 120 метров фронта – 1 орудие особо большой мощности. Французов поддерживали 216 орудий калибром до 100-мм, 516 орудий от 120 до 280-мм и 122 орудия особо большой мощности. Да еще 1100 траншейных мортир. То есть 75 батарей на 1 км фронта! Снарядов они накопили неимоверное количество – до 6 млн. К тому же пехота стала иметь 4–8 ручных пулеметов и 12 гранатометов на роту, большое количество 37-мм пушек и мортир. В каждом батальоне теперь была пулеметная рота с 8 станковыми пулеметами.

Этой силище в 32 дивизии на фронте в 40 км германцы могли противопоставить только 8 дивизий. Правда, сидели они на непреодолимых позициях и с внушительной артиллерией 400 средних и 158 тяжелых орудий. В среднем на 1 км фронта по 20 орудий, из которых 7 тяжелых. Тоже впечатляющий потенциал».

Англичане с особой тщательностью готовили операцию. В ближних и дальних тылах сосредоточили огромные запасы материальных средств и продовольствия. К складам провели железнодорожные ветки, узкоколейки шоссейные дороги и даже трамваи. Все это опутывалось системой безопасных убежищ, ходов сообщения. Французы ни в чем не отставали. Наконец, 24 июня началась беспрецедентная по длительности и мощи артиллерийская подготовка, не прекращавшаяся ни на час. Артиллерия стреляла и химическими снарядами. Союзническая авиация, сразу захватившая господство в воздухе, забрасывала немецкие траншеи бомбами, поливала пулеметным огнем. Целая неделя кромешного ада. Даже инициатор похожего огневого воздействия под Верденом фельдмаршал Фалькенгайн запишет: «Все препятствия впереди исчезли совершенно, окопы в большинстве случаев были сравнены с землей. Лишь отдельные, особенно прочные постройки выдержали бешеный град снарядов.

Еще тяжелее было то, что нервы людей должны были сильно страдать под семидневным огнем». Однако этот огневой беспредел не помешал немцам усилить оборону, подтянуть резервы и боевую технику.

1 июля под прикрытием огневого вала поднялась пехота, и сразу были достигнуты «обычные начальные успехи». К сожалению, успехи не равнозначные. Французы овладели первой германской позицией, местами ворвались во вторую. А вот англичане не смогли прорвать и первой позиции. Успешно наступающие французы могли бы продвинуться глубже в немецкую оборону, но, достигнув указанного методикой рубежа, остановились. Немцы не могли и представить такого подарка, они отводили войска уже со второй позиции. С ее занятием к французам переходило бы все южное побережье Соммы, что позволило бы им вести губительный огонь по всей немецкой группировке, противостоящей англичанам на северном берегу Соммы и ее тылам. Верный путь к победе. Но образованные на пути наступления бреши не заполнялись…

Итог летних сражений на Сомме лучше всего подвел тот же Зайончковский: «Что же представляют собой два первых месяца сражений на Сомме? Неудачу, принимая во внимание собранные здесь силы, а в особенности могущественные технические средства и длительность подготовки. Углубление при таких условиях в неприятельский фронт на 3–8 км иначе как неудачей не назовешь. Сомма стала жертвой двуединого управления, жертвой уравнивания фронта по рубежам, вследствие чего французы упустили возможность использовать свой успех первого дня к югу от реки и так и замерзли здесь на этих первых достижениях». Одним словом сражение на Сомме превратилось во второй Верден, только с обратным знаком. Безудержно атаковали союзники и успешно оборонялись германцы. Теперь уже на двух стратегических направлениях Западного фронта шло непрерывное и бессмысленное взаимоистребление живой силы. Подробно, убедительно, и главное высоко художественно описали все это в своих подзабытых сейчас романах Роллан, Барбюс, Ремарк.

Продолжалась борьба и на других театрах войны. Балканский театр военных действий все лето прибывал в относительном затишье. Здесь более настойчиво говорили не пушки, а дипломаты. Союзники постепенно склоняли на свою сторону Румынию, а вот Греция более тяготела к Тройственному союзу. Под командованием генерала Саррайля на Салоникском фронте развернулись французские, английские, сербские и даже русские войска общей численностью более 300 тыс. штыков и сабель. Сил более чем достаточно для начала активных боевых действий, но фронт молчал. Позже западные историки будут оправдывать это наличием в тылу отмобилизованной греческой армии, способной якобы в любой момент перейти на сторону противника, свирепствовавшими эпидемиями и разногласиями между Саррайлем и Жоффром. Но за серьезный аргумент можно принять только греческую проблему. Да и та решилась очень быстро военно-политическими мерами и экономической блокадой. Греческий король немедленно отдал приказ о демобилизации армии. Также пассивно вел себя и противник. Правда, в августе месяце болгары без согласования с Берлином и Веной атаковали позиции союзников. Но лучше бы они этого не делали. Захватив кавалерийским наскоком город Кавал, они тут же оказались накрыты огнем союзного флота, который за полчаса практически полностью истребил атакующих. Атака на сербскую дивизию на левом фланге у Флорины тоже провалилась с большими потерями. Людендорф с досадой заметит, что в этих ненужных боях было «сломлено невеликое болгарское мужество». Грустно читать, как уже тогда славянские страны воевали друг с другом под диктовку западных наставников да ещё терпели унижение!

* * *

Русские орудия были еще в тылу и стояли, скрытые майскими зеленеющими перелесками и черноствольными лиственными лесами, вдали от дорог. Уже давно было все приготовлено для пушек, зарядных ящиков, снарядов, расчета: ямы, ровики, землянки, укрытия, уже давно была налажена телефонная связь, все дистанции были подсчитаны, все цели изучены. Лишь за день до начала боя появилась на новых позициях русская артиллерия. Ни агентура германцеви австрийцев, ни налеты «Таубе» и «Альбатросов» ничего не могли обнаружить. Казалось, русский тыл жил спокойной, размеренной фронтовой жизнью. А по ночам, когда артиллерийский и пулеметный огонь смолкал, лихорадочно рыли окопы русские пехотинцы. Во многих местах окопы обеих сторон разделяли 150–120 шагов. Это расстояние можно было пробежать за 1–2 минуты. Наступление было подготовлено. Русская армия, на всем огромном протяжении Юго-западного фронта, медленно подтянулась к вражеской укрепленной линии и застыла в ожидании приказа ринуться в бой.

Германо-австрийское командование ничего не подозревало о готовящемся ударе. Начало операции подробно описано и самим Брусиловым, и во многих книгах. Так представлял его историк-русофил, профессор Владимир Мавродин: «В большом, неуютном кабинете начальника генерального штаба германской армии Фалькенгайна сидел главнокомандующий австро-венгерскими вооруженными силами Конрад-фон-Гетцендорф, только что вернувшийся из поездки по Восточному фронту. Все обстояло, казалось бы, наилучшим образом. Австрийские укрепленные линии были неприступны. Можно было перебросить несколько дивизий на итальянский фронт и довершить военный разгром Италии. «Вы твердо уверены, ваше превосходительство, что вам не грозит никакая опасность со стороны русских?» – спросил Фалькенгайн.

«Я уже сообщал вашему превосходительству, что русские не имеют в Галиции никаких шансов на успех. Они и не готовятся к активным действиям. Только для того, чтобы подвести тяжелую артиллерию, им понадобится не менее четырех-шести недель. Русский медведь любит спать» – с усмешкой ответил Конрад-фон-Гетцендорф.

Небо было чистое, ни облачка. Горизонт был ясен. 22 мая наступал день рождения австрийского эрцгерцога Фердинанда. Накануне вечером в офицерских блиндажах австрийской армии шел кутеж. Пили за эрцгерцога, за дам, за победу, за славу германского и австрийского оружия, за разгром русских. «На восточном фронте без перемен» – сообщали официальные сводки генштабов. И вдруг, «как гром из ясного неба», по выражению Фалькенгайна, грянул знаменитый Брусиловский прорыв».

Занималась заря 22 мая 1916 года. С юго-востока тянул ветерок. В 3 часа утра по направлению к австрийским позициям медленно потянулись облака зеленовато-желтого дыма. В австрийских окопах зазвонили в колокола. «Газ!». Ровно в 4 часа утра, согласно приказу Брусилова, артиллерия открыла ураганный огонь.

Глухо стонали тяжелые снаряды, завывали и свистали снаряды полевой артиллерии. Смерч стали, огня, земли и камней обрушился на головы австро-венгерских войск. Тяжелые орудия били по второй линии окопов и тылам, мортиры и полевые пушки – по первой линии. Враг был оглушен, ослеплен, ошеломлен. Но это была лишь пристрелка. В 6 часов утра артиллерия перешла на поражение. Через каждые шесть минут громыхало тяжелое орудие, посылая огромный многопудовый ревущий «чемодан», через каждые три минуты били мортиры и полевые пушки, а пушки, разрушавшие проволочные заграждения, били еще чаще, но так же размеренно. Через час огонь усилился. Каждое тяжелое орудие стреляло с промежутком в две с половиной, а легкое – в две минуты. Через сорок пять минут интенсивность русского артиллерийского огня еще больше усилилась. Вихрь огня, стали, обломков бревен, земли, вихрь смерти носился над австрийскими окопами. Трещали и осыпались блиндажи и убежища, в ямы превращались первоклассные окопы, заваливались ходы сообщений, взлетали на воздух рогатки, рвались, как паутина, проволочные заграждения. Русская артиллерия громила наблюдательные пункты, ослепляя неприятеля.

Ошеломленные внезапностью удара австрийцы почти не отвечали на огонь и отсиживались в убежищах и блиндажах. А русская артиллерия неумолчно, методично била и била по заранее намеченным целям. Снаряд за снарядом с равными интервалами падал на австрийские окопы. Это угнетало, действовало на нервы, вызывало нечеловеческое напряжение. Хотелось кричать, бежать куда-то спасаться от этих страшных разрывов, каждого из которых ждешь через строго определенный промежуток времени. Кружилась голова, кровь шла носом, ртом, звенело до боли в ушах… А страшная русская артиллерия продолжала свою разрушительную работу. Каждые две с половиной минуты – «чемодан», каждые две минуты – снаряд полевой пушки, каждый снаряд – в заранее намеченную точку… Грохот, огонь, смерть… И вдруг внезапно – тишина. Кончился ад. Можно было ожидать атаки русской пехоты, но по сравнению с тем, что выдержали только что солдаты императора Франца-Иосифа, дрожавшие в своих убежищах, тесно прижавшись друг к другу, это были уже сущие пустяки. Немцы, австрийцы, венгры вышли из укрытий и заполнили окопы, готовые встретить русских смертоносным огнем. Но… «отдых» длился лишь четверть часа. Внезапно снова налетел огненный смерч. Оставляя груды трупов в окопах, немцы, австрийцы, венгры снова, толкаясь, сшибая друг друга на пути, полезли в блиндажи и убежища. Выносить огонь стало еще труднее. Нервы не выдержали, сдали… Началось отупение, апатия.

В 10 часов утра русская артиллерия перенесла свой огонь на вторую линию позиций врага. Теперь уж наверняка начнется атака русской пехоты… Опять застыли у пулеметов австрийцы, начали укладывать на срез окопа винтовки «бравые» пехотинцы. И опять через пятнадцать минут новый вихрь огня, новый, страшный удар. Снова ухнула, застонала земля, задымились деревья, полетели вверх земля, бревна, камни, проволока, части человеческих тел. Воздух дрожал, свистел, переливался гаммой чудовищных ударов… Огонь еще усилился. Теперь тяжелые орудия били через каждые две минуты, легкие – через минуту. Австро-германской армии не было – была лишь толпа измученных, издерганных, небоеспособных людей.

Ровно в полдень пошла в бой русская пехота. Громовое «ура» прорезало внезапно наступившую тишину. Австрийцы молчали… Русская артиллерия перенесла огонь на вторую линию окопов. Почти без потерь русская пехота заняла первую линию вражеских позиций. «Тут ясно обнаружилась обратная сторона медали убежищ: многие из них разрушены не были, но сидевшие там части гарнизона должны были класть оружие и сдаваться в плен потому, что стоило хоть одному гренадеру с бомбой в руках стать у выхода, как спасения уже не было…» (Брусилов). Толпы пленных австрийцев, немцев, венгерцев тянулись в русский тыл.

Так с небольшими сравнительно силами, используя внезапность удара, русская артиллерия обеспечила невиданный успех. Тщательность подготовки, идеально разработанный план артиллерийского удара, точная и мужественная работа артиллеристов заменили малочисленность русской артиллерии, многонедельную подготовку и огромную трату снарядов. Восьмичасового короткого внезапного огня было достаточно для подавления вражеской огневой мощи и разгрома его укрепленных позиций.

Начался Луцкий прорыв – блестящая операция русской армии. Развернулись полевые бои. Русская армия быстро двигалась вперед… Потери неприятеля были огромны. К 27 мая нами было взято 1240 офицеров, 71 000 солдат, захвачено 94 орудия, 167 пулеметов, 53 миномета и бомбомета и огромное количество различного военного снаряжения. А войска генерала Брусилова, опрокидывая врага, преодолевая его сопротивление, шли все дальше и дальше по полям и дорогам Галиции и Буковины.

Тут же начались первые нестыковки и губительные действия Ставки. Многие критически настроенные исследователи постоянно упрекают Брусилова в самовосхвалении, а потом – в самооправдании, но в железной логике ему не откажешь: «11 мая, при получении первой телеграммы Алексеева о необходимости немедленно помочь Италии и с запросом, могу ли я перейти сейчас в наступление, решение военного совета от 1 апреля оставалось в силе; изменилось лишь то, что Юзфронт начал наступление раньше других и тем притягивал на себя силы противника в первую голову. Даже в испрошенном мною подкреплении одним корпусом мне было наотрез отказано. В июне, когда обнаружились крупные размеры успеха Юзфронта, в общественном мнении начали считать Юзфронт как будто бы главным, но войска и технические средства оставались на Западном фронте, от которого Ставка все еще ждала, что он оправдает свое назначение. Но Эверт был тверд в своей линии поведения, и тогда Ставка, чтобы отчасти успокоить мое возмущение, стала перекидывать войска сначала с Северо-Западного фронта, а затем и с Западного. Ввиду слабой провозоспособности наших железных дорог, которая была мне достаточно известна, я просил не о перекидке войск, а о том, чтобы разбудить Эверта и Куропаткина, – не потому, что я хотел усиления, а потому что знал, что, пока мы раскачиваемся и подвезем один корпус, немцы успеют перевезти три или четыре корпуса. Странно, что Ставка, правильно считавшая, что лучшая и быстрейшая помощь Италии состояла в моей атаке, а не в посылке войск в Италию, когда дело касалось излюбленных ею Эверта и Куропаткина, пасовала перед ними…».

Командующий считал, что даже при тогдашнем составе Ставки, он мог добиться, например, наступления на Львов – столицу Галиции, город памятный царю, но для этого требовалась колоссальная перегруппировка войск, которая заняла бы много времени, и вражеские силы, сосредоточенные у Ковеля, конечно, успели бы в свою очередь принять меры против этого наступления. «Дело сводилось, в сущности, к уничтожению живой силы врага, и я рассчитывал, что разобью их у Ковеля, а затем руки будут развязаны, и, куда захочу, туда и пойду. Я чувствую за собой другую вину: мне следовало не соглашаться на назначение Каледина командующим 8-й армией, а настоять на своем выборе Клембовского, и нужно было тотчас же сменить Гилленшмидта с должности командира кавалерийского корпуса. Есть большая вероятность, что при таком изменении Ковель был бы взят сразу, в начале Ковельской операции. Но теперь раскаяние бесполезно», – добавлял полководец, который, как всякий русский, задним умом силён и всегда раскаивается в этом.

На всех участках наступления наша артиллерийская атака увенчалась полным успехом. В большинстве случаев проходы в проволочных заграждениях ударами лёгких орудий были сделаны в достаточном количестве и основательно, а первая укрепленная полоса совершенно сметалась залпами тяжёлых орудий и вместе со своими защитниками обращалась в груду обломков и растерзанных тел. «Тут ясно обнаружилась обратная сторона медали, – объясняет Брусилов, словно оправдываясь, огромное количество пленных, – многие убежища разрушены не были, но сидевшие там части гарнизона должны были класть оружие и сдаваться в плен, потому что стоило хоть одному гренадеру с бомбой в руках стать у выхода, как спасения уже не было, ибо в случае отказа от сдачи внутрь убежища металась граната, и спрятавшиеся неизбежно погибали без пользы для дела; своевременно же вылезть из убежищ чрезвычайно трудно и угадать время невозможно. Таким образом, вполне понятно то количество пленных, которое неизменно попадало к нам в руки. Я не буду, как и раньше, подробно описывать шаг за шагом боевые действия этого достопамятного периода наступления вверенных мне армий; скажу лишь, что к полудню 24 мая было нами взято в плен 900 офицеров, свыше 40 000 нижних чинов, 77 орудий, 134 пулемета и 49 бомбометов; к 27 мая нами уже было взято 1240 офицеров, свыше 71 000 нижних чинов и захвачено 94 орудия, 179 пулеметов, 53 бомбомета и миномета и громадное количество всякой другой военной добычи.

Но в это же время у меня снова состоялся довольно неприятный разговор с Алексеевым. Он меня опять вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить, что вследствие дурной погоды Эверт 1 июня атаковать не может, а переносит свой удар на 5 июня». Про это даже читать странно: представьте, что начало операции «Багратион» в тех же местах Белоруссии, где действовал Западный фронт – согласовано, огромные силы сосредоточены, соединения приведены в полную боевую готовность, а командующий Рокоссовский звонит Сталину и говорит: «Погода неважнецкая, дожди идут, товарищ Первый, можно я на четыре дня удар перенесу?». Это даже на анекдот не тянет… А Брусилова 5 июня Алексеев опять вызвал к телеграфному аппарату, чтобы сообщить невооборазимое: по новым данным, разведчики Эверта доносили, что против его ударного участка собраны громадные силы противника и многочисленная тяжелая артиллерия, а потому Эверт считает, что атака на подготовленном им месте ни в коем случае успешной быть не может, что, если ему прикажут, он атакует, но при убеждении, что будет разбит; Эверт, мол, просит разрешения государя перенести пункт атаки к Барановичам, где, по его мнению, атака его может иметь успех, и, принимая во внимание все вышесказанное, государь император разрешил Эверту от атаки воздержаться и возможно скорее устроить новую ударную группу против Барановичей.

Что тут скажешь? Брусилов сразу понял то, что потом станут повторять на все лады скептики, уверяющие, что это наступление было успешным, но не могло решить исход всей компании, а тем более Первой мировой. Да, с таким безвольным Верховным Командующим это было – невозможно. И Брусилов пишет: «На это я ответил, что случилось то, чего я боялся, то есть, что я буду брошен без поддержки соседей и что, таким образом, мои успехи ограничатся лишь тактической победой и некоторым продвижением вперед, что на судьбу войны никакого влияния иметь не будет. Неминуемо противник со всех сторон будет снимать свои войска и бросать их против меня, и, очевидно, что в конце концов я буду принужден остановиться. Считаю, что так воевать нельзя и что даже если бы атаки Эверта и Куропаткина не увенчались успехом, то самый факт их наступления значительными силами на более или менее продолжительное время сковал войска противника против них и не допустил бы посылку резервов с их фронтов против моих войск. Создание новой ударной группы против Барановичей ни к каким благим результатам повести не может, так как для успешной атаки укрепленной полосы требуется подготовка не менее шести недель, а за это время я понесу излишние потери и могу быть разбит. Я просил доложить государю мою настоятельную просьбу, чтобы был дан приказ Эверту атаковать теперь же и на издавна подготовленном участке. Алексеев мне возразил: «Изменить решения государя императора уже нельзя» – и добавил, что Эверту дан срок атаковать противника у Барановичей не позже 20 июня. «Зато, – сказал Алексеев, – мы вам пришлем в подкрепление два корпуса». Я закончил нашу беседу заявлением, что такая запоздалая атака мне не поможет, а Западный фронт опять потерпит неудачу по недостатку времени для подготовки удара и что если бы я вперед знал, что это так и будет, то наотрез отказался бы от атаки в одиночку. Что касается получения двух корпусов в подкрепление, то по нашим железным дорогам их будут везти бесконечно и нарушат подвоз продовольствия, пополнений и огнестрельных припасов моим армиям; кроме того, два корпуса, во всяком случае, не могут заменить атак Эверта и Куропаткина. За это время противник по своей железнодорожной сети и со своим многомиллионным подвижным составом по внутренним линиям может подвезти против меня целых десять корпусов, а не два.

Я хорошо понимал, что царь тут ни при чем, так как в военном деле его можно считать младенцем, и что весь вопрос состоит в том, что Алексеев, хотя отлично понимает, каково положение дел и преступность действий Эверта и Куропаткина, но, как бывший их подчиненный во время японской войны, всемерно старается прикрыть их бездействие и скрепя сердце соглашается с их представлениями…». Для меня это – ключевой и никем не оспоренный разговор, который, собственно говоря, прекращает многие дискуссии. Перечислять дальнейшие перипетии сражения, локальные победы и промахи можно до бесконечности. Остановимся для полноты картины лишь на некоторых из них.

Дивизия Деникина прорвала шесть линий неприятельских позиций и 23 мая (5 июня) 1916 года повторно взяла город Луцк, за что Деникину было вторично пожаловано Георгиевское оружие, усыпанное бриллиантами, с надписью: «За двукратное освобождение Луцка». «Мировым событием войны стал наш прорыв австрийского фронта, – писал 4 июня 1916 года журнал «Летопись войны». – …Наше наступление идет всей левой половиной фронта, всем нашим левым брусиловским крылом, начавшись с 22 мая. Пока его результаты стали восстанавливать прежние картины наших массовых столкновений с австрийцами, т. е. состоящие в крупных цифрах пленных австрийцев и в обилии военного материала, доставшегося в добычу. Одними пленными мы к 27 мая откололи от австрийской массы свыше корпуса (считая австрийский корпус в 50 тысяч, примерно). Для этого, конечно, надобно было помять основательно несколько корпусов противника…Мы прорвали австрийцев у Луцка, и прорвали начисто: «полным прорывом неприятельского фронта». Наши войска стремились в направлении на Ровно и Ковель, то есть в пределы северной Волыни, к Холмщине. Это был порыв центра нашего крыла, а фланги его пока демонстрировали: на севере мы подвинулись к рекам Стыри и Икве, а на юге к Стрыпе, перешагнув у ее устья и дальше за нее. …Сокрушительный удар войск генерал-адъютанта Брусилова на Волыни, в Галиции и Буковине угрожает Австрии полным разгромом».

Увы, такого триумфа не случилось по выше названным причинам. В середине июня противник двинул свои силы на Владимир-Волынском направлении, а командующий 8-й армией Каледин понял наконец всю справедливость требований Брусилова. Участок, намеченный Калединым для атаки, оказался слишком удаленным от района нажима противника. Командарм испросил согласия главнокомандующего разрешить ему избрать для удара участок Колки – Копыли и получил на это приказ…На Ковельском и Владимир-Волынском направлениях был сосредоточен 10-й германский корпус, переброшенный с французского фронта. В составе его находилась знаменитая 20-я Брауншвейгская дивизия, получившая наименование «Стальной» за операции против французов в Вогезах. Семнадцатого июня у местечка Киселина удар «Стальной» приняла на себя русская «Железная» дивизия, отличившаяся у Луцка. Четыре дня немцы вели ураганный огонь по русским солдатам. Четыре дня застилали небо разрывы, гудела и стонала земля… На третий день боя над немецкими окопами развернулся плакат: «Ваше русское железо не хуже германской стали, а все же мы вас разобьем». – «А ну-ка, попробуй!», – ответил немцам русский плакат. И в тот же день «железные» перешли в контратаку…

После сорок второй атаки русское железо переломило немецкую сталь. Двадцать первого июня, потеряв три четверти состава офицеров и половину солдат, вышел из боя весь 10-й германский корпус. В полках «Стальной дивизий» осталось не больше четырехсот человек…»Такому ужасающему разгрому мы не подвергались с начала войны», – говорили офицерам пленные брауншвейгцы…Восьмая армия перешла в решительное наступление и после ряда упорных боев окончательно сбила противника своим правым флангом. Этот маневр, как и предвидел Брусилов, открыл путь продвижения левому флангу 3-й армии. Вместе с правым флангом 8-й левофланговые части 3-й армии заняли линию Стохода – от Любашево до железной дороги Ковель – Луцк и зацепились кое-где на левом берегу этой реки. Рьяные контратаки немцев ни к чему не привели. Австро-германские войска попали в угрожающее положение. Лиссинген вынужден был 24 июня отвести свое левое крыло за Стоход.

Эта победа дала Юго-Западному фронту крупные преимущества над противником: задерживая армию на Ковельском и Владимир-Волынском направлениях, германцы и австро-венгерцы образовали сильную группу в районе станции Маневичи для удара в правый фланг Каледина. Разгромом 10-го германского корпуса Брусилов предупредил намерение противника и не только свел к нулю маневренное значение Ковель-Маневичской фланговой позиции противника, но и окончательно упрочил свое положение на Волыни. Спасая свою артиллерию, преследуемая левофланговыми частями корпуса Зайончковского германская колонна направила орудия по шоссе, а пехотными частями вышла в лес, уклонилась к северу и грунтовою дорогой углубилась в чащу…

В это время в политических дебрях творилось невообразимое. Виктор Чернов – социалист, председатель Учредительного собрания вспоминал во 2-й главе мемуаров: «Последователи Распутина и сепаратный мир»: «Распутин обладал влиянием, не имевшим себе равных. Царица верила каждому его слову и, в свою очередь, влияла на политику мужа. Но чего хотел сам Распутин? Какой политики он ждал от правительства? Политиком в полном смысле этого слова он не был. Этот авантюрист просто стремился избавиться от тех, кто не любил его, и возвысить тех, кто защищал его или искал его милостей. Великому князю Николаю Николаевичу претили его эскапады, и с помощью царицы Распутин добился его снятия с поста главнокомандующего и замены его самим царем. Этот шаг возмутил руководство Антанты и порадовал немцев. Некоторые духовные лидеры церкви хотели отлучить Распутина и предать его анафеме за разврат. Но он добился «августейшего повеления», согласно которому этих людей, в нарушение всех канонов, отправили в ссылку. Для этого оказалось достаточно рапорта «серого кардинала» – прокурора Священного синода. Оставалась Государственная дума. Ее беспомощность по контрасту со всемогуществом темного авантюриста все более возбуждала общественное мнение. Распутин натравил на Думу царя, и тот беспощадно подавил последние ростки конституционализма, которые в интересах сохранения царизма посеял не кто иной, как махровый контрреволюционер Столыпин… И в армии, и в тылу, в студенческих аудиториях и крестьянских избах звучит слово «измена». Оно становится особенно слышным после очередного поражения. Это неизбежный спутник деморализации.

А затем в Стокгольме состоялась якобы случайная встреча немецкого банкира Варбурга и члена возвращавшейся из Лондона российской «парламентской делегации», заместителя председателя Думы Протопопова. Кроме того, Протопопов был председателем Совета металлообрабатывающей промышленности, которая контролировалась банками, зависевшими от германских синдикатов. С Протопоповым был «видный финансист» и нефтяной король Поляк, а также шведский банкир Ашберг. Варбург пытался убедить собеседников, что Англия всегда обманывала своих союзников, делает это и сейчас и в одиночку пользуется преимуществами войны. Поэтому России выгоднее дружить с Германией. Он подчеркивал «естественность» условий сепаратного мира: Польша будет восстановлена на землях, принадлежащих российской короне, согласно этнографическим границам; Курляндия перейдет к Германии, а Россия получит взамен Буковину (часть Галиции) и черноморские проливы – конечно, если сумеет отобрать их у турок с помощью военной силы. Красной нитью доводов Варбурга была игра на тщеславии царя: «Англия хочет доминировать и сломить волю русского царя, запрещая ему заключение сепаратного мира». Если верить Протопопову, на том беседа и закончилась…Беседа с Варбургом стала для Протопопова началом карьеры: вскоре он сделался не только министром, но и фаворитом Распутина и императрицы». Однако за нашептываниями Распутина стояли реальные интересы реальных экономических групп.

Бывший немецкий кронпринц пишет:»Наиболее благоприятный момент для заключения мира с Россией наступил в конце лета 1916 г., когда военное положение России было очень плохим (Что за чушь?! – А.Б.). Именно в этот момент царь назначил Штюрмера главой министерства иностранных дел; несомненно, последний был настроен в нашу пользу. Я расценил это назначение как явный знак желания начать мирные переговоры». Штюрмер тут же поставил все точки над «i». Он начал всячески тормозить публикацию соглашения с Англией по поводу Константинополя и манифеста о Польше, причем делал это по распоряжению царя, поскольку данные документы никак не способствовали заключению сепаратного мира. Согласно Бетману-Холльвегу, в немецких политических кругах придерживались мнения (которое последний не разделял), что сепаратный мир с Россией «практически предрешен» и сорвать его может только «крайне неуклюжая дипломатия».

Но немецкая дипломатия действительно оказалась «крайне неуклюжей». В отличие от Штюрмера, германское правительство опубликовало сообщение о создании Польского королевства под протекторатом Германии. Эрцбергер назвал это «настоящей политической катастрофой», похоронившей «уникальный шанс на заключение мира». Но российские германофилы отнюдь не считали, что все потеряно. Сторонники императрицы и Распутина старались создать сильное правительство, которое могло бы освободиться от надзора думских партий, выступавших за сохранение союза с Антантой», – заключает первый и последний председатель Учредительного собрания. Вот что творилось за спиной у Брусилова и его наступающих армий – уму непостижимо!

Между тем обвиняемый в сепаратизме Александр Протопопов – последний министр внутренних дел империи был высоко образованным человеком, учился в Первом кадетском корпусе и Николаевском кавалерийском училище. Службу начинал в 1885 корнетом в лейб-гвардии Конно-гренадёрском полку. В 1888-90 годах являлся слушателем Академии Генштаба. В 1890 году вышел в отставку в чине штабс-ротмистра, то есть знал отлично армию в отличие от коллег-министров современной России. Он был 16 сентября 1916 назначен управляющим Министерством внутренних дел, 20 декабря 1916 утверждён на посту министра внутренних дел. По воспоминаниям В.Н. Шаховского, на пост министра Протопопова рекомендовали председатель Государственной Думы Родзянко и министр иностранных дел Сазонов. Английский король Георг V в личном письме Николаю II дал о Протопопове восторженный отзыв. С другой стороны, по мнению некоторых современников, именно демонстративное бездействие (см. «Последние дни императорской власти» А. А. Блока) Протопопова стало основной причиной победы Февральской революции в Петрограде. Ему была доподлинно известна работа многих общественных деятелей и членов Думы по подготовке переворота, но он, однако, не только не принимал никаких мер, но и не докладывал всех сведений полностью Государю. Ясно, что в политике всегда идёт борьба скрытых сил, интересов и суждений, но ведь речь идёт о воюющей стране, о её решающем годе!

Но самое трагичное и смешное, что хулителя – тогдашнего министра земледелия В.М. Чернова позже даже в окружении Керенского открыто называли германским шпионом и объясняли новому командующему Лавру Корнилову, что подробности летнего наступления Юго-Западного фронта 1917 года на заседании Временного правительства не надо разглашать, поскольку Чернов, обвинявший Протопопова в стремлении заключить сепаратный мир, сам работает на германскую разведку. При этом, что повергло в шок Корнилова, никто Чернова не арестовывал, не пас и не собирался этого делать! Но это будет ещё через год, в пору полного крушения империи…

В первых числах июля 1916 года гвардейские части начали сосредоточиваться в районе Киверцы, Луцк и должны были совместно с 1-м и 30-м армейскими и 5-м кавалерийским корпусами составить особую армию генерала Безобразова. Главнокомандующий Юго-западным фронтом Брусилов, ожидая сосредоточения войск новой армии, решил приостановить дальнейшее наступление всех армий фронта. Исключение было для 11-й армии, которой он поставил задачу продолжать выпрямлять свой фронт, и для 9-й армии, которая должна была атаковать австрийцев своим левым флангом. В первых числах июля гвардейские части начали сосредоточиваться в районе Киверцы, Луцк и должны были совместно с 1-м и 30-м армейскими и 5-м кавалерийским корпусами составить особую армию ген. Безобразова. Главнокомандующий Юго-западным фронтом ген. Брусилов, ожидая сосредоточения войск новой армии, решил приостановить дальнейшее наступление всех армий фронта. Исключение было для 11-й армии, которой он поставил задачу продолжать выпрямлять свой фронт, и для 9-й армии, которая должна была атаковать австрийцев своим левым флангом.

Целью своих дальнейших действий генерал Брусилов по-прежнему считал овладение Ковельским районом. В развитие этой идеи он отдал директиву (J№ 2281), по которой армиям фронта были поставлены следующие задачи:

3-я армия, включив в свой состав 3-й армейский, 1-й Туркестанский корпуса и 4-ю Финляндскую дивизию, должна была атаковать Ковель с востока и севера и, кроме того, овладеть Невельскими переправами на Стоходе, от устья до Любешов, развивая удар в тыл Пинской группе противника. Граница армии слева проходила по линии Ковель, Кашовка, Золоточин (50 км севернее Ровно).

Войска гвардии, 1-й и 30-й армейские, 5-й кавалерийский корпуса под общим командованием ген. Безобразова имели задачу атаковать Ковель с юга. Граница этой новой армии слева проходила по линии Турийск, Озеряны, ст. Киверцы.

8-я армия, включив в свой состав 8-й армейский корпус, должна была овладеть Владимир-Волынском. Граница армии слева проходила по линии Варенж (18 км северо-западнее Сокаль), Сокаль, Ровно.

11 – я армия имела задачу наступать на Броды, Львов.

7-я и 9-я армии должны были выполнять прежние задачи по падению рубежа Галич, Станиславов.

Особой телеграммой ген. Брусилов определил начало общей атаки на рассвете 10 (23) июля, но потом этот срок ввиду неблагоприятной погоды и неготовности Особой армии был перенесен на 15 (28) июля. В общем, командование Юго-западного фронта намечало провести свою старую идею, стремясь развить наступление на правом крыле фронта. О каких сплошных поражениях вещал немецкий крон-принц? Однако больших надежд на это уже не было, так как соотношение сил сложилось не в пользу русских. Между тем обстановка на левом фланге фронта продолжала оставаться чрезвычайно напряженной для австрогерманского командования, ибо его попытки организовать контрнаступление вдоль Днестра потерпели неудачу.

Обстановка осложнялась с каждым днем. Русские войска подошли непосредственно к Делатыни и угрожали Яблоницкому перевалу и Буковине. В это же время осложнились отношения центральных держав с Румынией, выступление которой на стороне Антанты ожидали с каждым днем. Начальник штаба верховного главнокомандующего писал генералу Брусилову: «Можно надеяться, что Румыния присоединится к нашему союзу и в конце этого месявд или в начале августа объявит войну Австрии и Болгарии. Оставив до 100 тыс. в Добрудже, румыны до 250 тыс. направят в Трансильванию». Румынский вопрос сильно беспокоил австро-германское командование, заставляя его принимать целый ряд предохранительных мер. Одним из этих мероприятий был вопрос о привлечении турецких военных сил в Галиции для усиления защиты путей в Венгрию.

Все эти мероприятия несколько облегчали обстановку, но не могли снять полностью существующую угрозу на карпатском фронте. 7-я австрийская армия продолжала считаться малобоеспособной, если учесть, что ее боевые силы в 5, 24, 30, 42 и 51-й пехотных дивизиях едва превышали численность одного пехотного полка. Нужно было срочно выводить их с фронта в тыл для доукомплектования. Их необходимо было заменить, однако в руках австро-венгерского командования для этого не имелось никаких средств. Вся надежда оставалась на беспрерывный ливень, который, размыв глинистую почву, должен был задержать наступление русских корпусов. Нужно отметить, что эта надежда оправдалась, так как вплоть до 15 июля боевые действия приостановились и ограничились, только перестрелкой. Таким образом, австрийцы получили необходимое им время на производство перегруппировок.

Надежда русского командования получить крупный успех на ковельском направлении не оправдалась. Равномерное наступление корпусов правого фланга фронта не дало никаких реальных результатов. Местами удалось захватить отдельные пункты на левом берегу реки Стоход. На ковельском направлении австро-германцы были отброшены только за Стоход, и дальнейшее наступление русских приостановилось. Крупного успеха достигла 8-я армия, которая 15 июля захватила в плен 384 офицера, 11 909 солдат и 44 орудия. Однако и она смогла продвинуться в глубь расположения австро-германцев только на 5-10 км, приостановив дальнейшее наступление ввиду контратак свежих частей противника. Таким образом, если наступление правого фланга Юго-западного фронта в первые два дня протекало с полной энергией, то в последующие дни порыв уменьшался, и, наконец, 18 июля пришлось прекратить атаки для перегруппировок и составления нового плана операции. Всё завязло в грязи, крови и усталости…

Генерал Брусилов, подводя итоги кровавого, но бесцветного с точки зрения оперативного творчества побоища на реке Стоход, писал, что «в боях последних дней я заметил неоднократные отступления от основных положений, выработанных опытом, и от моих требований. 1) Не всегда атаке предшествовала тщательная разведка неприятельской позиции, был даже случай, что наличие проволочных заграждений выяснено уже во время наступления. 2) Часты случаи отсутствия связи между пехотой и артиллерией, чем объясняются такие факты, как незнание пехотой тех участков проволочных заграждений, где проделаны проходы артиллерией, отставание артиллерии от пехоты при наступлении.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.