Глава 11 Отношения с Виши и Испанией

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 11

Отношения с Виши и Испанией

Несмотря на подписание Францией перемирия, события в Оране и прекращение наших дипломатических отношений с Виши, я никогда не переставал ощущать единства с Францией. Первейшим нашим долгом было оказать лояльную поддержку генералу де Голлю, сохранявшему мужественную твердость. 7 августа я подписал с ним военное соглашение, касавшееся практических нужд. Английские радиопередачи доносили до Франции и всего мира его волнующие выступления. Смертный приговор, вынесенный ему правительством Петэна, прославил его имя. Мы делали все от нас зависящее, чтобы помочь ему и расширить возглавляемое им движение.

В то же время необходимо было поддерживать контакт не только с Францией, но даже с Виши. Поэтому я всегда старался извлечь из этого наибольшую пользу. Я был очень рад, когда в конце года Соединенные Штаты направили в Виши в качестве посла такого влиятельного и сильного человека, как адмирал Леги, который был столь близок к президенту. Я неоднократно поощрял Маккензи Кинга держать в Виши своего представителя, способного и образованного Дюпюи. Это по крайней мере было окно во двор, куда мы не имели иного доступа.

25 июля я направил министру иностранных дел памятную записку, в которой писал:

«Я хочу помочь организовать нечто вроде тайного заговора среди вишистского правительства, при помощи которого кое-кто из членов этого правительства, быть может, с ведома тех, кто останется, сбегут в Северную Африку, чтобы заключить более выгодную для Франции сделку, находясь на побережье Северной Африки и занимая независимое положение. Для того чтобы достигнуть этой цели, я пущу в ход как продовольствие, так и другие приманки, а также убедительные доводы».

Наша последовательная политика состояла в том, чтобы заставить правительство Виши и его членов осознать, что в отношении нас никогда не поздно исправить положение. Что бы ни случилось в прошлом, Франция была нашим товарищем по несчастью, и ничто, кроме настоящей войны между нами, не должно было помешать ей разделить с нами победу.

Такая позиция была жестокой по отношению к де Голлю, который рисковал всем, но не ронял знамени, хотя горстка его сторонников за пределами Франции никогда не могла претендовать на то, чтобы быть реальной заменой существующему французскому правительству. Тем не менее мы делали все возможное, чтобы усилить его влияние, авторитет и власть. Он со своей стороны, естественно, возражал против каких бы то ни было связей между нами и Виши и считал, что мы должны сохранять по отношению к нему исключительную лояльность. Он полагал также, что с точки зрения его престижа в глазах французского народа важно, чтобы он держал себя гордо и надменно по отношению к коварному Альбиону, хотя он и был эмигрантом, зависевшим от нашей защиты и жившим в нашей среде. Ему приходилось быть грубым с англичанами, чтобы доказать французам, что он не является английской марионеткой. Он, несомненно, проводил эту политику с большой настойчивостью. Однажды он даже объяснил мне этот прием, и я хорошо понял исключительные трудности стоявшей перед ним проблемы. Я всегда восхищался его огромной силой.

* * *

21 октября я выступил по радио с обращением к французскому народу. Подготавливал я это краткое выступление с большим старанием, так как должен был произнести его на французском языке.

«Французы!

На протяжении тридцати с лишним лет мира и войны я шел с вами и по-прежнему иду по тому же пути. Сегодня я обращаюсь к вам, сидящим у своих очагов, где бы вы ни находились и какова бы ни была ваша судьба. Я повторяю молитву, написанную на окружности луидора: “Боже, защити Францию” (“Dieu protege la France”). Здесь, в Англии, под обстрелом бошей мы не забываем об узах и связях, соединяющих нас с Францией, продолжаем стойко и с воодушевлением отстаивать дело европейской свободы и справедливости для простых людей во всех странах, дело, во имя которого мы вместе с вами подняли меч.

Чего же мы, англичане, хотим от вас в этот тяжкий и горький час? В этот момент борьбы за победу, которую мы разделим с вами, мы просим вас, если вы не можете помочь, по крайней мере не мешать нам. Скоро вы сможете сделать более сильными руки, которые наносят удар за вас, и вы должны добиться этого. Но даже сейчас мы верим, что французы, где бы они ни находились, испытывают радость и душа их наполняется гордостью, когда мы добиваемся успеха в воздухе, или на море, или – ибо это случится вскоре – на суше.

Помните, что мы никогда не остановимся, никогда не устанем, никогда не сдадимся и что весь наш народ и империя поклялись очистить Европу от нацистской чумы и спасти весь мир от новых ужасов средневековья. Не думайте, как это внушает вам контролируемое немцами радио, что мы, англичане, стремимся захватить ваши корабли и колонии. Мы стремимся вышибить дух из Гитлера и гитлеризма…

Да здравствует Франция! Да здравствует движение простых людей во всех странах к овладению справедливым и истинным наследием, к более светлому и счастливому веку!»

Нет сомнения в том, что этот призыв дошел до сердца миллионов французов; и по сей день мне напоминают о нем мужчины и женщины различных классов Франции, которые всегда относились ко мне с величайшей благожелательностью, несмотря на те суровые дела, которые мне приходилось совершать – иногда по отношению к ним – во имя нашего общего спасения.

* * *

И действительно, приходилось настаивать на существенных моментах. Мы не могли ослабить блокаду Европы, и особенно Франции, пока там господствовал Гитлер. Хотя время от времени, идя навстречу пожеланиям Америки, мы пропускали в неоккупированную Францию некоторые суда определенной категории с медикаментами, тем не менее мы, не колеблясь, останавливали и обыскивали все остальные суда, направлявшиеся во французские порты или выходившие из них. Что бы ни сделало Виши, на благо или во вред, мы не покидали де Голля и не мешали расширению сферы его влияния в колониях. И прежде всего мы не допустили бы, чтобы какая-нибудь часть французского флота, находившаяся в бездействии в портах Французской империи, вернулась бы во Францию.

Когда осень сменилась зимой, меня стало беспокоить опасение, что два крупных французских линкора попытаются вернуться в Тулон, где они могли быть достроены. Дипломатический представитель президента Рузвельта адмирал Леги установил тесные взаимоотношения с маршалом Петэном. Поэтому я обратился к Рузвельту.

В результате президент направил весьма жесткое личное послание правительству Петэна по поводу тулонского флота.

«Тот факт, – писал он, – что правительство является военнопленным другой державы, не оправдывает того, что этот военнопленный служит своему победителю в операциях против своего бывшего союзника».

Он напоминал маршалу о полученных им торжественных заверениях в том, что французский флот не капитулирует. Если бы французское правительство вознамерилось разрешить немцам использовать французский флот для враждебных действий против английского флота, то такая акция представляла бы вопиющее и нарочитое вероломство по отношению к правительству Соединенных Штатов. Всякое соглашение такого рода, безусловно, подорвало бы традиционную дружбу между французским и американским народами. Оно пробудило бы волну жгучего негодования по отношению к Франции среди американского общественного мнения и навсегда положило бы конец всякой американской помощи французскому народу. Если Франция будет проводить такую политику, Соединенные Штаты не смогут в должное время приложить усилия, чтобы добиться сохранения за Францией ее заморских владений.

Бывший военный моряк – президенту Рузвельту

26 октября 1941 года

Ваша телеграмма, сообщавшая о великолепном предостережении, которое Вы сделали французам, разминулась с моей телеграммой Вам относительно предлагаемого послания Петэну. Весьма признателен за то, что Вы уже сделали, но пока еще все находится в неопределенном состоянии. Министерство иностранных дел сообщает мне, что оно передало Вам по телеграфу наши последние сведения о германских условиях, которым Петэн, как говорят, сопротивляется. В этой связи передача баз на африканском побережье немцам для размещения там самолетов или подводных лодок была бы столь же пагубна, как и капитуляция кораблей. Атлантические базы, находясь в дурных руках, были бы в особенности угрозой для нас, и мы оказались бы в крайне затруднительном положении. Я поэтому надеюсь, что Вы разъясните французам, что Ваш довод относительно кораблей касается также и вопроса о предательской передаче баз.

Бывший военный моряк – президенту Рузвельту

10 ноября 1940 года

Мы весьма обеспокоены сообщениями о намерении французского правительства перевести «Жан Бар» и «Ришелье» в Средиземное море для достройки. Трудно преувеличить потенциальную опасность этого события, в результате которого эти корабли могут попасть в руки немцев. Мы считаем своим долгом сделать все возможное, чтобы помешать этому… Было бы весьма полезно, если бы Вы сочли возможным сделать новое предостережение Виши по этому поводу, ибо если обстоятельства сложатся неблагоприятно, то это может создать серьезнейшую угрозу для нас обоих.

13 ноября президент ответил на мое послание от 10-го по поводу возможного перевода «Жан Бар» и «Ришелье» в Средиземное море для достройки. Он немедленно дал указание американскому поверенному в делах в Виши получить подтверждение или опровержение этого сообщения и подчеркнуть, что правительство Соединенных Штатов жизненно заинтересовано в том, чтобы эти корабли оставались на тех базах, где они не могут быть использованы или захвачены державой, которая могла бы применять их в целях, противоречащих интересам Соединенных Штатов относительно будущего французского флота. Подобный шаг со стороны Франции неизбежно серьезно ухудшил бы франко-американские отношения. Он предлагал также купить эти корабли у французского правительства, если последнее пожелает продать их.

Как сообщал мне далее президент, Петэн заявил американскому поверенному в делах, что он дал самые торжественные заверения в том, что французский флот, включая эти два линкора, никогда не попадет в руки Германии.

23 ноября президент снова успокоил меня. Маршал Петэн заявил в категорической форме, что он теперь оставит корабли в Дакаре и Касабланке, где они находились, и что, если этот план каким-то образом изменится, он заранее уведомит об этом президента.

* * *

Позиция Испании имела для нас даже большее значение, чем позиция Виши, с которым она была так тесно связана. Испания многое могла дать и еще больше отобрать. Мы занимали нейтральную позицию в кровопролитной гражданской войне в Испании. Генерал Франко ничем или почти ничем не был нам обязан, но многим – быть может, самой своей жизнью – был обязан державам оси. Гитлер и Муссолини помогали ему. Он не любил и боялся Гитлера. Он любил и не боялся Муссолини. В начале мировой войны Испания заявила о своем нейтралитете и с тех пор строго его придерживалась. Между нашими двумя странами существовала выгодная и необходимая торговля, и железная руда, ввозившаяся из портов Бискайского залива, имела важное значение для наших военных заводов.

Но теперь, в мае, период «сумерек войны» пришел к концу. Могущество нацистской Германии было доказано. Французский фронт был сломлен. Союзнические армии на севере находились в опасности. 17 мая сэр Сэмюэль Хор был назначен послом в Испании, и я не сомневаюсь в том, что никто не смог бы лучше выполнять в течение пяти лет эту утомительную, деликатную и важную миссию.

Политика генерала Франко на всем протяжении войны была исключительно своекорыстной и хладнокровной. Он думал только об Испании и испанских интересах. Благодарность Гитлеру и Муссолини за их помощь была ему чужда.

С другой стороны, он не питал никакой неприязни к Англии за враждебное отношение к нему наших левых партий. Этот тиран с ограниченными взглядами думал лишь о том, чтобы предотвратить участие своего обескровленного народа в новой войне.

Правительство Его Величества было вполне удовлетворено такой далекой от героизма позицией. Единственное, чего мы хотели, это нейтралитета Испании. Мы хотели торговать с Испанией. Мы хотели, чтобы ее порты были закрыты для немецких и итальянских подводных лодок. Мы хотели не только того, чтобы Гибралтар не трогали, но и возможности пользоваться якорной стоянкой в Альхесирасе для наших кораблей и участком, соединяющим скалу Гибралтар с материком, для нашей неизменно расширяющейся авиационной базы. От этих условий в значительной мере зависел наш доступ в Средиземное море. Ничего не было легче для испанцев, нежели установить или позволить установить дюжину тяжелых орудий на холмах позади Альхесираса. Они имели право сделать это в любое время, а если бы орудия были установлены, они могли бы в любой момент открыть огонь, и тогда наши военно-морскую и авиационную базы нельзя было бы использовать. Гибралтарская скала снова могла бы выдержать длительную осаду, но она стала бы только скалой. В руках Испании находился ключ ко всем действиям Англии на Средиземном море, и никогда, в самые тяжелые моменты, она не заперла замок нам во вред.

Опасность была настолько велика, что на протяжении почти двух лет мы постоянно держали наготове экспедиционные силы численностью свыше пяти тысяч человек и необходимые для них корабли, готовые выступить через несколько дней и захватить Канарские острова, что позволило бы нам сохранить господство в воздухе и на море и держать в узде подводные лодки, а также поддерживать связь с Австралазией вокруг мыса Доброй Надежды, если бы когда-нибудь испанцы закрыли для нас Гибралтарский порт.

Правительство Франко могло нанести нам этот сокрушительный удар еще одним весьма простым способом. Оно могло разрешить войскам Гитлера пересечь полуостров, осадить и захватить Гибралтар и передать его им, а тем временем оккупировать Марокко и Французскую Северную Африку. Эта возможность стала вызывать большую тревогу после подписания Францией перемирия, когда 27 июня 1940 года немцы крупными силами вышли к испанской границе и предложили провести братские церемониальные парады в Сан-Себастьяне и в городах за Пиренеями. Некоторое количество немецких войск действительно вступило в Испанию. Однако, как писал герцог Веллингтон в апреле 1820 года[73]:

«Нет в Европе другой такой страны, в дела которой иностранцы могли бы вмешиваться со столь ничтожной выгодой, как Испания. Нет другой страны, в которой иностранцев так не любят и даже презирают и где нравы и обычаи столь мало похожи на нравы и обычаи других стран Европы».

Теперь, сто двадцать лет спустя, испанцы, измученные и еле стоявшие на ногах в результате увечий гражданской войны, которая была делом их собственных рук, были еще менее общительны. Они не хотели, чтобы иностранные армии ступали по их земле. Хотя по своей идеологии эти мрачные люди были нацистами и фашистами, они предпочитали обходиться без иностранцев. Франко полностью разделял эти чувства и умело их выражал.

* * *

Испанское правительство, как и все другие, было потрясено внезапным падением Франции и перспективой краха или уничтожения Англии. Множество людей во всем мире примирилось с идеей «нового порядка в Европе», «расы господ» и прочим. Франко поэтому заявил в июне, что готов примкнуть к победителям и принять участие в дележе добычи. Отчасти в силу своего аппетита, отчасти из благоразумия он дал ясно понять, что Испания претендует на многое. Но в этот момент Гитлер не испытывал надобности в союзниках. Он, подобно Франко, рассчитывал, что через несколько недель или даже дней общие военные действия прекратятся и Англия будет добиваться соглашения. Он поэтому не проявил почти никакого интереса к активным жестам солидарности со стороны Мадрида.

К августу обстановка изменилась. Было очевидно, что Англия будет продолжать воевать и что война, вероятно, затянется. Поскольку Англия с презрением отвергла 19 июля его «мирное предложение», Гитлер стал искать союзников, и к кому он мог обратить свои взоры, как не к диктатору, которому он в свое время помогал и который совсем недавно изъявлял готовность присоединиться к нему? Но взгляды Франко также изменились и по тем же причинам. 8 августа германский посол в Мадриде информировал Берлин о том, что каудильо придерживается прежней точки зрения, но что он намеревается предъявить известные требования. Во-первых, он требовал гарантии, что Гибралтар, Французское Марокко и часть Алжира, включая Оран, будут переданы Испании наряду с расширением территории испанских колоний в Африке. Во-вторых, требовалась надлежащая военная и экономическая помощь, потому что Испания имела запасов зерна лишь на восемь месяцев. И наконец, Франко считал, что Испания не должна вмешиваться до тех пор, пока немцы не высадятся в Англии, «для того, чтобы избежать слишком преждевременного вступления в войну и, следовательно, такого длительного в ней участия, которое было бы не по силам Испании, а при некоторых условиях послужило бы источником опасности для режима».

* * *

В то же время Франко написал Муссолини письмо, в котором перечислил требования Испании и попросил его о поддержке. Муссолини ответил 25 августа, призвав каудильо «не отрываться от истории Европы».

Гитлер был смущен размерами испанских притязаний, часть которых вновь поссорила бы его с Виши. Отторжение Орана от Франции почти наверняка привело бы к созданию враждебного французского правительства в Северной Африке. Он взвешивал доводы «за» и «против».

Тем временем шли дни. В сентябре Великобритания, казалось, неплохо удерживала свои позиции во время воздушного наступления Германии. Передача 50 американских эсминцев произвела глубокое впечатление во всей Европе, а Испания стала считать, что Соединенные Штаты приближаются к вступлению в войну. Поэтому Франко со своими испанцами стал придерживаться политики выдвижения и уточнения своих претензий, давая понять, что таковые должны быть заранее приняты. Испанцы требовали также обеспечения поставок, особенно определенного числа 15-дюймовых гаубиц для своих батарей, обращенных к Гибралтару. В течение всего этого времени они оказывали немцам мелкие услуги. Все испанские газеты были настроены англофобски. Немецким агентам было разрешено разгуливать по всему Мадриду. Поскольку испанского министра иностранных дел Бейгбедера подозревали в недостаточном энтузиазме по отношению к Германии, в Берлин с официальным визитом был направлен специальный уполномоченный, руководитель фаланги Серрано Суньер, чтобы уладить отношения и укрепить чувство товарищества. Гитлер прочитал ему длиннейшую проповедь, подчеркнув предубеждение Испании против Соединенных Штатов.

«Война, – говорил он, – вполне может превратиться в войну континентов – Америка против Европы. Надо обезопасить острова у побережья Западной Африки».

Позднее в тот же день Риббентроп запросил предоставления Германии военной базы на Канарских островах. Суньер, настроенный прогермански фалангист, отказался даже обсуждать эту тему, но неизменно указывал на потребность Испании в современном оружии, продовольствии и бензине и на необходимость удовлетворения ее территориальных претензий за счет Франции. Все это требовалось до того, как Испания смогла бы осуществить надежду вступить в войну.

В то время как испанцы обнаруживали все меньше рвения и предъявляли все более непомерные требования, Гитлер все больше хотел заручиться их помощью. Еще 15 августа генерал Йодль указывал, что существуют другие средства, помимо непосредственного вторжения, с помощью которых можно нанести поражение Англии, а именно – затяжная воздушная война, усиление действий подводных лодок, захват Египта и захват Гибралтара. Гитлер решительно выступал за нападение на Гибралтар. Но испанские условия были слишком непомерными, и кроме того, в конце сентября у него зародились другие идеи. 27 сентября в Берлине был подписан трехсторонний пакт между Германией, Италией и Японией. Этот шаг открывал более широкие горизонты.

Фюрер решил теперь использовать свое личное влияние. 4 октября он встретился с Муссолини на Бреннерском перевале. Он говорил о больших требованиях и тактике проволочек испанского правительства. Он опасался, что удовлетворение требований Испании привело бы к двум непосредственным результатам: оккупации англичанами испанских баз на Канарских островах и присоединению Французской империи в Северной Африке к движению де Голля. Это, по его словам, заставило бы державы оси намного расширить свою сферу операций. С другой стороны, он не исключал возможности того, что французские вооруженные силы будут на его стороне в европейской кампании против Великобритании. Муссолини остановился на своих планах завоеваний Египта. Гитлер предложил предоставить ему специальные воинские части для наступления. Муссолини не считал, что он нуждается в них, по крайней мере до заключительной стадии. По поводу русского вопроса Гитлер сказал, что «необходимо понять, что мое недоверие к Сталину не превышает его недоверия ко мне». Во всяком случае Молотов должен был вскоре прибыть в Берлин, и задачей фюрера было направить устремления русских на Индию.

23 октября Гитлер проследовал на франко-испанскую границу, где встретился в Андае с испанским диктатором. Тут испанцы вместо того, чтобы почувствовать себя польщенными тем, что он снизошел до них, предъявили, как об этом рассказал Гитлер Муссолини, «требования, абсолютно несоразмерные с их силами». Испания потребовала исправления границы в Пиренеях, передачи ей французской Каталонии (французской территории, которая некогда была исторически связана с Испанией, но в действительности расположена к северу от Пиренеев), Алжира от Орана до мыса Бланко и фактически всего Марокко. Переговоры, которые велись с помощью переводчиков, продолжались девять часов. Их результатом был лишь туманный протокол и договоренность о проведении военных переговоров.

«Я предпочел бы, чтобы мне вырвали три или четыре зуба, – сказал позднее Гитлер Муссолини во Флоренции, – чем снова пройти через все это»[74].

На обратном пути из Андая фюрер предложил маршалу Петэну встретиться с ним в Монтуаре близ Тура. Эта встреча была подготовлена Лавалем[75], который за два дня до этого встретился с Риббентропом и, к своему удивлению, с самим Гитлером в этом самом пункте. Как Гитлер, так и Лаваль надеялись поднять Францию против Англии, чтобы нанести ей поражение. Маршал и большая часть его окружения были вначале потрясены этим. Но Лаваль изобразил предлагаемую встречу в радужных красках.

Когда его спросили, исходит ли идея от Гитлера или же она была ему подсказана, Лаваль ответил:

«За кого вы его принимаете? Неужели вы думаете, что Гитлеру нужна нянька? У этого человека есть собственные идеи. Он хочет встретиться с маршалом. Кроме того, он питает к нему большое уважение. Эта встреча между главами двух государств будет историческим событием, во всяком случае, чем-то весьма отличающимся от завтрака в Чекерсе»[76].

Петэна убедили согласиться на этот план. Он считал, что его личный престиж повлияет на Гитлера и стоит создать у последнего впечатление, что Франция не откажется «сотрудничать». Будучи спокоен за Запад, Гитлер может обратить свои помыслы и армии на Восток.

Встреча состоялась в бронепоезде Гитлера днем 24 октября.

«Я счастлив, – заявил фюрер, – пожать руку французу, который не несет ответственности за эту войну».

Последовал достойный осуждения обмен любезностями. Маршал выразил сожаление по поводу того, что между Францией и Германией не установились более тесные отношения до войны. Быть может, еще не слишком поздно.

Гитлер указал, что Франция спровоцировала войну и была побеждена. Но его целью сейчас является сокрушить Англию. Прежде чем Соединенные Штаты смогут активно помочь ей, Англия будет оккупирована или превращена в груду развалин. Его задача – закончить войну как можно скорее, ибо нет дела менее выгодного, чем война. Всей Европе приходится расплачиваться, и поэтому вся Европа в этом одинаково заинтересована. В какой мере поможет Франция?

Петэн принял принцип сотрудничества, но заявил, что не может определить его пределов. Был составлен протокол, в силу которого «в согласии с дуче фюрер заявил о намерении позаботиться о том, чтобы Франция заняла в новой Европе место, на которое она имеет право». Державы оси и Франции одинаково заинтересованы в том, чтобы Англии возможно скорее было нанесено поражение. Следовательно, французское правительство поддержит, насколько оно в состоянии, меры обороны, которые могут принять державы оси. Детали будут урегулированы комиссией по перемирию в согласии с французской делегацией. Державы оси возьмут на себя обязательства, что по заключении мира с Англией Франция сохранит в Африке колониальные владения, «в основном соответствующие тем, которыми она обладает в данный момент».

Согласно германским документам, Гитлер был разочарован. Даже Лаваль просил его не настаивать на том, чтобы Франция воевала с Англией, пока французское общественное мнение не будет должным образом подготовлено. Впоследствии Гитлер отзывался о Лавале как о «грязном жалком демократическом политикане», но он вынес более благоприятное впечатление от встречи с маршалом Петэном.

Однако, как сообщают, маршал заявил по возвращении в Виши:

«Понадобится шесть месяцев для обсуждения этой программы и еще шесть месяцев для того, чтобы забыть о ней».

Различные сообщения, которые мы получили о встрече в Монтуаре, не изменили моего общего мнения о том, каким должно быть наше отношение к Виши. Тогда же в ноябре я высказал моим коллегам свои взгляды в форме меморандума.

14 ноября 1940 года

Хотя мстительности не место в политике и мы всегда должны скорее заглядывать в будущее, нежели оглядываться на прошлое, было бы ошибкой предположить, что наши затруднения с Виши удастся урегулировать при помощи политики примирения и всепрощения. Правительство Виши находится под сильным нажимом со стороны Германии, и оно больше всего хотело бы, чтобы с другой стороны у него была милая, добрая, хорошая, всепрощающая Англия. Это дало бы ему возможность добиться мелких поблажек со стороны Германии за наш счет и тянуть как можно дольше, наблюдая, как будет развиваться война. Мы, напротив, не должны колебаться, когда этого требуют наши интересы, ставить перед Виши трудные и суровые проблемы и заставлять его почувствовать, что мы такие же зубастые, как Гитлер.

* * *

Маршала Петэна стало все больше раздражать то, что Лаваль толкает его на путь, который ведет к войне с Англией и к оккупации Германией французских колоний в Северной Африке. 13 декабря Лаваль прибыл в Виши с предложением, чтобы Петэн поехал в Париж для присутствия при церемониальном перенесении праха сына Наполеона герцога Рейхштадтского («Орленка») в Дом инвалидов. Это была затея Гитлера торжественно освятить союз, заключенный в Монтуаре.

Петэна, однако, не привлекала церемония, во время которой победитель при Вердене будет выставлен на французской земле под почетным караулом немцев перед могилой императора Наполеона. Кроме того, ему надоели методы и планы Лаваля, и он боялся их. Поэтому приближенные Петэна подстроили арест Лаваля. Благодаря энергичному вмешательству немцев он был освобожден, но Петэн отказался вновь назначить его на министерский пост. Лаваль в гневе удалился в оккупированный немцами Париж. Я был рад, что на посту министра иностранных дел его сменил Фланден. Эти события ознаменовали собой перемену в Виши. Казалось, что наконец достигнуты пределы коллаборационизма. В этот момент появились надежды на улучшение отношений Франции с Англией и на более сочувственную позицию Соединенных Штатов по отношению к Виши.

* * *

Теперь уместно будет продолжить историю Испании. Франко, который к этому времени убедился в затяжном характере войны и в том, что испанцы страшатся участия в войне, и отнюдь не был уверен в победе Германии, прибегал ко всяческим раздражающим проволочкам и непомерным требованиям. К этому времени он был настолько уверен в Суньере, что 18 октября назначил его министром иностранных дел, изобразив смещение Бейгбедера как доказательство своей преданности державам оси. В ноябре Суньер был вызван в Берхтесгаден, и Гитлер выразил недовольство тем, что Испания медлит вступить в войну. К этому времени битва за Англию была проиграна германской авиацией. Италия уже предприняла действия в Греции и в Северной Африке. Серрано Суньер не дал желаемого ответа. Вместо этого он подробно охарактеризовал экономические трудности Испании.

Три недели спустя начальник германской секретной службы адмирал Канарис был послан в Мадрид, чтобы договориться о подробностях вступления Испании в войну. Он предложил, чтобы немецкие войска перешли испанскую границу 10 января в порядке подготовки к нападению 30 января на Гибралтар. Адмирал был удивлен, когда Франко заявил ему, что Испания не может вступить в войну в упомянутый срок. Каудильо боялся, как он говорил, как бы английский флот не захватил острова в Атлантике и испанские колонии. Он подчеркнул также нехватку продовольствия и неспособность Испании выдержать затяжную войну.

Поскольку высадка германских войск в Англии, казалось, откладывалась на неопределенное время, Франко выдвинул новое условие. Он не двинется во всяком случае до тех пор, пока Суэц не будет находиться в руках держав оси, ибо только тогда он будет уверен в том, что Испания не окажется втянутой в длительные военные действия.

6 февраля 1941 года Гитлер написал Франко письмо, призвав его в решительных и настойчивых выражениях действовать без промедления, как подобает мужественному человеку. В ответ Франко заявил о своей неизменной преданности. Он доказывал необходимость с еще большей энергией продолжать подготовку к нападению на Гибралтар. Он выдвинул еще один новый тезис, а именно – что для этой операции должны быть использованы только испанские войска, оснащенные германским вооружением. Даже если бы все эти требования были удовлетворены, Испания не могла бы вступить в войну по экономическим причинам. Поэтому Риббентроп доложил фюреру, что Франко не намерен воевать. Гитлер был раздражен, но, будучи теперь одержим идеей вторжения в Россию, он, вероятно, не хотел одновременно повторить другое безуспешное предприятие Наполеона – вторжение в Испанию. Значительные испанские силы были теперь сосредоточены вдоль Пиренеев, и он считал, что разумнее придерживаться в отношении стран своего метода – «одну за другой». Таким образом, при помощи хитрости, уловок и лести Франко удалось переждать и добиться того, что Испания не вступила в войну, что было неоценимым преимуществом для Англии в период, когда она была в одиночестве.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.