Многоликий и беспокойный
Многоликий и беспокойный
Андрей Григорьевич Шкуро сам творил свою легенду – и делом, и словом.
Основным источником сведений о его жизни и подвигах до сих пор остаются его собственные (или приписываемые ему) воспоминания – «Записки белого партизана». По версии издателей, они были записаны со слов Шкуро и обработаны полковником Беком в 1920–1921 годах, по горячим следам событий. Однако публикация их по разным причинам откладывалась. В 1936 году Бек уехал в Аргентину и увез рукопись с собой. Изданы мемуары были только в 1961 году, много лет спустя после смерти Шкуро и Бека. Разумеется, проверить их подлинность затруднительно. В них много неточностей и ошибок. Автор не сообщает никаких внятных подробностей о тех боевых действиях в Первой мировой войне, за которые офицер Кубанского казачьего войска Андрей Шкура получил награды; в то же время рассказывает истории, не подтверждаемые документально. Живых, ярких деталей, которые невозможно придумать и которые придают мемуарам убедительность, здесь вообще мало. Описания боев и походов поверхностны, изложены общими плакатно-победными словами. В общем, «Записки» производят впечатление недостоверных, построенных на основе уже сложившейся легенды.
Еще больше сказок рассказывали о Шкуро публицисты, журналисты, мемуаристы, псевдобиографы разных времен, от тогдашних до нынешних. Порой кажется, что некоторым мемуаристам при взгляде на легендарного батьку и при общении с ним в самом деле начинало мерещиться то, чего не было в действительности. Картинки из приключенческого романа для подростков.
Вот в 1944 году офицер Русской освободительной армии (по терминологии, принятой у нас, – власовец) Леонид Александрович Самутин повстречался с немолодым уже Андреем Григорьевичем Шкуро и так описал его внешность:
«…Лицо [Шкуро] было разрублено наискось от левого края лба через нос, правую щеку и вниз почти до шеи. Страшный удар! Но видимо, здоров был в молодости атаман! Выдержал такое ранение»[278].
Конечно, какой же удалой атаман без шрама на физиономии! Между тем на фотографиях, сделанных в это же самое время, ясно видно: следов такого рода ранений на лице бывшего белогвардейского генерала не имеется. Что, власовцу померещилось? Или Шкуро, как настоящий оборотень, мог менять свой облик?
В этом человеке переменчиво все: внешность, возраст, повадки, чин и фамилия. В воспоминаниях одних очевидцев он был роста маленького, нрава невоздержного, с глазами хитрыми; по свидетельству других – среднего роста, с добродушным лицом, в личном обиходе прост до аскетизма. Одни называют его бандитом, другие представляют чуть ли не образцом добродетели.
Макаров, адъютант Май-Маевского:
«Генерал-лейтенант Шкуро был среднего роста, блондин, тридцати одного года, с голубыми хитрыми глазами, курносый. В империалистическую войну он служил есаулом. Настоящая фамилия его – Шкура; для благозвучности сменил «а» на «о». Шкуро оказывал огромное влияние на [Кубанскую краевую] раду, заставил ее произвести себя в полковники, а потом в генералы. Он устраивал дикие оргии и отличался бандитскими наклонностями»[279].
Генерал Махров:
«Шкуро был блондином маленького роста, лет тридцати восьми, с круглым добродушным симпатичным лицом. Он был подвижен, как юноша, держал себя очень просто в противоположность всем генералам производства периода Гражданской войны» [280].
Обратим внимание: Макаров и Махров, описывая Шкуро в 1919 году, расходятся в определении возраста на семь лет. Махров изрядно состарил Андрея Григорьевича, Макаров чуточку омолодил; каждый при этом приблизил к своему возрасту: на самом деле в феврале 1919 года ему исполнилось тридцать три… Если, конечно, он не фальсифицировал дату рождения, не присвоил себе спасителевы лета – так же, как присвоил полковничий чин.
Фамилия, которую он себе придумал и на которую даже выправил документы у кубанских властей, должна была звучать важно и торжественно: Шкуранский. Но этот бульварно-графский вариант не прижился, и как-то само собой закрепилось волчье прозвание: Шкуро. Что касается чина полковника, то Андрей Григорьевич стал самочинно именовать себя полковником после окончательного распада старой армии, зимой 1918 года. Последний его документально подтвержденный чин до начала Гражданской войны – есаул, что соответствует капитану. Производство в войсковые старшины (чин, соответствующий подполковнику) в 1917 году – под вопросом.
В следующих строках своих воспоминаний генерал Махров, человек достаточно наблюдательный и острый в оценках, буквально тает от умиления, описывая нашего героя:
«В лице Шкуро я встретил человека сердечной простоты и доброты, без дерзновенных притязаний. Слухи о его пристрастии к пьянству совершенно не соответствовали действительности»[281].
Между тем в воспоминаниях барона Врангеля, бывшего начальника и патрона Махрова, образ Шкуро нарисован вовсе не такими нежными красками и больше походит на тот портрет гуляки и бандита, который изобразил Макаров:
«…Прибыл ко мне генерал Шкуро. Он с напускным добродушием и нарочитой простоватостью начал жаловаться на „строгое“ мое к нему отношение:
–?Сам знаю, что виноват, грешный человек, люблю погулять и выпить. Каждому из нас палка нужна. Треснули бы меня по голове, я бы и гулять бросил, а то гляжу, командующий армией, наш Май, первый гуляет, ну нам, людям маленьким, и сам Бог велел…»[282]
В другом месте скупой на эмоции Врангель, с трудом сдерживая негодование, изображает, как именно гуляли «маленькие люди»:
«Сплошь и рядом ночью после попойки партизан Шкуро со своими „волками“ несся по улицам города, с песнями, гиком и выстрелами. Возвращаясь как-то вечером в гостиницу, на Красной улице увидел толпу народа. Из открытых окон особняка лился свет, на тротуаре под окнами играли трубачи и плясали казаки. Поодаль стояли, держа коней в поводу, несколько „волков“. На мой вопрос, что это значит, я получил ответ, что „гуляет“ полковник Шкуро. В войсковой гостинице, где мы стояли, сплошь и рядом происходил самый бесшабашный разгул. Часов в 11–12 вечера являлась ватага подвыпивших офицеров, в общий зал вводились песенники местного гвардейского дивизиона, и на глазах публики шел кутеж. Во главе стола сидели обыкновенно генерал Покровский, полковник Шкуро, другие старшие офицеры»[283].
О «волках», «волчьей сотне», своеобразной личной гвардии Шкуро, речь у нас пойдет чуть позже.
Несколько колоритных штрихов к портрету Шкуро на фоне его окружения добавляет Федор Иванович Елисеев, офицер Кубанского казачьего войска (в Вооруженных силах Юга России имел чин полковника):
«Шкура-Шкуранский характеризовался… как веселый и бесшабашный офицер, но талантливый и удачный партизан, умевший создать вокруг себя соответствующее окружение из казаков. Был не прочь при этом и соригинальничать: набрал при развале армии казаков – „волков“.
Теперь пред нами предстала, вопреки создавшемуся заочному представлению, миниатюрная фигурка казачьего офицера с нервно подергивающимся лицом, с насмешливой кривой улыбкой. Чин – полковник, а говорили, что он только войсковой старшина. Самовольное перескакивание через чин было в обычае того времени, когда утерялось следящее начальническое око. <…>
При начале знакомства со Шкуро вам прежде всего бросается в глаза его миниатюрность, подвижность, непосредственность и, говоря правду, незначительность»[284].
Итак, перед нами подвижный, беспокойный, несколько даже вертлявый человек неопределенного возраста и роста, светловолосый и светлоглазый, с небольшими пшеничными усиками, балагур, любитель простых походных развлечений… Тип какой-то несерьезный. Ожидали увидеть Воланда, а выглянул Коровьев…
Данный текст является ознакомительным фрагментом.