Интернационал

Интернационал

По сей день считаю, что в Ермаке жили в то время самые прекрасные люди в СССР.

Но сначала об их национальности. В отличие от Украины и даже Москвы в глаза сразу бросилось большое количество азиатов, и сначала это было ново, непривычно. Однако я к этому привык быстрее, чем к типу красоты женщин. Дело в том, что в разных местах женщины имеют свой тип, и при первом столкновении с ними они кажутся малопривлекательными. Скажем, на Украине женщины (в среднем, что ли) не такие, как в Москве, и не такие, как в Казахстане. В СССР не такие, как в Германии или Франции (наши женщины объективно вообще вне конкуренции, а немки, на мой взгляд, гораздо красивее француженок). Но надо немного пожить в этом месте, присмотреться, и женщины твоей местности становятся самыми красивыми. Так у меня произошло и с азиатами.

Сначала непривычный тип лица бросался в глаза, а потом он отошел в сторону, и стали видны просто люди с их особенностями национальных обычаев, которые тебя мало касаются, и с достоинствами этих людей. Главной азиатской составляющей были, само собой, казахи (хотя и они очень неоднородны, и даже я обращал внимание на то, что у казахов встречаются три типа лиц: определенно монгольский, какой-то среднеазиатский и почти европейский). В городе казахов было около 10 %, на заводе казахов работало около 7 %.

Это привело к тому, что я позорно не разбирался в народах Азии. К примеру, долго считал, что Леша Хегай казах, пока кто-то с удивлением не объяснил, что он кореец. Кагэбэшника, который завел на меня дело, тоже считал казахом, пока как-то в разговоре при каком-то казахе не обругал его «чертовым казахом», на что казах возмущенно среагировал: «Какой же он казах? Он же монгол!» К моему позору, такое продолжалось все время – я считаю, что это казах, а это башкир, считаю, что это казашка, а это китаянка. Считал В.И. Акужакова казахом, а он оказался шорец. И т. д., и т. п. На предвыборном собрании в первом же ауле брякнул: «Вы, гордые потомки Чингисхана…», – а потом мое доверенное лицо, казах, сказал: «Ты так больше не говори. Чингисхан нас завоевал, как и русских. Он был нашим врагом». Короче, натерпелся я сраму в этом вопросе, хотя это и показатель того, что вопрос-то мелкий, имел бы он какое-то значение для жизни, я бы в нем, конечно, разобрался.

В первые годы в городе можно было встретить стариков казахов в национальных костюмах – в характерной шапке и халате. Но оригиналов у нас вообще хватало. Был в городе то ли молдаванин, то ли гуцул, который летом ходил в шляпе, белой вышитой рубашке и белых штанах с широким красным шелковым поясом, а лоджия его квартиры была вся расписана цветами. Ну и что? Натура жителей была такова, что как бы ты ни оделся и что бы ты ни делал, но если это остальных не задевало, то тебе постыдятся сделать замечание или как-то акцентировать на этом внимание. Однажды зимой при морозе градусов 25 иду по улице, вдруг вижу, что у идущей мне навстречу женщины глаза вылезли на лоб, и она как-то быстро шмыгнула в дверь магазина. Оборачиваюсь и вижу бегущего по дороге в сторону Иртыша мужика в кедах, тонком трико, голого по пояс, с топором в руках. Потом выяснилось, что живет в Ермаке такой оригинал, который всю зиму закаляется. (Это он бежал с топором, чтобы прорубить во льду прорубь и искупаться.) Потом встретил его в городе, спокойно идущего и уже в свитере и костюме, но без головного убора. Я на шапке уши опустил, в полушубок кутаюсь, а он идет как ни в чем не бывало, правда, весь красный, носом шмыгает и рукой сопли вытирает. Видимо, не до конца еще закалился.

Немного о национальных обычаях, впечатливших меня своей необычностью. До приезда в Ермак у меня были забавные совпадения. Как только меня селят на практике в общежитие, соседом у меня обязательно будет татарин. Кстати, татар я в упор не могу отличить от русских, порою даже по фамилии, поскольку не вижу, чем отличаются от русских такие фамилии, как Акчурин или Адаманов? Так вот, селят меня в Ермаке в общежитие, и у меня сосед, само собой, татарин. Выяснил я это так. Напомню, что я был ушибленный трагической любовью, посему в первый же вечер, когда мы уже лежали в кроватях, излил соседу душу, а он вдруг берет и изливает мне свою. Оказывается, он татарин, у него оба старших брата женились на русских, и он в выпускном классе страшно влюбился, причем взаимно, тоже в русскую девушку. Мать встала на дыбы, потребовав, чтобы хотя бы он женился на татарке, чтобы она могла хотя бы с одной невесткой говорить на родном языке. Он не посмел ослушаться, сказал об этом любимой, и когда уезжал учиться в Алма-Ату, то она не пришла на проводы, стесняясь, а села на велосипед и выехала далеко за село на дорогу, чтобы там, в окне проезжающего автобуса, в последний раз увидеть его. Он окончил институт, женился на татарке, на момент нашего с ним знакомства у него было двое детей. Он был научным сотрудником какого-то алма-атинского института и накануне приехал в Ермак в месячную командировку для каких-то замеров на нашем заводе. Поплакались мы с ним на судьбу и заснули.

Наступил выходной, и он поехал в Павлодар нанести визит родственникам. Вернулся только в понедельник с круглыми глазами, волосы дыбом. Оказывается, что в Павлодаре на улице совершенно случайно он встретил свою первую любовь. Она была замужем, но неудачно, и теперь, оказывается, одна (или с детьми, не помню) живет в этом городе. Мой сосед забыл о родственниках, поскольку старая любовь вспыхнула с прежней силой, провел все выходные с ней и теперь перестал ночевать в общаге – каждый вечер мотался в Павлодар. Перед отъездом в Алма-Ату он говорил мне совершенно убитым голосом:

– Ну кому мешали наши мусульманские законы? Ведь по ним мы можем иметь две жены! Им бы так хорошо было вместе! Они бы друг другу по хозяйству помогали!

Он был настолько подавлен этим свалившимся на него то ли горем, то ли счастьем, что я не осмелился съязвить на тему, согласны ли будут его обе предполагаемые жены делить одного мужа? Интересно, что западный человек в такой ситуации обязательно обсуждал бы вопрос, бросить ли ему жену с детьми или нет, а у этого татарина даже в мыслях такого не было. Восток – дело тонкое! Он уехал, и больше я с ним не встречался, посему и не знаю, как он выпутался из этой ситуации.

Из понятных нам обычаев я бы отметил уважение к старшим. Не то, что мы, русские, старших не уважаем, но у Востока в этом отношении пример можно брать смело. Как-то я должен был лететь в Москву вместе с Есимхановым, бывшим секретарем райкома, а после развала Союза каким-то районным начальником (пусть он меня простит, но я уже этих подробностей не помню). Между прочим, по национальности он был бату, т. е. прямым потомком Чингисхана, двадцать восьмым коленом его старшего сына Джучи. Договорились мы с ним ехать в аэропорт Павлодара на моей машине, и он для начала прилично опоздал к условленному времени еще в Ермаке. А я мнительный, вечно боюсь опоздать на самолет или поезд, поэтому уже начал нервничать. Есимханов, наконец, пришел, извинился, и мы поехали, но в Павлодаре он вдруг настаивает заехать к его родителям. Мы и так едем «впритык», я нервничаю, предлагаю ему заехать на обратном пути, но он невозмутимо заявил, что на обратном пути само собой, но нужно заехать и сейчас, поскольку для него невозможно проехать мимо дома родителей и не зайти к ним. Пришлось остановиться. Не было его минут двадцать, я сидел как на иголках, но, в общем-то, по своей вине – на самолет мы успели. Интересно то, что родители Есимханова оказались русскими, точнее это были его приемные родители, которые воспитали его после того, как он остался сиротой. Его, как я понял, это не волновало, – традиции казахов требовали по отношению к старшим соблюдать подобный этикет, и он его соблюдал.

Приходилось слышать от казахов и о большой власти стариков – аксакалов. «Если старики скажут, то мы сделаем», – говорили они, и, судя по всему, так оно и бывает. Но нужно сказать, что такой авторитет аксакалов зиждется не на их старости, а на том, что старики заботятся не о себе, а о детях и внуках, посему и голос их весом. Они не выносят приговор, выгодный им – старикам, они выносят приговоры, выгодные всему роду, то есть в первую очередь молодым. Так что уважение к старшим основано на заботе старших о будущих поколениях, и если мы хотим, чтобы и у нас были такие же отношения, то наши старшие сначала обязаны доказать, что их есть за что уважать.

Что касается остальных народов, то в Ермаке были представители всех национальностей СССР, и я бы, пожалуй, смог это доказать, если бы в те годы меня интересовала национальность моих земляков. Об этом узнавал как-то попутно, поскольку родным языком у всех был русский, и все вели себя одинаково. Много было немцев, поскольку их сюда выселяли с Поволжья в начале Великой Отечественной, были финны, поляки, грузины, армяне, азербайджанцы, ингуши, мордва и т. д., и т. п. Для жизни и работы это никакого значения не имело, к примеру, сейчас странно, но я совершенно не представляю, кем был по национальности Женя Лейбман при такой еврейской фамилии. Мы были в хороших отношениях, хотя он был старше меня и по годам, и по должности, мы неоднократно вместе пили, а я так и забыл его об этом спросить. Что же касается главного инженера завода Друинского, то о том, что он еврей, я узнал сразу, но не помню от кого, потом как-то в разговоре Михаил Иосифович посетовал, что с войны пристало к нему имя Миша, хотя он по паспорту Моисей. О том, что мой товарищ Гриша Чертковер еврей, я узнал задолго до того, как мы подружились и даже познакомились, по той простой причине, что Григорий хороший хирург, а город знал всех своих врачей – в маленьком городе врачи, особенно хорошие, всегда на виду. Помню, что мы с ним познакомились в плавательном бассейне – повиснув на поплавках, разделяющих дорожки, мы быстро перешли к любимой теме – ругали КПСС. Выяснилось, что наши отцы – фронтовики, мой вступил в партию под Сталинградом в начале 1943 года, и мы с Григорием решили, что тоже вступим в партию, когда немцы будут под Сталинградом. После этого уже останавливались при встрече, чтобы поболтать, а потом сдружились и семьями.

Должен вспомнить и еще одного еврея, хотя он этого и не заслуживает. Стерлось в памяти, как мы с ним познакомились, поскольку он работал на ГРЭС, а его жена стоматологом. Фамилии не помню, а звали его Леонид Ильич, это забыть трудно. Мы с моей женой еще жили в общаге, ожидая, когда освободится однокомнатная квартира, которая бы понравилась Люсе, посему гостей пока не принимали, сами же несколько раз были в гостях у Леонида Ильича и его Ирины. В целом это были приятные, умные и общительные молодые люди, даже, по-моему, на год или два младше нас. Но вот как-то Ленька хвастается, что у него такая хорошая работа, что он всю ночную смену может проспать на своем столе. Я этого никогда не понимал, по мне работа, на которой нет работы, это отвратительная работа – это бесцельное уничтожение времени своей жизни. А потом, когда я дал Леньке понять свое диссидентское, так сказать, нутро, он вдруг под большим секретом разоткровенничался. Выяснилось, что они уже подали документы на выезд из СССР, но пока об этом молчат, как я понимаю, чтобы не попасть в моральную изоляцию, поскольку для большинства людей они немедленно стали бы предателями. Я – несколько иное дело. Такое отсутствие патриотизма мне тоже было противно, но поскольку евреи выезжали в еврейское государство, то я считал, что они на это имеют право без потери чести. Ведь Израиль в те годы воевал и воевал отчаянно, и хотя Израиль боролся в целом и против СССР, но человек, собирающийся воевать за какие-то свои пусть и неправильные идеалы, у меня вызывал (да и вызывает) уважение.

А надо сказать, что хотя у меня к тому времени были десятки, если не сотни, приятелей и знакомых евреев, но среди них не было ни одного, собирающегося выехать из СССР, да и сам выезд евреев замалчивался. Посему мне было очень интересно поговорить с Ленькой и узнать подробности. И тут он признался, что ни в какой Израиль они выезжать и не думают, визу туда они оформляют для того, чтобы только выехать из СССР, а дальше в Вене они будут добиваться, чтобы им дали уехать в США. У меня на ту пору мнение о США сложилось на основе популярной тогда и чуть ли не единственной книжки «Деловая Америка» да еще запрещенного сборника (его изъяли из библиотек) «Хрущев в Америке», – это если говорить о специальной литературе и не считать художественных произведений Лондона, Генри, Твена, Драйзера, Синклера и т. д. Посему я считал, что американцы – это деловой и очень трудолюбивый народ, и мне было непонятно, что в США собирается делать Ленька с его мечтами о работе, на которой можно спать? Второе, что меня крайне неприятно поразило, это то, что он едет в США не по каким-то идейным соображениям, а потому что там его ожидает большая помощь и подачки от местных евреев. («Там к каждому празднику нам будут делать дорогие подарки», – с восторгом сообщал он.) Это уже ни в какие ворота не лезло – это уже было чистой воды предательство Родины за деньги. Тем не менее мы с женой сходили к нему на проводы, поскольку я не хотел выглядеть трусом, и, собственно, мы были единственными, кто выпил с ними на прощание.

Итожа эту главку, хочу сказать, что, пожалуй, именно жизнь в Ермаке убедила меня, что нет национальностей, которые бы играли в жизни людей роль достаточную, чтобы принимать их во внимание.

Люди по сути делятся на две национальности: на хороших людей и на подонков. Ермак отличался тем, что в нем в подавляющем большинстве жили лица первой национальности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.