МНОГОСТРАДАЛЬНЫЙ ШЕДЕВР

МНОГОСТРАДАЛЬНЫЙ ШЕДЕВР

Статьи, посвященные американской писательнице Джойс Кэрол Оутс, принято начинать с завистливо-восхищенных рассуждений о ее фантастической, почти нечеловеческой работоспособности. Не?отступлю от традиции и я, ибо плодовитость Оутс, действительно, поражает воображение: хрупкая с виду женщина (ко всему прочему постоянно занятая преподавательской работой в ведущих американских университетах) наваяла более сорока романов и повестей, двадцать пять сборников рассказов, десяток пьес, восемь поэтических книг и девять критических и литературоведческих сборников. Многописание?– не такая уж диковина для профессиональных англо-американских беллетристов второй половины ХХ века (я?уж не говорю о поставщиках массовой литературы, работающих едва ли не быстрее печатных станков). Однако если взять «серьезных» авторов с именем и репутацией, то похоже, что по части валового объема литературной продукции Оутс переплюнула всех, даже таких суперплодовитых тяжеловесов, как Бёрджесс и Апдайк.

Настоящая ударница капиталистического труда, регулярно выдающая по две-три книги в год, она не только бьет все мыслимые количественные рекорды, но?и изумляет жанрово-тематическим разнообразием. Тут вам и заковыристые литературоведческие штудии (например, о?Чехове как о родоначальнике театра абсурда), и?сенсационные политические детективы с разоблачениями властей предержащих («Убийцы», 1975; «Черная вода», 1992), и?экзистенциалистские романы-притчи («Страна чудес», 1971; «Сын утра», 1978), и?громоздкие семейные саги с разветвленным сюжетом и множеством повествовательных точек зрения («Их жизни, 1969», «Ангел света», 1981), и?biographie romance? (роман о Мэрилин Монро «Блондинка», 2000). В?художественном арсенале писательницы и едкая сатира на затхлые мирки университетских кампусов (рассказы из сборника «Голодные призраки», 1974; роман «Несвятая любовь», 1979), и?леденящие душу готические истории в духе Уолпола и Радклиф (роман «Тайны Уинтерторна», 1984), и?голливудского пошиба «ужастики», изобилующие грубовато-натуралистическими сценами, где с педантичной обстоятельностью живописуются разного рода кровавые мерзости (например, в?одном из рассказов сборника «Одержимые» (1994) муж-садист изощренно издевается над молоденькой женой и в один прекрасный день засовывает ей в промежность крысу?– до тех пор, пока снаружи не «остались только… лапки и розовый восьмидюймовый хвост». Бр-р-р!).

Стоит ли говорить, что количеству написанного далеко не всегда сопутствует высокое качество и что среди произведений Оутс есть немало проходных, автоэпигонских, а?то и вовсе провальных вещей, повисающих в безвоздушном пространстве где-то посередине между изящной словесностью и легковесным чтивом. Но?о талантливом художнике мы должны судить по его лучшим творениям, а?посему прибережем критический яд. Тем более что речь у нас пойдет об одном из лучших оутсовских романов «Дорогостоящая публика» (1968), вышедшем в превосходном переводе Оксаны Кириченко427 (благодаря ей в русской литературе обрели прописку англоязычные произведения таких авторов, как Владимир Набоков, Кингсли Эмис, Рудольфо Анайя, Джон Апдайк и др.).

Об Оутс у нас принято судить по растянутым социально-бытовым романам вроде «Сада земных наслаждений»(1967) и «Делай со мной, что захочешь» (1973), которые были переведены еще в советскую эпоху и после бесконечно перепечатывались разными российскими издательствами. В?отличие от этих дрябловатых драйзероподобных монстров «Дорогостоящая публика»?– компактный, мускулистый роман, в?котором удачно совмещаются элементы социальной сатиры и жестокой мелодрамы (с?непременным адюльтером, сценами скандалов и роковым выстрелом). Плюс ко всему это и своеобразный «роман воспитания», рассказывающий о «распаде детства» и раннем взрослении одиннадцатилетнего мальчика, которому открываются «ошеломляющие истины» человеческого существования.

Любителям литературных аналогий роман Оутс, скорее всего, напомнит культовую книгу пятидесятых–шестидесятых годов «Над пропастью во ржи». Подобно сэлинджеровскому супербестселлеру «Дорогостоящая публика» представляет собой исповедь юного аутсайдера, болезненно постигающего жестокие законы жизни и протестующего против фальши и лицемерия взрослых. Совпадают и некоторые реалии американской действительности, воссозданные в обоих произведениях. Например, и?в одном и в другом с нескрываемой иронией изображаются привилегированные частные школы, в?которых учатся герои-повествователи. Только вот у Оутс учителя еще более фальшивы и бездушны, а?ученики, отпрыски средней и высшей буржуазии, еще более испорчены: один уже в тринадцать лет стал законченным алкоголиком, другие вовсю балуются сигаретками с марихуаной; списать домашнее задание дают только за деньги (такса?– пятьдесят центов).

Тем не менее сходство между романами Сэлинджера и Оутс чисто внешнее, как и между их протагонистами. В?отличие от эгоцентричного и инфантильного Холдена Колфилда герой-повествователь «Дорогостоящей публики» не зациклен на максималистском отрицании сложившегося жизненного уклада. Оутсовский Ричард Эверет?– не задиристый бунтарь, а?закомплексованный тихоня и самоед, «ощипанный ангел», страдающий от духовного одиночества и равнодушия со стороны родителей, чей брак давно превратился в обоюдную пытку. К?тому же он, что называется, «ненадежный повествователь»: по прочтении романа нельзя понять, действительно ли Ричард застрелил из снайперской винтовки собственную мать, собиравшуюся бросить семью ради очередного любовника, или же это убийство?– плод его горячечного, мучимого тоской и ревностью воображения.

Да и в литературном плане герой Оутс куда более искушен, чем его знаменитый предшественник. Матрёшечная композиция романа, изощренная литературная рефлексия, пронизывающая повествование, сбивчивая манера изложения?– с постоянными отступлениями от фабулы и «репликами в сторону»?– позволяют нам говорить о том, что Ричард Эверет прошел выучку у талантливых набоковских безумцев: героев-повествователей «Соглядатая», «Отчаяния», «Лолиты», «Бледного огня»428.

Как и Герман Карлович, Ричард Эверет?– не просто начинающий писатель, одержимый зудом творчества, а?изгой и неудачник, потерпевший поражение в жизни и стремящийся взять реванш в литературе. Отсюда его сбивчивая, порой лихорадочная манера повествования, напряженные размышления о технике писательского мастерства, о?литературных приемах, мучительные поиски нужной фразы. «Я не в силах начать историю простым изложением: “Однажды январским утром желтый кадиллак подрулил к тротуару”. Как не могу начать ее и так: “Он был единственным ребенком в семье”. К?слову сказать, оба этих утверждения не лишены смысла, но?только говорить о себе в третьем лице я не умею. Не?могу я начать свой рассказ и так: “Элвуд Эверетт и Наташа Романова встретились и поженились, когда ему было двадцать два, а?ей девятнадцать”. (Это мои родители! Не сразу поднимется рука отстучать их имена на машинке.) И я не могу начать свой рассказ сочной фразой: “Внезапно дверь стенного шкафа открылась, и?я увидел его, голого прямо перед собой. Он глядел на меня, а?я на него”. (Всё это еще будет, но?только потом; пока я вспоминать об этом не хочу)»,?– сравним эти метания Ричарада с тем, как Герман Карлович перебирает варианты зачина третьей главы: «Как мы начнем эту главу? Предлагаю на выбор несколько вариантов. Вариант первый?– он встречается часто в романах, ведущихся от лица настоящего или подставного автора…» и т.д.

Подобно протагонистам «Отчаяния» и «Лолиты», оутсовский повествователь позволяет себе «некоторую риторическую цветистость и трюкачество»; он то и дело обращается к воображаемым читателям, споря с ними, ища у них поддержки, поддразнивая их: забегая вперед и намекая на события, которые ему еще предстоит описать.

О набоковской школе говорят и разного рода вставные тексты. Матери героя-повествователя, писательнице-авангардистке Наташе Романовой, Оутс дарит свой рассказ «Растлители», ранее опубликованный в «Ежеквартальном литературном обозрении»; а другой рассказ героини, «Снайперы», содержит краткий конспект третьей части романа, где отчаявшийся герой приобретает снайперскую винтовку и, попугав немного обитателей фешенебельного городка Фернвуд, совершает матереубийство. (Похожий прием зеркальных отражений находим и у Набокова, например в романе «Камера обскура», в?начале которого герой видит фильм, предсказывающий его собственную судьбу.)

Задействован Оутс и еще один фирменный набоковский прием, примененный в «Даре» и «Аде»: во второй части романа «Дорогостоящая публика» целая глава отводится под критические отзывы на… роман «Дорогостоящая публика». Жаль только, что мы не можем понять, кого именно и насколько удачно пародирует писательница, воспроизводя стилистику и ухватки разнокалиберных критиков, будь то юркие писаки из глянцевитого «Тайма» и книжного приложения к «Нью-Йорк Таймс», фрейдистски озабоченный зануда, пишущий для высоколобых ежеквартальников, или велеречивый пустобрех из либерального журнала «Нью рипаблик»?– литературный потомок набоковского Джона Рэя: «В буквальном смысле “Дорогостоящая публика” представляет собой воплощение страданий нынешнего поколения, выраженных поэтикой исстрадавшегося ребенка. Как бы средством от сглаза, скажем, для одной из граней подразумеваемых в романе процессов, становятся бесконечные нагромождения малозначащих деталей (описание предметов быта семьи среднего достатка, бытовая символика), с?головокружительной скоростью пролетающих перед взглядом малолетнего повествователя, который пребывает не только в навязчивых мечтах о прелестях мелкобуржуазного достатка <…>, но?и еще в навязчивых мечтах о грядущей литературной карьере, воображая, что он способен сузить сложнейший социологический материал до микрозрительского восприятия…»

Как и подобает настоящему художнику, Оутс творчески усвоила уроки великого Мастера. По крайней мере, как автор «Дорогостоящей публики» она далека от эпигонского подражания и вполне осознанно использует те или иные литературные приемы, пусть и не ею найденные. Зато она знает, как и для чего их использовать, чтобы раскрыть свою тему, воплотить свое неповторимое видение человека и мира.

Неповторим и оригинален сатирически окрашенный образ сытой, бездушно-благополучной «одноэтажной Америки», олицетворением которой является Фернвуд?– город удачливых дельцов, «где пахнет травой и листьями, течет хозяйски прирученная река (предусмотрены сельским бытом утки, гуси, лебеди, грациозно снуют в воде огромные серебряные караси), где голубое небо, а?под ним тысячи акров восхитительно зеленой травы», уютные особняки с бассейнами, подземными гаражами и идеально выбритыми лужайками, к?аромату которых «примешивается запах денег, запах купюр».

В позолоченной клетке этого нуворишьего рая задыхается не только Ричард, но?и его красавица мать?– Нада, как он называет ее, не?справляясь с русским «Надя». Образ Нады?– безусловная удача писательницы, которой не только удалось передать «изнутри» сознание хрупкого и ранимого подростка (любители гендерной ахинеи, где вы, ау?!), но?и показать в его преломлении исполненную кричащих противоречий личность незаурядной женщины. С?одной стороны, Нада?– творческая, ищущая натура, утонченная интеллектуалка, тяготеющая к вольным нравам нью-йоркской богемы, с?другой?– типичная парвеню, тщеславная и эгоистичная, зачарованная роскошью и блеском «дорогостоящей публики», вне которой себя не мыслит. Дочь бедных украинских иммигрантов (как выясняется в конце романа, ее настоящее имя?– Наташа Романюк), она выдает себя за дочь русских белоэмигрантов, Наташу Романову, прозрачно намекая на свои аристократические корни. Несмотря на чрезмерные амбиции, Наде удается выбиться в люди самым банальным способом, к?которому во всем мире прибегают тысячи, миллионы корыстолюбивых золушек,?– путем расчетливого брака с преуспевающим бизнесменом.

Нада еще более трагическая фигура, чем Ричард, поскольку никого по-настоящему не любит. Стариков родителей она забыла, словно муторный и серый сон; приземленного, непробиваемо жизнерадостного мужа, вытащившего ее из грязи, она искренне презирает; сын, в?котором она видит воплощение своих честолюбивых грез, является досадной помехой на пути к абсолютной свободе. В?общем, Оутс удалось создать уникальный женский характер: загадочный, непрозрачный, неисчерпаемый (поскольку он показан исключительно с точки зрения пристрастного повествователя) и в то же время до боли знакомый каждому из нас.

Такое же смысловое богатство отличает и весь роман, который, хочется верить, не?затеряется среди разливанного моря переводной и доморощенной халтуры и найдет своего читателя?– не только среди вымирающих литературоведов-американистов и присяжных газетных борзописцев, в?лучшем случае пролистывающих книги по диагонали.

***

В завершение позвольте сказать два слова о странной издательской судьбе романа в России. В?1994?году, в?эпоху дикого ельцинского капитализма, когда одна за другой возникали и тут же прогорали мотыльковые издательские фирмы, он был выпущен стотысячным тиражом одним из таких (давно уже почивших) издательств-однодневок. Книгу, помнится, издали в карманном формате мягкообложечного дамского романа вроде изделий серии «Арлекин», с?зазывной картинкой на обложке: поджарый хлыщ в смокинге заключает в мужественные объятия шикарную красотку; та томно закинула очаровательную головку с распущенными русыми волосами такой невиданной густоты, будто их взяли напрокат из рекламы шампуней. К?радости издателей, тираж был быстренько раскуплен любительницами душещипательного розового ширпотреба ? la Барбара Картленд (представляю, как они были разочарованы!). Но?в то же время книга не попала ни в одну библиотеку, в?том числе и в Ленинку, и?не вызвала ни малейшего отклика у критиков. (Как мы помним, в?тогдашней прессе еще не было принято рецензировать формульные сочинения массовой литературы, а?тем более?– образчики розового романа, под который и загримировали «Дорогостоящую публику».) Типичный российский парадокс: книга одной из самых титулованных и плодовитых американских писательниц была выпущена стотысячным тиражом, но?ее как бы и не было. В?списках не значилась. И?только теперь, пусть и выпущенная неизмеримо меньшим тиражом, она получила шанс пробиться к тому серьезному и искушенному читателю, на?которого и была рассчитана.

Правда, оформление книги и на этот раз оставляет желать лучшего. И?страхолюдное чучело, изображенное на обложке, и?желтовато-жухлая бумага (в?застойные времена в такую заворачивали колбасу) способны отпугнуть кого угодно. Имеются в издании и досадные опечатки. Так, упомянутый эрудированным повествователем американский критик Лесли Фидлер превратился в «Лесли Фиолер» (С.?91), разом потеряв и согласную в фамилии, и?мужской пол.

А напоследок?– еще одна пикантная подробность. В?выходных данных ваш покорный слуга указан как составитель (sic!!!) и автор предисловия (которого там, разумеется, нет). И?даже знак копирайта поставлен. Вот уж не знал… Можете себе представить, как я был удивлен, купив книгу. Да, два года назад мне довелось составить для «Гудьяла» двухтомник эмигрантского писателя В.С.?Яновского, и?предисловие я к нему написал, но?то ведь были «иные берега, иные волны…», к?Оутс не имевшие никакого отношения. Придя в себя, я?решил: пойду в издательство и потребую гонорар за «состав» и предисловие. Вместо предисловия предъявлю им эту рецензию. И?пусть только попробуют не заплатить…

Новый мир. 2002. № 11. С.?185–189.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.