Любовь с номером ноль

Любовь с номером ноль

В любом уважающем себя повествовании должна быть любовь. Я полюбил ее еще до школы, на детском утреннике по поводу Нового года. Она танцевала танец с бубном, была грациозна и невыразимо прекрасна. Ее имя Светлана звучало в моей душе как музыка на фоне небесного цвета. Мы с ней оказались в одном первом классе, и нас посадили за одну парту. Я был безмерно счастлив. «Семейные» неприятности грянули неожиданно и на политической основе. (Это не шутка. За похожие ошибки расплачивались жизнями и более взрослые люди). Высунув от старательности языки, мы работали по вечной теме «палочки должны быть параллельны и перпендикулярны», выводя имена дорогих вождей – Ленина и Сталина. Моя любовь вместо «Ленин» написала «Менин». Светлана обвинила во всем меня, якобы я сбил ее с верного ленинского пути своим гнусным шепотом. Разразился скандал. Моя пассия была дочерью директора школы Мильмана, поэтому дело завертелось. Отец имел неприятности (слава Богу – этим и закончилось). Нас рассадили по разным партам. С женским коварством я, незрелый глупец, стал бороться язвительностью (!) и заработал от нее титул «ехидины». С предмета моего восхищения в моих глазах слетали белые одежды и нимбы. («Слетали … одежды» наводит на мысли о стриптизе, – наверное, надо написать, что одежды просто темнели, без предварительного «слетания»). Очевидно, и я не соответствовал ее представлению о принце. К третьему классу, когда палочки стали натурально параллельны и перпендикулярны, мы были совсем чужие.

Историческо-лирическое отступление — взгляд из будущего. Судьбе угодно было соединить наши пути совсем близко. В 1941 долгие месяцы наши семьи «путешествовали» вместе: сначала на телеге, затем в тесных теплушках. В Казахстане почти год наши две семьи (две мамы и четверо детей) жили в одной маленькой комнатушке, а мы со Светланой учились в одном классе. Она, наверное, не была «мымрой», как я себе ее представлял: в 5 классе у нее был бурный роман с моим товарищем Васей Харченко – с побегами, слезами и т. п. Расстались мы в 1944 году и встретились спустя лет 5 (осенью 1949) уже студентами в Киеве (она нашла меня сама). Наш разговор состоял из взаимных колкостей. Больше мы не встречались. Подчеркнутую фразу я написал по воспоминаниям. Однако, перечитывая свой дневник, я с удивлением обнаружил, что мы встречались несколько раз, ходили в кино и проводили философские диспуты до двух часов ночи. В том числе, спорили, стоит ли писать дневник. Я убедил Светлану, что стоит. Она обещала писать, затем показать мне (! – это был бы дневник для меня?) Это я написал сейчас. А тогда в дневник записал чрезвычайно умную мыслишку: «оригинально, вот это будет дневник, если знаешь, что кто-то его будет читать!». Она – студентка мединститута; почему-то настойчиво хотела затащить меня в анатомку. А вот еще цитата из дневника: «К моему удивлению, мы с ней нашли общий язык, хотя бы в том, что спорили о разных возвышенных и отвлеченных понятиях. Она – умная и оригинальная девушка, имеет наклонность к наставничеству, но это ей идет». Все так. Однако, прозрение в подчеркнутой фразе, если отвлечься от частных подробностей, – верно. Я никогда не понимал женщин, по крайней мере, – сразу. Более позднее понимание «сути вещей» – остается «вещью в себе» и уже никому не нужно…