Глава 9 РИТУАЛ ТАИНСТВ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 9

РИТУАЛ ТАИНСТВ

Египетские таинства делились на две части – Малые и Большие таинства. Первые были связаны с культом Исиды, а вторые – с культом Осириса. Во времена Птолемеев, возможно, существовал и еще один уровень таинств, который был связан с культом Сераписа, бога, который считался священным в эпоху правления династии Птолемеев. Этот бог постепенно приобрел собственную индивидуальность, соединив в себе черты Осириса и быка Аписа. Из работ Апулея мы знаем, что таинства Исиды представляли собой Малый уровень, а таинства Осириса – более высокий уровень инициации. Он также говорит о третьем уровне, таинствах Сераписа, но мы не знаем, соответствовал ли он еще более высокому уровню познания.

Фукар, который, возможно, является самым крупным знатоком египетских таинств, полагает, что Малые таинства были посвящены Исиде, а Большие – Осирису. Он показывает, что в Греции аналогом египетских таинств являются элевсинские таинства. Один уровень этих таинств был посвящен Деметре, греческой форме Исиды, а второй – Дионису (Иакху). Диодор Сицилийский также отмечает сходство между египетскими и элевсинскими таинствами и говорит, что инициация Осириса – это фактически то же самое, что инициация Диониса, а инициация Исиды схожа с инициацией Деметры, «только имена поменялись». Если это так, то, значит, Большие и Малые таинства поменялись местами. Плутарх также отмечает, что Орфей учредил грандиозные празднества инициации в Аттике и что именно он принес в Грецию из Египта таинства Исиды и Осириса, а эти боги – аналоги Деметры и Диониса.

Это дает нам отправную точку для дальнейшего исследования. Но для начала нам следует прояснить один немаловажный вопрос. Насколько тесно были связаны представления, в ходе которых разыгрывались сцены жизни и смерти Осириса, с самими таинствами? Ну, во-первых, нам следует четко понимать, что эти разыгрываемые драмы были не просто театральными шоу, с которыми у них было очень мало общего. Они, скорее, были чем-то вроде средневековых мистерий. Согласно работам Климента Александрийского, неофиты элевсинских таинств лицезрели драму Персефоны и Деметры, их скорбь и скитания при свете факелов в храме Элевсина, а Прокл уверяет нас, что это представление было тайным, как и «все таинства Осириса», как замечает Фукар. Но мы знаем, что, по Геродоту, некие египетские театрализованные зрелища были доступны широкой публике. Как мы увидим, исследования Море также установили существование тайных сценических воплощений жизни и смерти Осириса.

В этой главе делается попытка суммировать полученную из всех доступных нам источников информацию об обрядовой стороне египетских таинств, а в десятой и одиннадцатой главах я надеюсь структурировать эту информацию относительно Больших и Малых таинств. Поль Фукар считает, что религия Осириса была в большей или меньшей степени аллегорией на росток пшеницы, который всегда имел религиозную ценность и значение. Он цитирует Джорджа Фукара, который говорит, что некоторые памятники, которые не так давно привлекли к себе всеобщее внимание, проливают свет на эту аллегорию. «В древнейшем каталоге Британского музея, – говорит он, – Арундейл обращает внимание на ряд памятников в форме пшеничного колоса. Ни один из них не датируется ранее чем эпохой Новой империи, хотя в музее в Лейдене и других можно найти и более древние формы».

Комментируя эти слова, Поль Фукар говорит, что в текстах фиванской книги, известной под названием «Часы ночи», показано божество, которое держит в руках два чудесных пшеничных колоса, которые соответственно называются «семя» и «зерно», и он считает это аллегорией на жизнь и смерть Осириса с зерном, поэтому нет нужды далее останавливаться на этом вопросе. Однако важно, что, по мнению Фукара, эта аллегория связана с отрядами и церемониями Больших таинств. Инициация в культ Исиды, по его словам, аналогична инициации в элевсинские таинства.

В «Поэме об Апулее» Луций, пройдя обряд посвящения в культ Исиды, не собирается продвигаться дальше, пока не пройдет год с момента инициации, и только тогда ему было «велено свыше» пройти инициацию в культ Осириса. Далее он признается, что, хотя природа и религия двух божеств были теснейшим образом переплетены, между двумя обрядами инициации существовала большая разница. То же самое можно сказать об отдельных, но тесно связанных культах Деметры и Диониса, хотя в данном случае обряды Деметры считались Большими таинствами.

Давайте же внимательно проанализируем утверждения Апулея. Его герой Луций освободился из тела заколдованного образа осла и, снова наслаждаясь образом человека, обещает посвятить свою жизнь богине Исиде. Он снимает каморку на территории храма и становится активным участником ежедневных обрядов в честь богини. Через некоторое время Луций проходит обряд инициации, но только после того, как богиня указывает ему время этого ритуала, совершенно ясно, что весь обряд инициации считался смертью Прежнего человека и рождением Нового. После утренней службы верховный жрец показывает Луцию священную книгу, написанную иероглифами, из которой он черпает свои наставления Луцию. Потом его крестят, опуская в ванну, ведут обратно в храм, где он возносит молитву богине, затем верховный жрец знакомит Луция с некоторыми заклинаниями и приобщает его к простой жизни без мяса или вина. Луций проводит десять дней в постоянных медитациях, после чего возвращается в храм на закате и принимает дары от посвященных. Одетый в льняные одежды, он входит во внутренние покои храма. Больше Луций о таинствах Исиды ничего не говорит, за исключением того, что он подошел близко к границам жизни и смерти, перешагнул их, возродился во всех своих элементах и снова вернулся на землю. Он видел солнце, светящее ночью мертвым, он приблизился к высшим и низшим богам и лично вознес им молитву; и после этого Луций говорит нам, что, хотя мы услышали обо всех этих вещах, мы, по сути, ничего не знаем о них.

Следует ли нам в связи с этим предположить, что Апулей разговаривал с нами, прибегая к аллегории? Я лично так не считаю. Я скорее склонен предполагать, что то, что он хочет довести до сведения читателя, – это именно то, что он испытал в процессе инициации. Причем все было именно так, как он это описывает, однако человек, не имеющий такого опыта, не осознает истинной природы того, что он видел и испытал. Религиозному мистику или адепту магии никогда не удавалось передать другим значение или конечный смысл своего собственного религиозного опыта исключительно в силу его уникальности. Так и Апулей находится в столь же затруднительном положении в силу данных им обетов хранить священную тайну. Он рассказывает нам, как это мог бы сделать любой путешественник, о сферах, через которые он прошел, – о всем, им увиденном и услышанном. Но как уста путешественника могут быть скованы печатью молчания относительно целей его поездки в священный город, так и Апулей ничего не говорит о своих странствиях «сквозь все элементы». Короче говоря, он пытается объяснить нам, что постичь таинства можно только через чувства.

Однако мы можем почерпнуть некоторые сведения о его путешествии из аналогичных сведений, касающихся таинств Деметры в Элевсине, которые, как мы знаем, были не чем иным, как таинствами Исиды в греческом варианте. Он, например, говорит, что «он переступил через порог Прозерпины» (то есть Персефоны). Это именно то, что делал посвящаемый в элевсинские таинства. В этих таинствах драматически разыгрывались приключения Деметры и Коры в Подземном царстве, а мы знаем, что Кора – это еще одно имя Персефоны (римск. Прозерпина). Плутарх говорит: «В момент смерти душа получает такие же впечатления, что и те, которые проходят обряд посвящения в таинства». Он далее говорит о том, что душа должна пройти через много опасностей и трудностей в своем путешествии по миру теней, пока, наконец, перед ней не засияет чудесный свет и она не приблизится к высшим сферам.

Дион Кассий, Иоанн Златоуст, Аристид (видимо, автор имеет в виду Публия Элия Аристида, греческого ритора, жившего в 117–190 годах, друга императора Марка Аврелия. – Ред.), Гимерий и Прокл упоминают о видениях, которые поражали воображение посвящаемых во время этих церемоний. Эти мощные по своей силе видения преследовали участников церемонии во время их движения по святилищу. Я уже упоминал о том, каким образом могут вызываться эти видения – либо при помощи наркотических средств, либо механическим воздействием. Однако следует упомянуть о том, что в храме Элевсина было крайне мало места или средств для того, чтобы вызвать эти фантасмагорические образы. Правда, археологические раскопки иногда свидетельствуют об их наличии. Все же я более склонен считать, что эти видения были результатом долгого голодания и крайне возбужденного состояния посвящаемых, чему в немалой степени способствовало разыгрываемое вокруг них действо. При этом я не исключаю полностью и их сверхъестественного происхождения.

Сам Платон также упоминает об этих видениях. В знаменитом отрывке из диалога «Федр» он выдвигает теорию Идей, или Сущностей, которые душа обдумывала в прошлой жизни и которые помогали ей сохранить память о прошедших событиях. Для пояснения своей мысли Платон упоминает о видениях во время совершения таинств. Именно в связи с этим Платона обвиняли в том, что он поведал миру о том, что должно было быть скрыто от чужих глаз. Этот отрывок должен был показать, что видения имели спиритическую духовную природу, хотя представали в виде телесных объектов, и что они имели отношение к прошлым жизням мистиков.

По мнению Плутарха, видения были необходимы, чтобы дать человеку прямое знание божественных реальностей, и являлись скорее игрой воображения, чем чем-то материальным.

В «Федре» Платона, видимо, имеется еще одна ссылка на обряды посвящения: он упоминает о тропе, по которой душа спускается в области инфернального, как о чем-то чрезвычайно сложном, в путешествии по которому необходим проводник. Я уже упоминал об орфических таблицах, где описаны блуждания души после смерти и опасности, которые поджидают ее там. Если мы суммируем все доступные нам сведения по этому поводу, то можно обозначить следующие моменты.

Считалось, что инициируемые совершают путешествие в низшие пределы.

Они представали перед темными правителями, и только затем до них доходил свет высших сфер.

В том, что наше предположение верно, нас убеждает диалог, который мы находим у Луция, где один из двоих усопших, спускающихся в мрак Аида, говорит своему спутнику: «Скажи мне, Цинисций, ты, который был посвящен в таинства Элевсина, – не считаешь ли ты, что все здесь напоминает твои странствия?» – «В мельчайших подробностях, но посмотри, как женщина с факелом, которая идет с таким странным и угрожающим видом, напоминает фурию». Из этого диалога становится ясно, что первые ступени посвящения в таинства Элевсина напоминали о блужданиях души в Аиде и что они основывались на элевсинской истории.

Фукар обращает особое внимание на сходство деталей, которые приводит Апулей, говоря о таинствах Исиды и фрагментах элевсинских мистерий. В то же время он отмечает, что между ними существовали и различия, причем весьма существенные. Например, инициации в братство Исиды, судя по всему, не приурочивались к какой-то фиксированной дате, а посвящаемые не были подготовлены к ожидавшим их испытаниям – напротив, человек ожидал милости от богини, которая помогла бы ему пережить предстоявшие муки. Это очень важное различие, которое должно предостеречь нас от слишком поспешного проведения аналогий между практиками египетских и элевсинских таинств. В то же время очевидно, что мистический герой Апулея Луций ни в коем случае не был обычным инициируемым. Его священное занятие было определено формальным приказанием самой Исиды, полученным им во сне. Г-н Фукар подчеркивает жажду Луция пройти инициацию, его длительное ожидание этого момента и аскетический образ жизни. Однако, откровенно говоря, я должен признать, что у меня есть глубокие сомнения в том, насколько этот рассказ иллюстрирует истинный путь инициируемого. Прошлая довольно вольная жизнь Луция, который, судя по всему, принадлежал к аристократии своего времени, а также его сравнительно короткий период подготовки к инициации едва ли согласуются со строгими требованиями жрецов культа Исиды. Несмотря на это, вполне возможно, что поклонение Исиде после перенесения культа на новую почву носило не столь суровый характер, как в стране происхождения культа. Также вполне возможно, что существовали некие трудности в привлечении новых последователей и просто сторонников культа, а внешняя непрезентабельность Луция (легкомысленный молодой повеса, глупо прожигающий свою жизнь) должна была быть расценена жрецами как знак лучшего будущего для него. К тому же его ослиная внешность символизировала врага – Сета. Короче говоря, там, где требовалась пропаганда, можно было пренебречь строгими правилами отбора кандидатов на инициацию. А то, что эта пропаганда была весьма действенной, доказывается широкой популярностью романа Апулея.

В своем монументальном труде «Культы греческих государств» Льюис Фарнелл выдвигает несколько возражений, касающихся предположения о том, что элевсинские мистерии являлись доказательством ужасов Подземного царства. В этот период, замечает он, греки не были знакомы с настоящими ужасами и не подвергались им. Но вряд ли эти ужасы были созданы воображением Полигнота, Платона и других. И если они не были общепризнанными, то таинства сделали их таковыми. Фарнелл, как и многие ученые, занимающиеся фольклором, сводит все к чему-то напоминающему обычное «вытанцовывание» мифа и отвергает все намеки на инфернальные ужасы. Он также не верит в то, что в обряде инициации использовались какие-то декорации, механизмы или мистические рисунки. Однако первое возражение вполне можно опровергнуть при помощи исторических фактов, как это и сделал г-н Фукар на с. 404 своего труда.

Из инфернальных областей памяти или воображения мистики переходили к полям света, чтобы увидеть те вещи, которые две богини обещали своим преданным последователям. Среди них были священные предметы, о которых мы имеем очень смутное представление, – в частности, наиболее важными являются статуи двух богинь. Климент Александрийский говорит нам, что «пароль» элевсинских таинств был таков: «Я голодал, я пил ячменный напиток, я брал предметы из священного сундука, пробив скалу, я поместил их в хранилище (kalathos), а оттуда – обратно в сундук». Знание этой формулы, судя по всему, и отличало посвященных. Это заклинание означало, что мистики пили из того же самого сосуда, что и Деметра, когда она прервала свой длительный пост, и вкушали ту же священную пищу, а именно злаки и фрукты.

Вот что говорит Фарнелл: «Если мы взвесим все свидетельства и вспомним необычайное впечатление, которое действо производило на греческий характер и темперамент, решение проблемы уже не будет казаться нам далеким или странным. Торжественный пост и подготовка, мистическая пища и питье, разыгрываемое представление, чрезвычайная святость обнаруженных предметов – все это не могло не вызвать в верующем если не чувство абсолютного единения с божественной природой, то, по крайней мере, чувство близости и дружеских отношений с богами. При этом посредством мистического контакта устанавливалась сильнейшая симпатия. Но эти божества, мать и дочь, а также темный бог где-то в отдалении были силами, которые правили загробным миром, а тот, кто при инициации в этой жизни заручился их дружбой, по простой логике веры считал себя достойным их благословения в жизни загробной. А это, насколько мы можем судить, было основанием, на котором расцвела элевсинская надежда».

Это красноречиво свидетельствует о том, что со стороны греческих «посвященных» присутствовала некая двусмысленность, и, судя по всему, Фукар согласен с этим предположением, когда он цитирует Синесия (Синесий Киренский (между 370 и 375 – ок. 413), греч. философ, оратор, поэт. – Ред.), который говорит, что Аристотель полагал, что посвящаемые были обязаны не столько понимать, сколько получать впечатления. Это, в свою очередь, создавало предрасположенность к мистическому заблуждению. Отрывок из Плутарха подтверждает это мнение.

Однако мне кажется, что большинство пишущих на эту тему едва ли брали в расчет один очень важный момент, касающийся элевсинских таинств. Дело в том, что элевсинские мистерии ни в коей мере не были идеальным отражением египетских таинств. И именно так они и должны рассматриваться.

Вся атмосфера двойственности, окружающая элевсинские таинства, и само заявление о том, что их нет необходимости предчувствовать, сразу же находят свое объяснение. В этом переносе на новую почву того, что так хорошо понималось в Египте, мы видим лишенную основы и скомканную общую идею всего египетского существования. Мы также видим, что в элевсинских мистериях обряды в честь бога имеют меньшее значение по сравнению с культовыми обрядами богини, то есть это зеркальное отражение египетской практики. Если в элевсинских таинствах и присутствовало какое-то сомнение, то его точно не было в Саисе или в Египте, потому что сомнение никогда не числилось среди недостатков египетских жрецов. Мы также должны помнить, что течение времени не могло не оказать своего губительного влияния на изначальные принципы таинств. Оно также и исказило их чистоту и цели. Широко известно, что, когда жрецы не могли дать внятное толкование тому или иному явлению, они либо призывали на помощь подходящий к данному случаю миф, либо (что еще хуже) прибегали к помощи псевдомистицизма. На мой взгляд, это прекрасно объясняет неясность и неопределенность, окружавшие значение элевсинских таинств. Однако я не считаю, что то же самое относится и к элевсинской мистической идее, связанной с безупречной чистотой элевсинской ритуальной практики. Если тому нужны дополнительные доказательства, то их с легкостью можно обнаружить во фрагментарности орфических таблиц и в их частичной связи с Книгой мертвых и другими египетскими текстами. То, что литературное отражение египетского мистицизма в Греции и эллинистической Сицилии столь туманно, вероятно, является лучшим подтверждением того, что обрядовые и «теологические» представления элевсинцев о египетской религиозной мысли и практике были весьма смутны и разрозненны.

Однако утверждение Тео из Смирны о том, что существовало пять ступеней посвящения в греческие таинства, безусловно, поможет нам установить необходимое сходство с Египтом, если оно действительно существует. Эти ситуации были таковы:

ритуальное очищение;

история священных обрядов;

проверка;

обвязывание головы и коронование;

дружба с божеством.

Мы сразу же видим, что в общем-то это ничем не помогает нам в нашем исследовании. Совершенно очевидно, что здесь Тео пропустил ступень созерцания, которая предшествовала очищению, причем как в Греции, так и в Египте.

Итак, мы можем не сомневаться, что в обрядах посвящения и в египетские и в греческие таинства были ступени созерцания и очищения. С третьей ступенью – историей – мы можем связывать драматизированное воспроизведение жизни – мифа о боге. После этого инициируемому открывались священные предметы, шел обряд вкушения священной пищи, а затем по призыву глашатаев мистик совершал церемониальное омовение в море или в Ниле. Затем следовало путешествие по царству Аида к елисейским полям (или через Аментис, к полям Иалу (Иару) в случае египетских таинств), после чего разыгрывалось символическое возрождение Диониса или Осириса, и неофит достигал соединения с божеством.

Как же наша «реконструкция» программы обряда посвящения в египетские таинства соотносится с повествованием Апулея? Судя по нему, обряд должен был состоять из: 1) созерцания; 2) очищения; 3) воспроизведения мифа о боге; 4) лицезрения священных предметов; 5) «дегустации» священной еды; 6) омовения; 7) путешествия через Аментис (царство Запада) в Иалу (Иару) – рай Осириса; 8) возрождения Осириса; 9) соединения с Осирисом.

В случае с Луцием мы видим: 1) созерцание; 2) наставление; 3) очищение путем омовения; 4) посвящение в магическую формулу; 5) дальнейшую медитацию; 6) прохождение через инфернальные сферы; 7) прохождение через все элементы; 8) возрождение; 9) соединение с богами.

Таким образом, наша «реконструкция» не вполне совпадает с описанием Апулея. Однако имеются и некоторые общие моменты: созерцание, очищение, путешествие через низшие и высшие сферы, возрождение, соединение с богами. По крайней мере, мы можем не сомневаться в существовании этих ступеней в обоих таинствах.

У нас также нет оснований сомневаться в том, что действительно имело место драматическое воспроизведение мифа и поедание священной пищи. По крайней мере, в более поздних таинствах эти ступени присутствовали. В первом случае об этом нам говорит Геродот. А свидетельство Апулея о посвящении в магию слов настолько согласуется с тем, что мы знаем о египетских практиках, что у нас нет оснований сомневаться в этом.

Мне кажется, что мы можем отыскать истину, только соединив эти две формулы. Однако о том, как ступени посвящения распределялись между Большими и Малыми таинствами, я буду говорить в следующих главах.

Примечание. Хекетхорн в своем не отличающемся точностью труде «Тайные общества» описывает обряд посвящения в таинства Исиды. Я сомневаюсь в полноте и точности источника, из которого черпал информацию вышеупомянутый автор:

«Кандидат в сопровождении проводника подходил к глубокому колодцу или шахте в пирамиде и, неся в руке факел, спускался туда при помощи лестницы, прикрепленной к краю. Добравшись до дна, он видел две двери. Одна из них была зарешечена, а вторая открылась под воздействием факела в его руке. Пройдя в эту дверь, он видел извилистую галерею, а тем временем дверь за его спиной захлопывалась, и эхо от этого удара разносилось над сводами галереи. Он видел надписи, подобные следующим: «Кто пройдет по этой дороге один и ни разу не обернется, тот будет очищен огнем, водой и воздухом; и, преодолев страх смерти, он поднимется из глубин земли к свету дня, подготавливая свою душу принять таинства Исиды». Продолжая идти вперед, кандидат подходил еще к одним железным воротам, которые охраняли трое вооруженных стражей, чьи сверкающие шлемы были увенчаны фигурами животных, – это были церберы Орфея. Здесь кандидату давался последний шанс повернуть назад. Предпочтя идти вперед, он прошел испытание огнем – проходил через зал, наполненный горючими предметами, которые горели и образовывали стену огня. Пол был покрыт раскаленными докрасна кусками железа. Однако между ними были узкие промежутки, куда человек мог без опасения поставить ногу. Преодолев это препятствие, кандидат проходил испытание водой. На его пути возникает широкий и темный канал, наполненный водой Нила. Поставив слабо мигающий фонарь на голову, человек погружается в канал и плывет к противоположному берегу, где его ожидает самое тяжелое испытание – воздухом. Он высаживается на платформу, едущую к двери из слоновой кости, обрамленную двумя стенами из латуни, в каждую из которых вмонтировано огромное колесо из того же металла. Он тщетно пытается открыть дверь, потом ему удается наконец ухватиться за большие железные кольца, вделанные в нее. Но внезапно платформа уходит у него из-под ног, холодный порыв ветра гасит лампу, колеса начинают вращаться с ужасающей скоростью, а он остается между двух колец, висящих над пропастью. Однако, когда его силы подходят к концу, платформа возвращается, дверь из слоновой кости открывается, и он видит перед собой великолепный храм, ослепительно освещенный и заполненный жрецами Исиды, одетыми в мистические знаки своего ордена, с верховным жрецом во главе.

Его подводят к тройственной статуе Исиды, Осириса и Гора – еще одного символа солнца, – где он клянется никогда не предавать гласности все то, что открылось ему в святилище. Затем он пьет воду Леты, которую подносит ему верховный жрец, чтобы он забыл обо всем, что слышал, а затем – воду Мнемозины, чтобы запомнить все уроки мудрости, переданные ему таинствами. Затем неофита приводят в святая святых храма, где жрец знакомит его с тем, как использовать символы, которые он теперь знает. После этого его всенародно объявляют человеком, который был посвящен в таинства Исиды – первую ступень египетских таинств».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.