О том, как можно загнать человека в гроб

О том, как можно загнать человека в гроб

С небольшим театриком мы делали перформансы во дворах и парках, на улицах, в музеях, в разных ДК и, естественно, в театрах.

Однажды я должна была играть полуимпровизированный спектакль по «Панночке» Николая Васильевича Гоголя в помещении одного из музеев.

Полуимпровизированный – это когда свои действия знаешь лишь в общих чертах. То есть Гоголя, разумеется, все читали, и не по одному разу, мизансцену приблизительно представляешь. Знаешь, откуда выйдет философ Хома Брут, куда он направится, откуда начнет читать и на какой фразе я могу, как это и приличествует нормальной нечистой силе, выбираться из гроба. А дальше уже полутанец-полубой до финальной точки в фонограмме, когда кричит петух и поверженный философ падает мертвым.

Спектакль начинается сразу же с первой ночи у гроба, причем, вот незадача, согласно режиссерскому решению панночка уже должна была находиться в гробу, где ее находят Хома и зрители, которые вошли в музей, а попали… в общем, попали.

И как раз с этим-то и были сложности, потому что зрителей запускали сразу же после открытия и у меня не было ни единого шанса забраться в гроб незамеченной.

Ну что тут будешь делать?!

Оставалось очевидное я должна была провести ночь в гробу.

Поначалу задача показалась мне не такой уж и страшной. Гроб бутафорский, музей под охраной. Кто меня там тронет? Поэтому, загримировавшись с вечера и, разумеется, не предупредив охрану (они бы мне такого в жизни не позволили), я заняла исходную позицию.

Поначалу все шло более-менее спокойно.

Меня не закрыли крышкой, так что я могла выбраться в любую секунду. Всегда мечтала переночевать в музее. Во сне видела много раз, но в реале это был первый опыт.

Гулко прозвучали в пустых залах шаги охранников, свет мигнул пару раз и заметно убавился, сделавшись желтоватым.

Когда все стихло, я действительно выбралась из гроба и, стараясь не создавать шума, танцевала какое-то время для смотрящих на меня во все глаза африканских масок и псевдоегипетских статуй.

Время шло, отчаянно хотелось чая. У меня с собой была только бутылка воды, но ее следовало экономить до утра.

Я побродила немного по музею, представляя себя то хозяйкой этого призрачного дворца, то пробравшейся внутрь воровкой.

И тут мне стало по-настоящему страшно: ведь если меня обнаружит охрана, меня обвинят именно в попытке воровства. И никакие пусть даже очень смелые и новаторские режиссерские решения тут не помогут.

Обливаясь холодным потом, я заторопилась к своему ставшему уже родным гробу, как вдруг услышала впереди дробящиеся эхом голоса, шаги и хлопанье дверями.

Этого еще не хватало!

Быть может, в музей действительно забрались воры?

Не доходя до площадки, на которой завтра должна была импровизировать, я спряталась за колонну.

Вокруг моего гроба стояли и о чем-то спорили аж три охранника.

Я застыла на месте, пытаясь угадать, что именно их так заинтересовало. Неужели обнаружили бутылку с водой?

Впрочем, скорее следовало плакать по поводу того, чего они там как раз и не обнаружили. То есть меня!

И скорее всего получилось следующее: кто-то запомнил, что гроб должен быть пустым, а кто-то, что в гробу лежало нечто.

С моего места было видно, как обеспокоенные охранники бестолково оглядывали огромную экспозицию. Впрочем, если они искали меня, сиречь бутафорский труп, то здесь его просто некуда было бы засунуть.

«Сейчас вызовут милицию и все», – тряслась я, стоя за массивной колонной.

Однако вскоре все закончилось само по себе. Охранники разошлись, так и не решив, что делать, я же сидела на корточках, ощущая, как холод мраморной колонны проникает в мою спину. По всему телу бегали здоровенные мурашки, ко всему прочему отчаянно хотелось спать, а еще – в туалет.

На музейных часах было полтретьего.

Понимая, что у меня теперь всего два шанса – либо сдаться, либо ложиться в гроб, я никак не могла выбрать наилучший вариант.

С одной стороны, сдавшисьохранникам, я могла надеяться уговорить их не вызывать милицию, а заодно, глядишь, и погреться чайком. Тем не менее, я решила еще какое-то время потрепыхаться и все-таки сыграть свой перформанс.

Я спустилась на цокольный этаж в туалет и, поскольку никого из охранников не было видно, вернулась на свое место.

Тело приятно расслабилось в уютном гробике, спина устала и начинала ныть.

Я попробовала подложить под голову руку – локоть уперся в деревянную стенку, лечь на бок – еще хуже.

В музее сделалось еще холоднее, должно быть, где-то открыто окно или дверь. Но разве можно открывать дверь ночью?

Вдруг мне показалось, что кто-то коснулся моей руки. Я открыла глаза и чуть не закричала от ужаса. Из-за стенки гроба на меня с любопытством глазела серая крыса.

Посмотрела, посмотрела и куда-то сгинула.

Все оставшееся до спектакля время я бодрствовала, слушая, как мой гроб подгрызают снизу, и ожидая, что проклятая тварь вот-вот прожрет доску подо мной и тогда я провалюсь в обоих смыслах этого слова.

Но ничего такого не произошло и утром. К стыду своему, я была разбужена не крысой и даже не обнаружившей меня охраной, а не на шутку перепуганным моим упорным нежеланием восставать из гроба философом Хомой Брутом, Оттарабанив свой текст и так и не дождавшись моей реакции, тот был вынужден приблизиться к гробу, где и узрел созданный гением нашего визажиста покойницкий грим. И не нашел ничего лучшего, как трясти меня, требуя, чтобы я немедленно открыла глаза и поговорила с ним.

Николай Васильевич Гоголь, наверное, порадовался бы на новый и столь удачный финал своего произведения. Хома Брут воскресил-таки нечаянно убиенную им панночку, благодаря чему и сам счастливо избежал заслуженной кары!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.