3

3

А между тем события развивались – и несколько неожиданным для всех образом. По инициативе Виталия Шенталинского в декабре 1988 года была создана Всесоюзная комиссия по литературному наследию репрессированных и погибших писателей при СП СССР («Большом союзе», как его тогда называли). Ее председателем стал председатель «Большого союза» В.В. Карпов, а заместителями председателя – А.В. Жигулин и В.А. Шенталинский[883]. Наверху ее поддерживал и курировал Александр Николаевич Яковлев, давший прокуратуре и КГБ СССР четкие поручения о поиске и о возврате рукописей лиц, репрессированных в годы культа личности[884].

Пробивая в течение целого 1988 года идею такой комиссии, Шенталинский приложил к какому-то из обращений список из тринадцати писательских имен, вопрос о наследии которых общественность волнует больше всего. Компанию О.М. в этом списке составили Бабель, А. Веселый, Воронский, Гумилев, Катаев, Клюев, Кольцов, Пильняк, Приблудный, Святополк-Мирский, Флоренский и Чаянов. И на каком-то этапе, реагируя на поручение секретаря ЦК, Прокуратура обработала этот списочек:

Секретно

Секретарю ЦК КПСС товарищу Яковлеву А.Н.

Уважаемый Александр Николаевич!

Во исполнение Вашего поручения о розыске и возвращении в литературный оборот рукописей и писем ряда писателей, репрессированных в 30-е годы, Прокуратурой Союза ССР совместно с КГБ СССР проведена работа по розыску и изучению соответствующих архивных материалов.

Проверкой установлено, что указанные в представленном списке писатели были действительно незаконно осуждены в 30-е годы. Согласно имеющимся документам, изъятая при аресте Кольцова (Фридлянда) Михаила Ефимовича переписка с писателем И.Г. Эренбургом и другие материалы были направлены 21 января 1965 года в Институт мировой литературы имени А.М. Горького для постоянного хранения.

При арестах Воронского А.К. и Овчаренко Я.П. (Ивана Приблудного) рукописи не изымались.

Что касается личных записей, рукописей и писем Бабеля И.Э., Кочкурова Н.И. (Артема Веселого), Катаева И.И., Святополка-Мирского Д.П., Чаянова А.В. и Пильняка (Вогау) Б.А., изымавшихся при их аресте, то установить их судьбу в результате тщательных поисков и дополнительной проверки, осуществленной КГБ СССР, не представилось возможным.

Генеральный прокурор СССР А.Я. Сухарев[885]

Разумеется, и этот результат был подобен прорыву плотины.

Пролился свет на то, что происходило или, по крайней мере, что могло происходить, с писательскими архивами, изымавшимися при арестах. Но в большинстве случаев найти их «не представлялось возможным», то есть – по миновании надобности – их попросту уничтожали. Но в некоторых случаях их могли и передать на государственное хранение, как это произошло, например, с архивом М. Кольцова.

Но одна деталь в письме Сухарева, по меньшей мере, изумляет: это отсутствие упоминаний об О.М.! Ведь только что, – и года не прошло! – Прокуратура реабилитировала его и выяснила судьбу его архива. Почему же молчок об этом в письме? И почему о реабилитации Мандельштама уважаемой комиссии стало известно не от Роберта Рождественского или хотя бы того же В. Андреева, а только из уст прокуроров А.Н. Омельченко и А.В. Валуйского? И почему так поздно – спустя почти два года после того, как она произошла?[886]

Вместе с тем и Комиссия Карпова-Шенталинского столкнулась с той же проблемой, что и Мандельштамовская комиссия Союза Писателей: с нежеланием органов знакомить посторонних с первоисточниками. Но с какой стати мы должны им верить, если до сих пор они только и делали, что нас обманывали?..

Со всей остротой это почувствовал В. Шенталинский, говоривший своему председателю В.В. Карпову:

Это надувательство, нас просто водят за нос. Мы сами должны познакомиться с делами. Иначе люди скажут: ваша комиссия – только ширма для того, чтобы закрыть, а не открыть архивы. И будут правы!..[887]

Потребовалось еще немало усилий и времени, прежде чем и эту плотину прорвало. А точнее – смыло цунами распада СССР.

Уже в 1990 году доступ к самим делам получил В.А. Шенталинский, по мере освоения материала публиковавший его в периодике[888], а еще раньше – в 1989 году – доступ к гумилевским материалам в таганцевском деле получил Сергей Лукницкий – писатель и юрист, немало потрудившийся для политичесой реабилитации кумира своего отца и своего собственного кумира[889]. А весной 1991 года доступ к архивам КГБ получил и Станислав Куняев, работавший над биографией Есенина и запросивший в КГБ несколько десятков уголовных дел, заведенных на людей есенинского круга. Потеряв терпение, он позвонил по вертушке из СП СССР в Секретариат начальника КГБ, и его неожиданно соединили с «самим» Владимиром Александровичем Крючковым, председателем КГБ и будущим гэкэчэпистом, распорядившимся выдать Куняеву необходимые дела. Несколько месяцев работы в читальном зале Архива КГБ на Кузнецком мосту обернулись, не считая рукописных выписок и ксерокопий, десятками кассет текста, наговоренного на диктофон прямо из дел[890].

Позднее приоткрыл свои архивы и Большой дом в Ленинграде–Санкт-Петербурге, где специалисты смогли ознакомиться с делами Б.К. Лившица, Н.Олейникова и многих других писателей[891].

Если же вернуться к О.М. и собственным усилиям, то совершенно иначе, нежели в ЦА КГБ, обернулась аналогичная наша хлопота так? в ЦА МВД.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.