Леша, Юнона и Авось

Леша, Юнона и Авось

Роба с Алешей

Дима с первенцем

Лешка, мой первенец, мне дался дорого. Пролежала, беременная, месяцев шесть, в больнице на сохранении, все время надо не надо начинались схватки. Димка в Индии, я в московской палате. Лежала в отделении, которым заведовала врач, принявшая в свое время меня, вот ведь как бывает, совершенно случайно попала. Лежала-лежала, вылежала. Родила мальца и назвала, конечно, Лешей – так Роба хотел в свое время назвать сына, но родились дочки, ничего не поделаешь. Вырвавшись на свободу после долгого унылого лежания в больнице, я попривыкала немного к ребенку, к кормлению, к дому и решила совершить поступок – бросить сына на целых три часа новоиспеченной бабушке и сходить в театр! Мне было все равно куда идти – мне хотелось, чтобы была толкучка, народ, музыка, сцена, шепот, буфетные бутерброды и пирожные, ну и спектакль: любой. Папа поколдовал, позвонил кому надо и принес билет – на «Юнону и Авось», с Караченцовым, в «Ленком», аж во второй ряд! Пришла впритык, страшно было оставлять дома первый раз сына, зал уже притих в ожидании, даже пришлось кого-то согнать со своего законного места, но все удалось, успелось, начали. Караченцов, взмокший, шикарно пел, жил, плавал, любил, я смотрела как завороженная, капли пота и пыль со сцены долетали до меня, и я вроде как тоже становилась частью экипажа и тоже плыла черт-те куда вместе с Резановым. Погружение было бы полным, если б сзади не так громко кашляла какая-то тетка. Она кашляла нагло и раскатисто в самых тонких и лиричных местах и мешала, казалось, самому Караченцову. И ни разу, зараза, не вышла из зала прокашляться.

Леша уже больной, но мы еще не знаем, что это коклюш

В общем, принесла я домой двухмесячному сыну коклюш. А в два месяца коклюшем болеть, знаете ли… Он через день-другой стал задыхаться, синеть, захлебываться и свистеть, я и узнала, что такое апноэ и цианоз. Но диагноза пока не ставили. Увезли по «Скорой» с ОРВИ. В машине у маленького кулечка начался приступ, тут мама и сказала: лает, как при коклюше. Врач моментально признала – точно, коклюш! Сразу изменили маршрут и поехали в инфекционную. В приемном покое нас встретила разбитная баба в белом халате и одном розовом носке. Носок этот стал определяющим – я не захотела там оставаться. Не захотела, и всё тут. В боксе, где она принимала, стояла зачем-то огромная ванна, куда громко и гулко капала вода, а на краю ванны висел второй розовый носок.

«Милочка, – сказала тетка в носке, – зря вы кочевряжитесь и время тянете, его в другом месте могут не спасти. Сколько таких случаев у нас, – сказала она и потянула свои ручонки к моему сверточку. – Давайте-ка его сюда, давайте, а то помрет еще…

Я тихо так и очень твердо сказала тетке: «Руки убрала…» – и выхватила сына.

– Ну, ты зря, ох, зря, ну, смотри, помрет… – сказала милая докторша, но мы с мамой уже пнули дверь и вышли из этой избушки на курьих ножках.

Помчались в другую больницу, там сразу собрали консилиум – Лешка больше не дышал, чем дышал, прописали гормоны, антибиотики, всё, что только можно, и отправили в реанимацию. Я долго ждала под дверью, несколько часов, наверное, как вдруг услышала: «Ну, вы сами мамочке сообщите, ладно? Подготовьте ее».

Открылась дверь и незнакомый врач произнес: «В общем, ребенок достаточно перспективный».

То есть с перспективой на жизнь. Слава богу.

Началось выхаживание. Он худел, не ел, поскольку нос и горло были забиты слизью, откашливаться не умел, мог только задыхаться. Ночами я не спала, мне нельзя было пропустить апноэ – дыхание останавливалось, он синел и только шарил ручками, пытаясь, видимо, найти воздух. Таких апноэ за ночь могло быть сколько угодно, и каждое могло стать последним. Я просиживала около него круглые сутки – он в прозрачной кроватке, я рядом на стуле, обложенная подушками для опоры, чтобы не сползать. Когда приходила мама, я проваливалась в сон, как в черную дыру – без сновидений, моментально, как будто выключили. Учила маму, что делать, если у Лешки остановится дыхание: во-первых, будить меня, во-вторых, постараться его растормошить, расшевелить, чтобы мозг переключился на другой раздражитель, в-третьих, если не помогло, брызнуть водой, в-четвертых, звать на помощь. А лучше сразу звать на помощь. Так часто и бывало: подключали маску, делали искусственное дыхание, возвращали.

Долго он тогда болел, очень долго. Случилось и осложнение, сильно повысилось внутричерепное давление, начались безумные головные боли, вероятно, от того, что было постоянное кислородное голодание. Он все время орал. От боли, от безысходности, от изнеможения. Из командировки вернулся Димка, увидел сына в первый раз. Мы все вообще тогда перестали спать. Димка месяц ходил с ним на руках, а как только клал в кроватку, Лешка заходился в крике. Нас снова забрали в больницу. И снова никаких прогнозов давать не будем, подождем, увидим, не обещаем.

Лежали, лечились, процедурились, гуляли, потом нам посоветовали и не гулять вообще – грянул Чернобыль. Осадки, облако, четвертый энергоблок, графитовые стержни – только и было слышно по телевизору.

Полгода Леши тоже встречали в больнице – приехали Роба, Димка и мама с Лидкой. Посидели в холле, потютюшкали Леху, подкормили меня домашним и уехали.

Так больше года почти безвылазно в больнице и провела – сначала вылеживала, потом выхаживала. Выходила.

Но спектакль этот в «Ленкоме» я ненавижу.

Вот и Дима вернулся из Индии и увидел, наконец, своего первенца!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.