Петр Александрович Плетнев (1792–1862)

Петр Александрович Плетнев

(1792–1862)

Сын бедного сельского священника, рано остался сиротой, учился в тверской духовной семинарии, затем в петербургском Педагогическом институте. Кончил курс в 1817 г. Преподавал словесность в женских институтах и кадетских корпусах. Писал стихи. Познакомился с Дельвигом, Жуковским, Пушкиным. Поздними вечерами возвращались они с Пушкиным с суббот Жуковского и в одушевленных беседах не замечали дальних петербургских расстояний. Сношения ограничивались пока обыкновенным знакомством, а вскоре Пушкин был выслан из Петербурга. Из Кишинева Пушкин по поводу одного стихотворения Плетнева писал брату Льву: «Мнение мое, что Плетневу приличнее проза, нежели стихи; он не имеет никакого чувства, никакой живости, слог его бледен, как мертвец. Кланяйся ему от меня (т. е. Плетневу, а не его слогу) и уверь его, что он наш Гете». Бесцеремонный Левушка показал письмо Плетневу. Плетнев ответил Пушкину стихотворением, которое было бы прекрасно, будь оно ровно в десять раз короче:

Я не сержусь за едкий твой упрек:

На нем печать твоей открытой силы;

И может быть, взыскательный урок

Ослабшие мои возбудит крылы.

Твой гордый гнев, скажу без лишних слов,

Утешнее хвалы простонародной:

Я узнаю судью моих стихов,

А не льстеца с улыбкою холодной…

и т. д.

По поводу этого стихотворения Пушкин, попеняв брату за его нескромность, писал: «Послание Плетнева, может быть, первая его пьеса, которая вырвалась от полноты чувства. Она блещет красотами истинными. Он умел воспользоваться своим выгодным против меня положением; тон его смел и благороден». А самому Плетневу ответил задушевным письмом, положившим начало прочной их дружбе, продолжавшейся до самой смерти Пушкина. Плетнев был человек «услужливый», как назвал его Пушкин, деловитый и исполнительный. Живя постоянно в Петербурге, он заведывал изданием произведений Пушкина. «Я был для него всем, – писал Плетнев, – и родственником, и другом, и издателем, и кассиром. Пушкин, находившись по большей части вне Петербурга, то в Новороссийском краю, то в своей деревне, беспрестанно должен был писать ко мне, потому что у него не было других доходов, кроме тех денег, которые собирал я от издания и продажи его сочинений. Привычка относиться во всем ко мне, опыты прямодушия моего и – может быть – несколько счастливых замечаний, которые мне удалось передать ему на его сочинения, до такой степени сблизили его со мною, что он предварительно советовался с моим приговором каждый раз, когда он в новом сочинении своем о чем-нибудь думал надвое. Присылая оригинал свой ко мне для печатания, он прилагал при нем несколько поправок или перемен на сомнительные места, предоставляя мне выбрать для печати то, что я найду лучше». Сношения Плетнева с опальным Пушкиным обратили на себя внимание, и приказано было навести справки о Плетневе. Полиция ответила: «Служит с отличным усердием, женат; поведения весьма хорошего, характера тихого и даже робкого, живет скромно». Несмотря на такой отзыв, за Плетневым был учрежден секретный надзор. Стихи он вскоре перестал писать и перешел к критическим статьям. Он держался мнения, что о плохих произведениях писать не стоит, а в хороших надо больше обращать внимание на хорошие стороны; статьи его поэтому были неизменно благожелательны и мягки. Темпераментному Пушкину это мало нравилось, и он писал Плетневу: «Брат Плетнев! не пиши добрых критик! будь зубаст и бойся приторности!»

С 1826 г. Плетнев, рекомендованный Жуковским, преподавал русский язык и словесность в царском дворце – великим княжнам, а потом и наследнику Александру Николаевичу. В 1832 г. занял кафедру русской словесности в Петербургском университете. Пушкин очень любил Плетнева. Ему он посвятил «Евгения Онегина»:

Не мысля гордый свет забавить,

Вниманье дружбы возлюбя,

Хотел бы я тебе представить

Залог достойнее тебя,

Достойнее души прекрасной,

Святой исполненной мечты,

Поэзии живой и ясной,

Высоких дум и простоты…

и т. д.

В последние месяцы жизни озлобленный, с издерганными нервами, Пушкин тянулся к уравновешенному, незлобливо-мягкому Плетневу, в беседах с ним выше всего ставил в человеке качество благоволения, видел это качество в Плетневе, завидовал его жизни. Плетнев был высокого роста, крепко сложенный, приятной наружности; говорил тихо, как будто стыдливо. И. С. Тургенев, бывший его слушателем в конце тридцатых годов, рассказывает: «Как профессор русской литературы Плетнев не отличался большими сведениями; ученый багаж его был весьма легок; зато он искренно любил свой предмет, обладал несколько робким, но чистым и тонким вкусом, и говорил просто, ясно, не без теплоты. Кроткая тишина его обращения, его речей, его движений не мешала ему быть проницательным и даже тонким, но тонкость эта никогда не доходила до хитрости, до лукавства. Для критика ему недоставало энергии, огня, настойчивости; прямо говоря, – мужества. Он не был рожден бойцом. Пыль и дым битвы – для его гадливой и чистоплотной натуры были столь же неприятны, как и сама опасность, которой он мог подвергнуться в рядах сражавшихся. Притом его положение в обществе, его связи со двором так же отдаляли его от роли критика-бойца, как и собственная его натура. Оживленное созерцание, участие искреннее, незыблемая твердость дружеских чувств и радостное поклонение поэтическому – вот весь Плетнев».

После смерти Пушкина Плетнев взял на себя редактирование его журнала «Современник». Но и в области журналистики он оказался таким же «блондином» (употребляя выражение Достоевского о поэте А. Плещееве), – каким блондином был и в поэзии, и в критических статьях, и в жизни. Журнал успеха не имел и в конце концов был передан Плетневым другим лицам. В 1840 г. Плетнев, оставаясь профессором, был избран в ректоры, переизбирался еще два раза, в 1849 г., с изменением устава, был ректором по назначению от правительства. И оставался ректором до 1861 г., исполняя также в отсутствие попечителя и его обязанности. Со студентами Плетнев был мягок, приветлив и доступен, но мягок был и с начальством, так что мог удержаться на своем посту в течение свирепейшей реакции, наступившей после 1848 г. Иногда он шел даже дальше того, что требовалось законом. Никитенко, например, рассказывает: в качестве председателя цензурного комитета Плетнев жестоко притеснял неприятные ему журналы, особенно «Отечественные записки» с ненавистным ему Белинским. Требовал, чтобы цензурный комитет запретил «Отечественным запискам» печатать переводную беллетристику на том основании, что она не значилась в утвержденной программе журнала, хотел запретить «Библиотеке для чтения» печатать переводные романы, потому что ей были разрешены только переводные повести, и т. п. Уже в сороковых годах Плетнев занял глубоко консервативную позицию, восторженно приветствовал «Переписку» Гоголя, враждебно относился к Грановскому, Лермонтову, Некрасову.