Глава 35. А что? Я и не так могу!

Глава 35. А что? Я и не так могу!

Беглянок нашли, не без помощи, конечно, Ольги Тонких. Явились – не запылились. Смотрят, как ни в чём не бывало. Про комиссию молчок. Ну, и я не стала им ничего говорить на эту тему.

В детском доме воцарилось временное затишье. Похоже, все чего-то выжидали. Директриса, конечно, ни о каком отпуске даже слышать не хотела.

На заседании профбюро состоялся разговор о Сочинском инциденте. Татьяна Степановна держала бойкую речь: мы должны: «сделать выводы», «усилить контроль», «повысить ответственность» и вообще – «заострять» и «всемерно укреплять».

Я же окончательно укрепилась в своём намерении дойти до истины – иначе, зачем всё это вообще? Балаганчик устроили, шутники. Только смерть девочки всё-таки настоящая! И виновные должны за неё ответить. Выступив на заседании и поделившись своими сомнениями с коллегами (там были также Нора, Надежда Ивановна и ещё двое воспитательниц, с которыми у нас ещё в прошлом году установились вполне приличные отношения), я поняла, что поддержки ждать неоткуда. Они даже не удивились моим изыскам! И не такое видели на своём веку. И ничего, живут и работают. Как? А просто – молча… А кто много выступал, того и след простыл. Вечером шли с Надеждой Ивановной к метро, и по дороге она кое-что мне дополнительно рассказала. Но почему, почему молчала на профкоме?

И я сказала так:

– Всё, хватит. Я немедленно пойду в горком профсоюза, они обязаны вмешаться.

– И что? Никто не подтвердит вашего заявления. Народ пуганый, учёный…

– А что, лучше сидеть по норам и думать – только бы меня не коснулось? – вскипела я.

– Так ведь всегда так было.

– Почему – всегда? Иногда происходят перемены.

– Ну, сменят начальство, вывески поменяют, названия, а народ как был, – всё тот же. Завистливый и злобный. И всё те же дураки дорогу нам указывают в никуда.

.. Близилось наше второе первое сентября.

Как оно было непохоже на прошлогодний светлый праздник! Тогда и развал, и смутная неразбериха в детском доме, всё это воспринималось легко, как нечто «мимо нас проходящее». Ничто тогда не могло затмить моего лучезарного, абсолютного счастья, омрачить ощущение полной гармонии бытия – небывалой, абсолютной… Так легко было тогда мечтать о нашем светлом будущем!

Да, это была ностальгия, жестокая ностальгия – но не по прошлому, а по настоящему. А настоящим тогда было всё. И главное – тогда ещё не плелись венцы интриг вокруг нашего отряда. Слишком малой величиной мы тогда всем казались.

Перспективный план работы на год я уже составила. Синяя тетрадочка на двадцать четыре листа уже отдана Людмиле Семёновне на утверждение. Мои педагогические установки претерпевали коренные изменения – никакой раскачки, прямо с первого сентября жёсткая, казарменная даже, дисциплина.

Закончилась вольница! Всё, отговорила роща золотая… Не оправдали, так сказать, доверия, пеняйте на себя.

И – учиться. Хватит ваньку валять. Дурачками прикидываться. Пора за ум браться. Восьмой класс в этом году составлял половину отряда. Я очень хотела большую часть отряда оставить в девятый. Ну, а у кого не получится с девятым, тех отправить в приличные ПТУ или техникумы, а не «абы куда» по разнарядке. Хватит уже затыкать дыры в непрестижных заведениях наробраза безответными детдомовцами. А то взяли моду: где недобор, туда наших толкают. Всё, теперь наши дети будут учиться на тех же правах, что и домашние. И в вузы будут поступать. Нет такого закона, который бы делил детей на белую и черную кость. Пусть чиновники решают свои проблемы с помощью «силы мозгов», а не за счёт дешёвого сиротского труда.

Итак, учёба была объявлена нами приоритетом номер один. Ну, а обширная развлекательная программа становилась как бы продолжением учебного процесса.

– Наконец-то и вы за ум взялись! – одобрительно сказала мне Матрона, заглянув в наш отрядный план. – Давно пора их к ногтю! С ними по-доброму нельзя. Ты к ним по-человечески. Они к тебе – по-людски.

Я не стала слишком долго объяснять ей, в чём отличие моих «драконовских» методов от её «дисциплины». Да и зачем вообще что-то объяснять? Каждый всё равно останется при своём мнении, это же ясно. Но всё же теперь передо мной стояла совершенно новая задача. Эти дети должны понять и крепко-накрепко запомнить: они не имеют права расслабляться, раз уж судьба их без вины наказала. Они с младых ногтей должны научиться драться на поле жизни за себя, за своё право быть такими же, как все. Не позволять делать из себя «сырьё», дешёвый «человеческий материал для эксперимента»!! А для этого, в первую очередь, они должны: научиться самоорганизации и умению учиться. Хватит уже баек про «дефектный интеллект»! Про «отягощенную наследственность»… Долой «кресты», заранее поставленные на их жизни!

Хватит! Они научатся разрывать кольцо «неодолимых обстоятельств», в которое их безжалостно замыкала вся система нынешнего образования и воспитания. Они не будут вечно «ходить по кругу», начертанному вокруг них чьей-то недоброй, хищной рукою. Пусть нерадивые хозяйственники решают кадровые проблемы цивилизованно. Эти дети будут лепить свои судьбы так, как сами того пожелают. Они станут хозяевами своей жизни! Мы сделаем это. И никто, ни одна сила в мире, не помешает нам! Вот с таким решительно-воинственным настроением я и начала учебный год. Дети, как ни странно, не возроптали, хотя я и не слишком им объясняла, что это – «для их же блага».

Отряд подчинился жёсткому распорядку как должному – летние события детей кое-чему научили. Со мной держались ровно, вполне дружелюбно, но не было уже того трепета, той теплоты в отношениях, которые так покоряли моё сердце ещё год назад. Они меня уже (и вовсе не слегка!) побаивались.

Людмила Семёновна пока в наши дела не вмешивалась. И внешне всё выглядело пристойно. Однако взгляд её холодных синих глаз порою бывал жутковат. Что за мысли на мой счёт зрели в её голове? Лену Ринейскую она, конечно же, не забыла. И знала, что я тоже помню. Но вслух на эту тему – ни слова! И чем больше леденили директорские глаза, тем притворно-теплее и слаще звучали её речи. Цветистее становились обещания. О, она нам рай земной готовит, не иначе! Так решил бы всякий, кто впервые присутствовал при нашем разговоре…

И понемногу пришло ощущение, что все к чему-то готовятся. Как будто ещё что-то страшное на нас надвигается – тяжелое и неизбежное… Комиссия по линии горкома профсоюза по моему заявлению о странной смерти воспитанницы детского дома была назначена на конец сентября. В детском доме, как всегда перед комиссиями, срочно наводили лоск и блеск. Сейчас это было нетрудно – после ремонта прошло не более месяца, шефы отделали сиротские апартаменты «по высшей категории». На этажах старших всё сияло и сверкало. Даже на стенках, покрытых свежей, не всюду ещё подсохшей краской, ещё не было изуверских полос от каблуков ботинок, не говоря уже о выбоинах.

В канун приезда комиссии объявили тотальный аврал. Конечно, дело это обычное: любая хозяйка перед приездом гостей наводит чистоту. Но сейчас ожидались не просто гости, а потому срочно подчищались ещё и документы – ведомости. Накладные, меню-раскладки… Задним числом оформлялись акты на списание.

Обо всём этом я «под старшным секретом» узнала от Татьяны Степановны (которая, похоже, вдруг снова пожелала номинироваться в статусе моей «лучшей подруги», а я снова по-глупому радовалась – проснулась совесть в человеке).

– Пока шум поднимать не будем, – говорила она, когда мы обнаруживали очередную «зачистку» документов. – Спугнуть можно. А вот станут когда обсуждать итоги проверки, обо всём и скажем. Фактики-то у нас на руках, и доказательства неопровержимые.

– Ты ручаешься, что так всё и будет? – спрашивала я (лучше бы я не делала этого!).

– Я, как предэмка, обязательно буду выступать со своим заключением. Ну и сволочь же эта Людмилка! Ничего не боится, стерва! Но мы её на этот раз проучим по-взрослому. – И доверительно говорила мне, приобняв за плечи: Не сердишься за прошлое? Молодец! Ты всегда была хорошим товарищем.

Увы. Лесть срабатывает безотказно. Намекни честолюбивому идиоту, что он мудр, как Софокл, и несчастный глупец бросится к вам на шею с поцелуями.

«Хорошим товарищем» я, конечно, никогда не была. За что терпели меня мои друзья – не знаю. Толку от меня в товариществе ровно ноль. Я, в отличие от других, раскованных и общительных, тосковала и откровенно терзалась, когда приходилось тратить время на трёп, милые посиделки – то есть на все те приятные мелочи жизни, без которых не обходится ни дружба, ни даже приятельство. Не скажу, чтобы я была большой любительницей «философских диалогов», – и это тоже не подарок для друзей, претендующих на содержательное времяпрепровождение. В общем, вечно в делах, вечно в бегах, – какой из меня «хороший товарищ»?

Конечно, она нагло лгала. Но я, легкомысленно открыв уши лести, вновь готова была едва ли не возлюбить её, свою вчерашнюю мучительницу. Ведь если бы она заняла тогда, в Сочи иную позицию, более «пронашинскую», может, всё бы пошло по-другому и в моей судьбе.

.. За день до приезда комиссии в одной из наших спален я обнаружила на стене след ботинка – размер сорок пятый. По свеженькой блестящей красочке тянулась отвратительная чёрная полоса… Гигант в отряде один – Бельчиков. Бывшие на такие подвиги теперь уже не решались.

– Твоя работа? – спрашиваю его во время вечернего обхода. К моему удивлению, он не стал запираться.

– А чё, я и не так могу.

И он, задрав свою жирафью ногу, показал, как это делается: и ещё одна выбоина появилась на свеженькой стеночке… И ещё одна чёрная полоса, как хвост кометы, протянулась до самого плинтуса. Не знаю, что сработало раньше, мой рефлекс на хамство или его привычка ржать по-лошадиному, когда, как ему казалось, он делал что-то остроумное. Врезалась в память «живой картинкой» разинутая в приступе дикого хохота пасть… и моя рука, выметнувшаяся к этому верзиле. Как я его ненавидела в этот момент! Убила бы. Он инстинктивно вжал голову в плечи, чуть приотвернулся. Мои пальцы намертво вцепились в воротник его джинсовой курточки.

– Не смей пакостить, паршивец!

И тычками его – в стену… в стену… Он вырвался и выскочил из спальни. Я вернулась в отрядную. Сжав виски ладонями, сижу за столом. Прихожу в себя. Ну, что это такое! Опять началось? Опять по-новой… А сердце стучит и скачет – просто на разрыв… Зашла Нора, она почему-то рано сегодня. Уже, похоже, знает.

– Зря, очень зря, – говорит, присаживаясь радом. – Мне не их жаль, а вот вас. Грохнетесь с инфарктом. И готово дело. В отрядную врывается Огурец. На ходу утирает нос. Красные полосы до ушей. Ой-йййй… Кто впечатал?

– Ольга Николаевна! Вас дирюга…

– Кто, кто?

– Извиняюсь, Людмила Семёновна… Вас зовут.

Даю ему платок. Утирается, тревожно заглядывает мне в глаза. Я смягчаюсь.

– Всё нормально, Серёжа. Иди, умойся как следует. И посиди спокойно. Потом расскажешь, что случилось.

Людмила Семёновна последние дни сидит в детском доме допоздна. Вскакивает, когда я вхожу.

– Немедленно… Слышите? Немедленно! – её трясёт.

– Хоть сейчас. Только что именно?

– Извинитесь перед Бельчиковым! Вам не позволят бить детей! В нашем детдоме этого никогда не будет! Наш долг – защищать сирот, а не издеваться над ними! Их защищает закон! Нам государство доверило нам самое дорогое, что у нас есть – детей, будущее нашей страны!

Брызги кипящей слюны летели во все стороны.

– Ах, вот оно что. Я не стану извиняться перед Бельчиковым. «Вам никто не позволит бить детей!» Это вы мне? Я не считаю в данном случае себя неправой.

– Правой, левой, какая разница! Какое это имеет значение? Вы ударили сироту, ребёнка.

– Извините. Мужчину уже. Бельчиков в три раза сильнее меня. Это моральное наказание. Других способов поставить его на место в той ситуации просто не было. Он нарывался.

– А если каждый станет распускать руки…

– Не знаю про «каждого», но в данном случае, он этого заслужил.

Но она по-прежнему твердила своё:

– Вы запятнали честь педагога. Позор! Что это значит? В нашем детском доме воспитатели творят разбой! Я не потерплю беспредел!

Брызжа слюной и захлебываясь криком, она грозила мне различными карами, ссылалась на постановления, перечисляя статьи и параграфы с примами…

Я слушала. Наконец она замолкла.

– Всё? – спросила я.

Она молчала. Я развернулась и, ни слова не говоря, покинула её кабинет. Хорошего понемножечку… Ну вот, теперь кое-что прояснилось…

В предбаннике нос к носу сталкиваюсь с Татьяной Степановной.

– За выговор ни в коем случае не расписывайся! – шепнула мне на ходу и быстро юркнула в полураскрытую дверь кабинета.

Выговор? Что за новость! Комиссия приехала на следующий день. Уже во время завтрака сосредоточенные дяди и тёти в строгих дорогих костюмах бодро расхаживали по всему детскому дому. У меня было два урока в школе в этот день – второй и третий, после чего я сразу же поехала домой. Когда я к трём пришла на смену, Людмила Семёновна, стоя на крылечке, уже прощалась с председателем. По её лицу я безошибочно поняла – всё кончилось взаимным удовлетворением.

– Очень приятно, очень… Рад был с вами познакомиться.

– Как я вам благодарна за все ваши советы, как благодарна!

– Всегда обращайтесь, как только будет необходимость. Ни малейших сомнений! Я всегда свободен для вас.

– Да, крутишься тут как белка в колесе… Что-то главное мимо глаз проходит… – почти натурально всплакнула директриса.

– Как я вам благодарна за ваши советы!

– Производство ваше наитруднейшее, стоит ли сетовать на нерадивых? Где же их, хороших, взять в таком количестве? Вы – наш маяк.

Председатель комиссии длинным взглядом смотрел на неё – глаза Людмилы Сергеевны сияли небесной чистотой. Так ворковали они, стоя на крылечке, рядом – машина председателя, а я стояла, карауля подходящую минутку, чтобы вклиниться в столь задушевный тет-а-тет. Хотелось, «не отходя от кассы», узнать о результатах. Метрах в десяти от крылечка блистали красной нитрой новенькие «жигули». Откуда?

– Здравствуйте, – нагло влезла я в любезный обмен комплиментами, так и не дождавшись паузы (они, как петушка и кукух, всё более бурно изливали друг на друга разгоравшуюся страсть, похоже, назревает служебный роман, или хотя бы новелла).

– Здравствуйте, – ответила Людмила Семёновна. На её лице изобразился «мильон терзаний». Председатель не обратил на меня никакого внимания, а он– то мне и нужен был!

– Здравствуйте, товарищ… простите…

– Добрый день, – сухо ответил он, так и не назвавшись, но зачем-то втягивая кругленький живот.

– А вы… милочка, бегите к детям, – сразу вдруг ослабшим, истерично-упадочным голосом сказала Людмила Сергеевна. – Я к вам зайду.

– Когда? – настаиваю я, она раздражённо отвечает:

– Попозже. По-том!

– Мне сейчас хотелось бы узнать…

Однако директриса тут же отвернулась от меня.

– Вы представляете, – она тут же громко заговорила с председателем комиссии, – у нас даже воспитателям надо повторять одно и то же по сто раз.

Не назвавшийся товарищ не проявлял ко мне, по-прежнему, никакого интереса. Даже, похоже, не очень рассердился на мою наглость. Смотрит из-под очков на Людмилу Семёновну, второй подбородок вылез на узел галстука.

Вот хмырь!

Результаты проверки стали известны только через два месяца. Ознакомившись с актом, непонятно как попавшим в мою профсоюзную папку, – а я и в этом году была «производственным сектором», – я начала тихо закипать. Медленно, но неотвратимо надвигался приступ неконтролируемой ярости. Поезд уже скрылся в туннеле. На час дня было назначено профбюро, но пока явилась только Татьяна Степановна.

– Послушай, дорогая и уважаемая! – еле сдерживая бешенство, начала я (мы уже с ней крепко накоротке – никакого политеса). – Ты, видно, решила окончательно со мной рассориться?

– А что такое?

Она тупо делала вид, что ничего не понимает.

– А то, что ты, оказывается, девушка из породы «пёстрых».

– Какой, какой породы, милочка?

Она в точности скопировала интонацию Людмилы Семёновны.

– Какой породы? Да той самой, про которую сказано, что они совесть до дыр износили и имеют по два языка – чтобы болтать то тем, то другим. По ситуации.

– Я попрошу!

И она снова приняла независимый и гордый вид: начальница надо мной, не подруга, к тому же – «лучшая»… Итак, уже смело можно констатировать: очередной раунд нашей «дружбы» скоротечно заканчивался…

– Ладно, проехали. Но учти, я пойду выше. Это только начало. Вы за всё ответите. И скажи, что это за «жигули» тут стоят? Откуда эта красная машина? Такой статьи в бюджете нет – персональный лимузин для администрации.

Про лимузин она, похоже, предпочла не услышать.

– Управа найдётся и на вас! – сразу перешла на личности она. – Фактик с Бельчиковым – не фантик от конфет. Публичный факт. Ты же делаешь всё напоказ! Смотрите все, какая я разумная преумная, смелая и честная! Вот и допрыгалась. Факт рукоприкладства был. И никто тебя за это по головке не погладит. Это преступление.

Она в пылу полемики снова перешла на «ты» – но оно было уже совсем не дружеским. Тут меня прорвало. Так всё-таки это было специально устроено – специально под приезд комиссии! А мы уже в отряде этот случай обсудили – Бельчиков покаялся и повинился. Никаких вопросов не должно было быть. Все сошлись на том, что в той ситуации это всё же лучше, чем разборки в кабинете директора, которые неминуемо заканчивались или закладкой в психушку или отправлением на комиссию по делам несовершеннолетних. Бельчиков сам замазал выбоину шпаклёвкой, закрасил часть испорченной стены краской и ходил уже за мной хвостиком, повторяя непрестанно одно и то же:

«Только не в колонию, не хочу в психушку…»

Это меня и огорчало и радовало – как, однако, легко ими манипулируют, но хоть раскаялся искренне?. Но сама себя, я, конечно, очень огорчила. – Татьяна Степановна опять меня обвела вокруг пальца. Я когда-нибудь поумнею?

Сумбур обвинительной речи, наполовину состоявшей из: «Да что ты говоришь!», мой растрёпанный вид – всё это значительно умаляло весомость моих аргументов. А «пёстрая», откровенно наслаждаясь, моим бессилием, стояла молча уже и кивала головой, как китайский болванчик. Руки у меня тряслись, я прекрасно понимала, как нелепо я выгляжу, но остановится я уже не смогла. Она же не сказала больше ни слова. Заседание профбюро перенесли на следующую неделю.

Для начала я решила всё-таки пойти к Людмиле Семёновне. Начнём распутывать клубок старых противоречий. Первое: откуда бельё без штампов в кастелянной? Начнём с этого. Главное, за ниточку верно потянуть, а там уже клубок сам собой распутается.

– Белья без штампов у нас не было, – говорит она спокойно и с глубоким сожалением смотрит на меня – мол, опять перегрелась.

– Я помню – было. И все воспитатели подтвердят.

– Это не доказательство. Хоть один комплект без штампов вы можете предъявить?

– Вы отлично знаете, что всё арабское бельё из детского дома таинственно вдруг исчезло. Могу предположить, что его украли.

Она разводит руками.

– На нет и суда нет.

– Думаю, это не так. Она разводит руками.

– Что вы вспомнили столетнюю историю? Какое-то грязное бельё. Охота вам?

Иду к кастелянше – нашей вечной молчунье. Муж её уже не работал в детском доме.

О, чудо! В кои-то веки она разомкнула уста!

– Про бельё забудьте – поезд ушёл. А про «жигули» могу сказать. Это на деньги, которые завод перечислил вашему отряду за работу на базе.

– Ничего про это не слышала, – говорю я, просто ошалевая от возмущения.

– Это как поощрение, – объясняет она.

– Замечательно. А вы сможете подтвердить этот факт на суде?

– Нет.

– Почему?

– Потому что потом меня никуда не возьмут на работу. Моей фамилией подписаны все акты на списание. И актом за моей подписью провели покупку «жигулей».

– А что с актами на списание?

– Половина из них подложные. И меня сразу продадут.

– А ещё что? Чего вы ещё боитесь?

Она недолго мнётся, потом говорит:

– Я колюсь.

– Я знаю. И что?

– Что со мной бывает в этом состоянии, не всегда помню…

– Но это же опасно!

– Знаю. А куда деваться? И потом, всюду ведь так. Только здесь куски пожирнее, и легче достаются. Так что моя должность – блатная. На неё так просто не устроишься. Хотя и зарплата мизерная – восемьдесят рублей.

Спрашиваю дальше.

– А что, Людмила Семёновна, правда, такая всесильная?

– Она богатая. Больше связями. В прошлом году зав. роно по её ходатайству получил квартиру. Против неё не пойдёт.

– Откуда у неё такие бабки?

– От шефов. На сирот все дают. Ну а она средствами управляет, как знает.

– Видно, у этих людишек такой порядок – сидеть на двух стульях.

– Всюду такой порядок, Ольга Николаевна. Просто вы этого раньше не замечали. До поры до времени это скрывают.

– Похоже, что так, – соглашаюсь я.

– А нам с мужем вас жалко. Воруют здесь все по-чёрному. Это уже привычное дело. А на должностях материально ответственных такие вот, как я.

– Вам надо лечиться. Ваша болезнь может принести вам большие беды, – говорю я, но она даже не кивнула мне в знак согласия.

– Я хроник. Бесполезно.

– Тем более, надо лечиться.

– Негде. Для таких, как я, ничего нет. А в ЛТП только хуже человеку делают – потом он уже никогда нормальным не становится, если там хоть раз побывал.

Крыть нечем. Но неужели ничего с этим нельзя сделать? Неужели эта преступная система столь неуязвима? И такие, как наша директриса, будут царить вечно и безнаказанно? Нет, хитра, каналья, да на этот раз ошибочка вышла! Людей запугали, затуркали, но не настолько же, чтобы вообще ничего не понимать?!

Просто пока народ безмолвствует, выжидает…

Матрона зыркает сурово, но от прямых комментариев воздерживается. Надежда Ивановна хотя и молчит, но глаза просят милости: «Это полный финиш – мы итак уже почти трупы…» Ну, а мне ждать больше нечего: последнее средство, когда бездействуют инстанции – это обратиться в газету. Этого она, уж точно, убоится. Хорошо, что хоть чего-то эти «деятели» ещё боятся!

«Уважаемая Таисия Владимировна! – начала я сочинять донос на гетмана-злодея – надо же ввести в курс дел заведующую отделом школ газеты «Правда» (а то ведь простой народ до неё* не допускают, вечно в толпе референтов или экспертов, как тут можно быть «ближе к правде жизни»?) – Простите, что с нашими «домашними» проблемами обращаюсь в центральный партийный печатный орган, но все доступные пути уже испробованы и не привели к желаемому результату.

Речь идёт о судьбах ста пятидесяти детдомовских детей. Нарушения, допускаемые администрацией, лежат, как говорится, на поверхности, тем не менее, результаты проверки районными комиссиями и горкомом профсоюза не подтвердили наличия нарушений. Более того, в заключении по результатам проверки отмечен «положительный сдвиг»…

Кратко перечисляю наиболее острые моменты:

1. Грубые финансовые нарушения, подлежащие расследованию работниками прокуратуры.

2. Совместительство директором ставки врача, и нередко – завхоза. При этом совершенно очевидно, что врачебная деятельность осуществляется формально, с преступным равнодушием. За прошедший год ни один больной воспитанник детского дома ни разу не получил квалифицированной медицинской помощи. В особо тяжёлых случаях детей отправляли в больницу. Если же больница отказывалась брать детдомовцев – ведь за ними некому осуществлять уход в частном порядке! – и тогда больные дети оставался в спальне, заражая простудными или инфекционными заболеваниями остальных ребят. Всё лечение сводилось к выдаче больному горсти таблеток, приём которых никем не контролировался.

3. Из-за отсутствия диспансеризации и своевременной диагностики десятки детей страдают хроническими заболеваниями. Косоглазие, ушные воспаления, язвы желудка вообще не лечатся. Потеря зрения детдомовцами за год в среднем составляет 10–15 %. Если ребёнку нужны очки, то обзавестись ими можно только за воспитательский счёт.

В результате халатного отношения к своим обязанностям, при прямом попустительстве врача и директора (в одном лице) в детском доме имел место смертельный случай – от саркомы погибла десятилетняя девочка, которую в течение трёх лет, с момента обнаружения заболевания, ни разу не осмотрел специалист. А ведь девочка страдала – жалобы на боли не прекращались всё это время.

4. В октябре прошлого года в детскую психиатрическую больницу было направлено на так называемое «обследование» более тридцати воспитанников детского дома. «Оздоровительная» кампания была предпринята с целью преобразования нашего детского дома общего типа во вспомогательный интернат для детей с задержкой развития и психическими отклонениями. Чтобы получить законную возможность для преступного преобразования, необходимо иметь документально оформленный диагноз на 20–25 % воспитанников – с этой целью в больницу и были направлены, наряду с детьми, вероятно, нуждающимися в таком обследовании, и вполне здоровые дети. Статус специнтерната автоматически устранил бы ряд проблем, нуждавшихся в решении, и позволил бы администрации легко скрывать низкий уровень воспитательной работы в детском доме. Кроме того, воспитатели получали бы надбавки, а группы сократились бы до 15 человек. Однако, несмотря на то, что по заключению врачей больницы большинство обследованных детей всё же были признаны психически здоровыми, в этом году снова затевается аналогичная акция. В больницу кладут также и «трудных» детей, «с характером», у которых с воспитателем «нет контакта». Вместо выяснения причин поведенческих особенностей, «трудным» детям стараются поскорее нацепить ярлык «отягощенной наследственности» и т. д.

И эти, фактически здоровые, дети также лежат месяцами в психиатрической больнице и проходят полный курс лечения, к примеру, от шизофрении. У меня есть вполне обоснованное подозрение, что на них просто тестируют новые препараты. А ведь это далеко не так безобидно, как может показаться на первый взгляд. Ведь психотропные препараты по-разному действуют на больных и здоровых людей. Здорового человека легко можно сделать психически больным, если начать пичкать его таблетками или колоть лекарствами, предназначенными для подавления симптомов, к примеру, паранойи или шизофрении.

5. В августе этого года в нашем детском доме при невыясненных обстоятельствах погибла девочка – воспитанница первого (моего) отряда Ринейская Лена. Девочке было всего пятнадцать лет. Официально эта трагедия была объявлена несчастным случаем. Но я предполагаю, что это было убийство. Девочка была, конечно, проблемной, но сдвиги в её поведении в лучшую сторону всё же наметились, и с ней можно было работать. Затяжная депрессия из-за разлуки с отцом, который отбывал наказание, на фоне непрекращающихся конфликтов с директором детского дома, наконец, изъятие Лены из отряда в летний период, конечно, могли сделать девочку практически неуправляемой. Предшествовавший конфликт с директором детского дома (девочку хотели насильно отправить в спец. ПТУ другого города), возможно, и был последней каплей, чаша терпения администрации переполнилась, и, как радикальное решение трудной проблемы, – внезапно последовала таинственная смерть Лены. Никакого следствия по этому делу не велось. Но ведь это вопиющий факт!

1. В сентябре этого года директор детского дома приобретает за счёт «неформальных» вливаний «Жигули», и это в то время, когда не находится минимум средств, чтобы отремонтировать детдомовский автобус… Нет денег также и на другие насущные нужды: к примеру, воспитатели вынуждены за свои личные деньги отвозить воспитанников на летний отдых, потому что дети небольшими группами отдыхают в различных лагерях, и воспитатель не всегда управляется отправить весь свой отряд организованно, с колонной отъезжающих.

2. Построить свой лагерь детский дом мог бы уже давно, и воспитатели согласились бы работать летом, но директор отвергает всякий раз предложения такого рода – ведь для неё гораздо проще на целых три месяца отправить детей с глаз долой, тем более что путёвки шефы нам выдают бесплатно!

3. Шефские деньги, щедрым потоком льющиеся на наш детский дом, уходят неизвестно куда. И вот теперь эта покупка авто лично для директора! Хотя вопрос о ремонте автобуса стоит давно, на экскурсии и в театр воспитатели возят детей городским трас портом – по тридцать и более человек. А ведь директор имеет ежемесячно оплаченные талоны на такси для служебных поездок, так зачем же ещё и «Жигули»?

Таисия Владимировна! Прошу вас, помогите хоть вы нам, воспитателям этого детского дома! Или посоветуйте, к кому мы можем обратиться, чтоб защитить наших воспитанников от произвола.

Письмо я подписываю лично, но это наше коллективное мнение, люди боятся мести со сторон директора, мне же терять нечего, так как противостояние достигло апогея.

Мой адрес…»

Ждала неделю, другую, потом уже стала забывать о нём.

И вдруг звонок – домой, рано утром.

– Алло! Ольга Николаевна? Это из «Правды» по вашему письму..

– Ой, Таисия Владимировна?!

– Она самая. Здравствуйте.

– Здравствуйте! И что, мы можем надеяться? Молчание… Потом уже другим тоном:

– Видите ли, наша газета – орган всесоюзный, и вам, мне кажется, сначала надо попробовать призвать на помощь городскую парторганизацию, если уж район не желает с вами иметь дело.

– Район-то желает, только не того, что нам надо.

– Ну, вот и пишите в горком.

– Оххх… Но ведь всё пойдёт по кругу! Техника известна. Бывало, что писатели направляли послания на имя даже генсека.

– И что?

– Всё возвращалось в роно…

Она снова помолчала, потом со вздохом лёгкого раздражения, сказала:

– Всё же советую вам написать в горком. Изложите всё подробно, лучше на машинке – так легче читать. И пошлите сразу же. Ковать железо надо, пока оно горячо.

– Ладно.

– Так я сдаю ваше письмо в архив? – уже куда бодрее сказала она.

– Ну, раз так надо…

– Хорошо. Так я, значит, снимаю ваше письмо с контроля?

– Значит, снимаете.

– Спасибо. По договорённости с вами… Алло?

– Да, конечно.

И в тот же вечер я села за новое письмо.

«В горком КПСС, в отдел детских домов и школ-интернатов

Уважаемая Светлана Акимовна! Убедительно прошу принять меня по вопросу детского дома, в котором я работаю воспитателем. Дело в том, что…»

Через две недели пришёл ответ.

«Сообщаем, что ваше заявление, поступившее в городской комитет КПСС, поручено рассмотреть районному комитету КПСС.

Сектор писем общего отдела горкома КПСС».

Так я впервые столкнулась с полной бессмыслицей бюрократического абсолютизма – громоздкая многоэтажная административная система позитивно, хотя и весьма инертно реагировала только на толчки сверху. Сигналы sos из нижних слоев общества ею вовсе не воспринимались. Зато она легко поддавалась коррозии взяток и взаимовыгодных услуг по принципу: «ты мне, я – тебе». Система в этом случае заводилась мгновенно, и разрушительная, общественно вредная деятельность одномоментно и бурно закипала сразу на всех фронтах…

Однако институт самозащины общества под скромным названием «письма трудящихся» пока никто не отменял. И я строчила и строчила эти жалобные письма.

Ответы были словно под копирку – передать вниз по цепочке. И так шло до тех, пока жалоба не попадала в руки того, на кого она и была написана.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.