2

2

Что же представляло собой место назначения этапа – пересыльный лагерь УСВИТЛ[673]?

За аббревиатурой скрывалось Управление Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей – административная структура Дальстроя. Сам же Дальстрой был могущественной организацией и самым что ни на есть государством в государстве, своего рода «Ост-Индской компанией» ОГПУ–НКВД, независимой от всяких там местных властей. Основанный в 1932–1933 годах для комплексного освоения и эксплуатации природных ресурсов северо–востока Сибири, он обрел и проявил себя главным образом в колымском золоте. В течение почти двадцати лет[674] Дальстрой ежегодно получал почти по сотне тысяч «зэков», или зеков[675], но из-за высокой смертности их общая численность редко превышала 200 тысяч душ. Всего же за 1932–1956 годы в системе Дальстроя перебывало не менее 2 миллионов человек.

Первым начальником Дальстроя был «воспетый» Шаламовым Эдуард Петрович Берзин (1893–1938), начинавший еще в 1931 году на строительстве Красновишерского целлюлозобумажного комбината: его арестовали 29 ноября 1937 года, в поезде Москва–Владивосток, на станции Александров, и расстреляли 1 августа 1938 года. Вторым – с 21 декабря 1937 по октябрь 1939 гг. – был старший майор гб Карп Александрович Павлов (1895–1957, покончил жизнь самоубийством), третьим – комиссар гб 3 ранга Иван Федорович Никишов (1894—1958), задержавшийся в Магадане до декабря 1948 года. При Павлове начальником УСВИТЛа (с декабря 1937 по сентябрь 1938 гг.) был Степан Николаевич Гаранин (1898—1950), прославившийся своей безудержной жестокостью и арестованный в сентябре 1938 года[676].

Место для пересыльного лагеря было выбрано безлюдное и доступное: бараки оседлали пологий южный склон Саперной сопки[677], так что из лагеря хорошо было видно и море (Амурский залив), и таежные сопки; естественной границей служил и обрывистый берег Амурского залива. С юга лагерь был ограничен нынешней Днепровской улицей, с севера – Печерской, а с востока – Областной, долгое время служившей северным выездом из города[678].

Приветливым это место не назовешь. «Это был уголок каменистых гор и сопок, на которых не росла даже трава. Территория была обнесена колючей проволокой высоко-высоко. А внутри на горных сопках стояли бараки и натянутые холодные палатки» – так описывал пересылку Ю.И. Моисеенко[679]. Тем не менее пересылка считалась сравнительно благополучным лагерем: обтянутые брезентом добротные бараки из доски-шестерки[680], трехэтажные нары (в летние месяцы бывал и четвертый «слой» – лежали и на полу), «буржуйка», баня, больница, да и начальство особо не зверствовало – в пределах своей огороженной зоны по лагерю днем можно было свободно передвигаться[681].

Д.М. Маторин рассказывал, что пересылка на «Второй Речке» состояла из двух частей: в первой находились уголовники, или «урки» (около 2 тысяч человек), во второй – политические, или «контрики», причем во второй части были три различные зоны: мужская (5–7 тысяч человек)[682], женская (2 тысячи человек) и «китайская» (3 тысячи, по его словам, эмигрантов из Харбина). Итого в лагере – от 10 до 12 тысяч зэков. Между зонами – десятиметровые полосы; женская была огорожена еще двумя рядами колючей проволоки, а «китайская» – забором. Двух– или трехэтажная больница была в «урочьей» зоне; в зоне «контриков» стоял комендантский барак и больничка на двенадцать коек (изолятор).

Зимнее население лагеря было, конечно, много меньше. Согласно инженеру Н.Н. Аматову, прибывшему в лагерь 31 декабря 1937 года, новый 1938 год там встречало около 3 тысяч человек[683].

По В.Л. Меркулову, лагерь делился на три зоны: две каэpовские (то есть «контриков») и одна «китайская» (для китайцев Приамурья). Та часть лагеря, где содержались «контрики», называлась «Гнилой угол», или «Тигровая балка». Эти зоны были окружены колючей проволокой; на ночь выпускали собак. К первой зоне относились бараки с 1-го по 6-й, ко второй – с 7-го по 14-й, «китайская» зона включала еще шесть бараков. К первой зоне примыкало два женских барака. В центре была больница и душ с холодной водой[684].

В бараках мужской зоны, согласно Милютину, размещалось по 600 человек[685].

Женская зона представляла собой огромный огороженный колючей проволокой и основательно загаженный двор, пропитанный запахом аммиака и хлорной извести. Колоссальный барак с тремя ярусами нар был царством клопов и вшей[686].

Собственно, жирные бесцветные вши и крупные черные клопы господствовали по всему лагерю, переползая из зоны в зону. А с ними «заодно» расползались тиф и дизентерия – и косили, косили людей, высвобождая нары и лучшие места в бараках для всё новых и новых последующих.

Редкий мемуарист забывает помянуть лагерных насекомых:

Зона для «контриков» уже была заполнена. Наша часть зоны насчитывала около двух тысяч. А сколько таких зон – трудно сказать. Бараки переполнены, люди располагались на улице. Строили палатки из одежды и одеял, подкапывались под здание барака и располагались под полом. У меня и моих стариков не было лишней одежды. Отчаяние толкнуло на решительный шаг. Прямо переступая через лежащих на полу людей и находя между телами промежутки, мы валились и засыпали счастливыми, что попали под крышу. Как ни тесно, но нашлось место на полу и нам. Над нами стояло еще три ряда нар с плотно лежащими людьми. Первые ночи не было места и на полу. Садились на край нижнего яруса. Сон сваливал сидящих людей, а лежащие счастливцы зло отпихивали падающих. Человеки боролись за жалкое логово, за возможность вытянуться во сне. Но находились и такие, кто скрючивался, принимая самую малогабаритную позу, чтобы дать другому возможность поспать. По людям ползали вши. Дизентерия и тиф освобождали места, занимаемые с радостью измученными людьми. Однажды была устроена и баня. Среди поля стояли души. Раздевались на улице, получали какие-то два укола и шли под душ. Уже было холодновато, и часть людей проходила мимо душей, в «чистое отделение». Здесь получали белье. Получил было и я, но увидев ползавших по стираному белью вшей, взять его отказался. Мне казалось, что собственные вши менее опасны.

В зоне был пригорок. С него была видна деревянная постройка с окнами. Это больница. Невдалеке стояли две печи для сжигания трупов. Трупы несли туда из больницы довольно часто. Это зрелище как-то примелькалось, и мало кто обращал на него внимание. Смерть освободила и для нас место на полу и, частично, на нижних нарах.[687]

Пересыльный лагерь был своеобразным ситом и сортировочным пунктом сразу в нескольких смыслах слова. Во-первых, политических («контриков») тут отделяли и содержали отдельно от уголовных («урок»), что было для первых огромным, хотя и кратковременным, облегчением. Во-вторых, людей сортировали по их физическому состоянию. Более крепких и сравнительно здоровых отправляли морем на Колыму, остальные же попадали в «отсев» (часть зимовала на пересылке, а большинство – в основном, инвалиды – направлялось на запад, в Мариинские лагеря недалеко от Кемерово)[688].

Пересыльный причал – «ворота на Колыму» – был всего в нескольких километрах, на мысу Калузина[689]. Плыть до Нагаево – следующих «ворот» и аванпорта колымской столицы Магадана – около семи суток. На каждый морской этап отбиралось от 6 до 9 тысяч человек, грузившихся в трюмы специальных, с нарами в 3–4 яруса, дальстроевских барж-пароходов, совершавших за навигацию 12–15 рейсов каждый[690].

Сроки пребывания в транзитном лагере были непредсказуемы. Евгения Гинзбург писала:

Для некоторых это был только перевалочный пункт, с которым расставались через несколько дней. Другие находились здесь целыми месяцами. А отдельные придурки, сумевшие приспособиться к требованиям здешнего начальства, жили здесь годами.[691]

О кормежке И.С. Поступальский вспоминает так: баланда (суп из крупы или чечевицы), перловая каша, иногда кусок селедки, летом даже зеленые помидоры. По словам раздатчика (будущего академика Е.М. Крепса), рацион был такой: утром – хлеб и кипяток, на обед и ужин – баланда, разваренное мясо или рыба, каша. Всех заставляли пить заменитель витаминов – хвойную настойку: считалось, что она помогает от цинги. В. Новоконов иначе, как варевом, эту настойку не называет. Он же свидетельствует:

Единственно, что могло принести радость, – это прекрасная погода, удивительная солнечная осень и возможность свободного общения. Двери бараков на день не закрывались.[692]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.