«Какой товар привезли…»
«Какой товар привезли…»
Знаете, как Солженицын про меня написал? «Ну, какой товар привезли?» — спросил покупатель на Бутырском вокзале, рассматривая по статьям семнадцатилетнюю Иру Калину».
Мне 21 год был, остальное правда. Я до сих пор его помню. Он единственный, кто пожалел меня по-человечески. Подошел и сказал: «Это будет недолго, вы не огорчайтесь».
Пока меня везли в лагерь, я писала письма и бросала в щелку вагона. Писала и бросала, писала и бросала… Все письма люди передали, ни одно не пропало.
* * *
Плакала я только ночью, чтобы не видели. Знаете, что страшно? Выброшенность. Из семьи, из Москвы. Ты не знаешь, что с тобой будет, твоя жизнь тебе не принадлежит, ты всеми презираемый человек.
Тяжелое воспоминание — эта зависть женская: что я живу в Москве, что у меня маленький срок. Что я молодая, я еще выйду на свободу, что я художница. Интеллигенцию не любили, сидели-то в основном крестьяночки.
В лагере меня сначала хотели сделать художником, чтобы я писала всякие воззвания. Когда приезжаешь, сидишь в карантине. Я все это время делала медвежат. Мне принесут кусочек меха, я сделаю медвежоночка, приходит какой-нибудь генерал из охраны, сразу — хвать для своих детей. И радуется!
И вот вызывает меня начальник и говорит: чтобы быть художником, надо стучать. Я сказала: я на свободе этим не занималась, а здесь — тем более. И отказалась. Его это очень изумило.
Зато начальник режима Лебедев хорошо ко мне относился. Ему хотелось каких-то отношений. Но им же тоже нельзя, за это дают восемь лет!
И вот посадит меня в карцер, приходит, садится рядом, гладит меня по ножкам — не подумайте, не похабно — и говорит: «Наверное, будь вы на свободе, вы бы со мной даже не поздоровались»…
* * *
Повезли меня в какой-то лагерь. Пришел дядька — не знаю, кто — раздел меня, повалил на лавку и начал целовать в грудь. Мне стоило больших сил вывернуться. Совсем насиловать он не хотел, а я — ни в какую. А для чего им, чтобы у них тут сидела девушка? Лучше иметь наложницу. Меня хотел получить начальник режима, начальник лагеря… Женщины особо не сопротивлялись, многие свой орган называли «моя кормилица». Даже подбивали меня: «Нечего кормилицу просто так держать». Но я не могла.
Ирина Калина после освобождения. Москва, 1960-е
Данный текст является ознакомительным фрагментом.