Языконезнание

Рассуждай токмо о том, о чем понятия твои тебе сие дозволяют. Так: не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо?

(К. П. № 55)

Мы могли выбирать иностранный язык: английский или немецкий. Пока я готовился к экзаменам в школе и институте, – нахватался немецких (иностранных) слов более чем иная собака блох. Правда, соединить эти слова в нечто связное мне было так же трудно, как построить в три шеренги вышепоименованных блох. Если бы тогда я мог представить хотя бы толику будущих затруднений в своей жизни из-за этого «естественного» шага, то дни и ночи непрерывно учил бы английский. Сейчас, на восьмом десятке лет, мне приходится его изучать, но дырявая память пропускает выученное, как волейбольная сетка кильку.

Впрочем, и тогда изучать язык уже было поздно, во всяком случае, – человеку без способностей к этому. А человек с такой завидной способностью в нашей группе был – Юра Тихомиров. Непропорционально большая голова с одутловатым рыхлым лицом, взгляд, скользящий мимо собеседника, – не вызывали к нему особых симпатий. В дневнике тогда я его определил как «полторанормального», претендующего на звание философа, литератора и художника. Он был немного не от мира сего, и мы довольно ядовито подтрунивали над ним, в чем я теперь искренне раскаиваюсь, – поэтому и рассказываю о нем.

Немецкий он знал, по-видимому, в совершенстве, говорил, что где-то был военным переводчиком. Я не мог, естественно проверить глубину его познаний в немецком языке. Только однажды он исправил немецкую фразу, «сконструированную» мной, небрежно заметив: «Немцы так не говорят». Посидев несколько занятий с нами, он перешел в английскую группу. Мы обалдели: на всех уже давил цейтнот, а у Тихомирова не «вырисовывались» никакие основные предметы и математика. Так вот: через две недели он свободно поправлял английский наших ребят со второго курса, которые изучали этот язык уже минимум семь лет. Что же делает после этих достижений наш «полторанормальный»? Овладевает в короткие сроки теормеханикой, математикой? Сессия ведь на носу. Он начинает изучать персидский язык (кажется, – фарси)! Чтобы подтянуть математику, он набрал в библиотеке больше десятка книг с математическими анекдотами всех времен и народов, желая durch diese познать дифференциальное исчисление. Нашему приземленному и примитивному мЫшлению (из речей гробовщика СССР тов. Горбачева) это было не переварить.

В своей комнате Тихомиров ко всем приставал, чтобы ему дали определение «причины»; подозреваю, что он вычитал или придумал нечто оригинальное. Замученный чертежами и заданиями народ зверел от этого высшего пилотажа, требующего времени на бесплодные дискуссии. ЦВ разработал план. Тихомирову передали, что, мол, в 6-й комнате дают определение причины. Философ влетел к нам немедленно, предвкушая удовольствие от грядущей победы в диспуте.

– Ну, так что есть причина? – вопрошает он нетерпеливо.

– Причина является дифференциалом времени, умноженного на свою вторую частную производную, – невозмутимо произношу я эту ахинею, зная, что дифференциалов и производных философ боится больше, чем черт крестного знамения. Тихомиров по нашему адресу шепчет что-то типа «дефективные» и пулей выскакивает из комнаты. Дискуссия закрывается для всех: вооруженный высшей математикой народ, наконец, обретает неуязвимое определение причины и, главное, – покой.

Сегодня Малахов в «Большой стирке» показывал человека, ветеринарного врача знающего около сотни языков. Он изучил их просто так, в качестве развлечения. Теперь я понимаю, что наш «полуторанормальный» был талантливым человеком из этой же породы. Просто он сел не на свой поезд. Правда, после первой же сессии ему предложили немедленно освободить вагон. В жизни, в отличие от романов, люди из нашей жизни очень часто уходят навсегда: я не знаю, как сложилась судьба Юрия Тихомирова; проследить ее было бы очень интересно.

Немецкий в институте изучаем своеобразно: сдаем «тысячи». Это значит, что мы читаем и переводим увесистые куски иностранного текста. Поскольку эти куски очень обширные, то для экономии времени преподаватель тычет пальцем в несколько абзацев в начале, середине и конце текста, которые студент читает и переводит уже без словаря: подразумевается, что он это сделал «до того».

Но не такова наша убеленная сединами немка – Анна Эрнестовна Келле. Она допоздна сидит с нами в институте. Сама уже усталая и измученная, она добросовестно слушает наше чтение и переводы почти без всяких сокращений. Ее занятия начинаются неизменно словами: «Ich bin nicht zufrieden: die Gruppe arbeitet nicht!», что означает недовольство АЭ нашей работой, точнее – бездельем. Переводимые тексты все более стают техническими, что автоматически сокращает количество требуемых слов. АЭ – гуманитарий, из всех технических терминов она знает только основные. Если переводить уверенно и с апломбом, то АЭ может пропустить перлы типа: «напряжение подвешивается к силе тока на сварочном кабеле, что позволяет увеличить скорость сварки». Кроме того, наша АЭ плохо запоминает лица, поэтому Поля Трахт блестяще сдает накопившиеся за весь семестр «тысячи» за беззаботного шелапута Жорку Олифера. Поля Трахт – винничанка, мы с ней дружим, она – «академсектор» в комсомольском бюро факультета, и ей положено по должности подтягивать отстающих. Рыжий очкарик Жорка Олифер – всегда беззаботный и веселый бездельник. Вся группа его любит, и все ему чем-то помогают, чтобы его не выгнали из института. Больше всех Жорку тянет мой друг Коля Леин, беззаветный трудяга родом из детдома. С Колей мы живем в одной комнате, наше совместное хобби – математика. Заковыристые интегралы мы можем вытягивать до изнеможения или победы.

Немецкий технический я осваиваю так, что могу перевести без всяких словарей. От чтения с русско-украинским акцентом АЭ морщится, поправляя кое-какие слова. Слово «ich» она просит нас произносить как «ишь», хотя в некоторых областях Германии оно произносится как «ик». Что-либо связно произнести на немецком никто не умеет, лучшее – этот стих:

Іх сиділа на террасі,

Ду шпацірував по штрассє,

З неба вассер йшов,

Варум ти не зайшов?

Свое потрясающее знание немецкого языка мне пришлось применить дважды в жизни, причем в питейных заведениях. Перед отправлением на Новую Землю я харчился в ресторане «Арктика» в Мурманске. Вышел из порта очень поздно и очень голодный, – только там можно было поесть в это время. Пришлось взять и бутылку, чтобы не быть белой вороной и слиться с массами. Наелся, развеселился. За соседним столом хмурый мужик смотрел на меня не очень приветливо, затем заговорил на немецком. Я понял, что он – инженер и не любит военную форму. Я ему ответил, что я тоже инженер, «ich bin auch Kriegsuniform – weg!» и спросил его, где же он был в 1941–1945 годах? Немец быстро ответил, что он был в это время болен. Я усомнился: не заболел ли он после 1945 года? Немец подсел к нашему столу и стал горячо что-то объяснять. Смысл объяснений мне уже было не уловить, но зато он понял русский призыв, подкрепленный рюмкой и жестами, выпить за мир и дружбу. После этого действа дальнейший разговор и братание пошло свободнее: каждый говорил на своем языке. Неизвестно, чем бы закончилась мирная конференция народов, если бы к нам не подошел патруль и на понятном языке не спросил, не желаю ли я окончить переговоры на гауптвахте для младших офицеров? Я не пожелал, и конференция окончилась без подписания итоговых документов…

Вторая встреча с живым немецким произошла, когда уже была дружественная ГДР. С Олегом Власовым мы сидели в забегаловке возле санатория «Аврора» в Хосте, где подлечивали хилое здоровье. Пили мы не кефир, и я встрял в немецкий разговор троих мужиков за соседним столом. Говорили мы с ними долго, конечно – на немецком, конечно – за мир и дружбу. Олег хмуро наблюдал за нашим разговором: он, как истинный военный изучал не язык, а Строевой устав. Немцы спросили: «Wer ist er?». Поскольку я знал только одно воинское морское звание на немецком, то я его и употребил: «Er ist ein Kapitan zur See». Немцы неожиданно поднялись по стойке «смирно» и отдали честь слегка обалдевшему Олегу. Он по-русски предложил налить, что иностранцы сразу поняли и согласно закивали.

– Что ты им сказал? – допрашивал потом меня Олег. Мне и самому было интересно, что я им сказал…

Мои встречи с английским языком, очень невеселые, продолжаются по сей день. На моем компьютере установлены несколько программ – переводчиков. Они бодро переводят, но выдают такие перлы, что я даже понимаю больше английский текст, чем русский перевод. Серфинг по англоязычному Интернету для меня то же, что плавание по морским волнам для топора.

Воспоминание об одном столкновении с английским языком для меня особенно тягостно. В Ленинграде гастролировал Кливлендский симфонический оркестр. Когда в форме морского офицера я вышел из Адмиралтейства (там в училище служил мой друг Боря Мокров), ко мне, как к родному, кинулся один из оркестрантов. Он заблудился в городе и ни с кем не мог объясниться, поэтому, естественно, обратился к человеку в морской форме. Его вопрос я не понял, на понятном немецком объяснил ему, что я – немец, дойч, жермен. Он тыкал пальцем в словарь, где было слово «пароход» на русском и английском. «Ну, пароход, понял, а чего ты хочешь? Was wollen Sie?» – допытывался я. Он опять позволял себе дерзость обращаться ко мне и дальше на непонятном английском. Уразумев, что ответа не дождется, он окинул меня взглядом от головы до ног, и презрительно процедил: «Маринер..», что было уже понятно без перевода. Только чудом меня не поглотил асфальт Дворцовой площади… Однажды я попытался облегчить себе жизнь и установил драйвер к цифровому фотоаппарату на немецком языке. Увы, теперь он для меня был еще темнее, чем английский… Учитесь, дети, сызмалу: пенсионерам – некогда!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.