ОТ «ШОЗИЗМА» К ШИЗЕ И САДИЗМУ

Прогулки с динозавром французской словесности

Книги Алена Роб-Грийе мало кто читает («редкая птица долетит до середины…»), зато его имя знают все (по части саморекламы он даст сто очков вперед и Пригову, и?Вик. Ерофееву). Великий путаник и гениальный провокатор, он вошел в историю литературы как изобретатель и пропагандист литературного бренда с претенциозным названием «новый роман». Несъедобный литературный продукт, выращенный полвека назад в оранжерее французского поставангарда, nouveau roman сначала привлек внимание публики как казус, затем был разрекламирован набиравшими силу теоретиками-струкдуралистами и на некоторое время стал модным лакомством для снобов.

Литературная мода успела несколько раз смениться, и?детище Роб-Грийе со товарищи, казалось бы, давно стало «достояньем доцентов», пищей, годной разве что для диссертантов и коллекционеров литературных курьезов. Ан нет! За год до своего восьмидесятилетия динозавр французской словесности решил напомнить о своем существовании и разродился очередной нетленкой, которая была моментально признана, заверяет рекламная аннотация на обложке, «одной из величайших книг последних десятилетий», «основополагающим текстом литературы XXI?века».

Правда, ежели отнестись к творению Роб-Грийе без благоговейного восторга, с?каким у нас принято воспринимать импортные изделия, придется признать: в новейшем романе «нового романиста» не слишком много нового. «Повторение» (2001)395?– это клон давних роб-гриешных опусов, прежде всего «Ластиков» (1953) и «Проекта революции в Нью-Йорке» (1972). Рецепт известен: обесцвечиваем персонажей до полной неразличимости и растворяем в сюжетно-композиционной каше, где уже перемешаны романное прошлое и настоящее, галлюцинации и «реальные события»; сдабриваем выхолощенными архетипами античной мифологии, присыпаем мелко наструганными мотивами детектива, порноромана или других образчиков массового чтива?– и на сковородку. Не?забудем и старый добрый trompe l’?il, и?фирменный «шозизм» (дотошные квазигеометрические описания поверхностей предметов, которыми писатель может мучить читателя на протяжении многих страниц), и?назойливые реминисценции из Кафки, и?пресловутую «нулевую степень письма». Естественно, при этом?– полный «отказ от истории, от фабулы, от психологических мотиваций и от наделенности предметов значением», как завещал вождь и учитель товарищ Барт.

Впрочем, при большом желании некое подобие фабулы из «Повторения» можно выцедить: агент французской спецслужбы Анри Робен направляется с секретной, хотя и нелепой миссией в послевоенный Берлин; его задача?– наблюдать за убийством, которое запланировано в советском районе города; успешно справившись с «заданием», герой под чужим именем бежит в американский сектор Берлина; там он попадает в странный магазин игрушек, который оказывается подпольным борделем для педофилов.

Дальше?– бесконечные наплывы воспоминаний и наркотических видений (главного героя? или того, под чьим именем он скрывается?), вторжения неизвестного доселе рассказчика № 2, в?своих кинботовских примечаниях опровергающего отчет рассказчика № 1; беспорядочные блуждания по лабиринтам разрушенного города, серия новых убийств…

Сюжетные линии, переплетаясь и противореча друг другу, опутывают и персонажей, окончательно теряющих свою идентичность, и?беднягу читателя. Изъеденное кавернами повествование, дробясь на эпизоды и мизансцены, осыпается в шизофренический бред, бессмысленный и беспощадный. Беспощадный и по отношению к читателю (который чувствует себя словно лабораторная мышь, посаженная под стеклянный колокол, откуда выкачали воздух), и?по отношению к героям, особенно героиням: как и в большинстве «новых романов» Роб-Грийе, в?«Повторении» ручьями льется кровь и чуть ли не в каждой главе со знанием дела живописуются садистские истязания юных красавиц?– «сцены жестокого изнасилования с помощью утыканных шипами фаллосов, крики боли, исторгнутые из них каленым железом и клещами, их бьющую алым фонтаном кровь, поступательную экстракцию их нежных девичьих прелестей и, наконец, продолжительные конвульсии и судороги, пробегавшие волнами по их истерзанным телам…»

Не буду лицемерить: мне нисколько не жаль несчастных жертв старческого садизма. Персонажи, населяющие выморочный мирок «Повторения»,?– это блеклые фантомы, взаимозаменяемые клоны и двойники, которые, погибая в одном эпизоде, с?легкостью воскресают в следующем,?– все они настолько эфемерны и невыразительны, что не могут (и?не должны!) вызывать ни сострадания, ни?любви, ни?хоть какого-либо интереса.

Не представляет особого интереса и сам роман, похожий больше на типовой «недоскреб» брежневской эпохи, чем на грандиозную Вавилонскую башню: ни тебе сюжетного драйва, ни?формальной новизны, ни?свежих идей… Если он и будет кое-как держаться, то только благодаря громкому имени автора, в?который раз предложившего нам сыграть в скучную игру без правил и шансов на выигрыш.

Ex Libris НГ. 2005. 18 августа. С.?4.

Шарж Дэвида Левина

Данный текст является ознакомительным фрагментом.