* * *

* * *

Этим летом форт Брегансон открылся для посетителей. Он был летней резиденцией главы государства, но нынешний президент после нашего разрыва не собирается больше там отдыхать. Все СМИ об этом говорят и пересказывают историю президентского отпуска. Вот тут и наступает черед их любимой сказки о подушках, якобы заказанных мной два года назад, когда мы только что поселились в Елисейском дворце.

Тем летом Франсуа отправил меня в Брегансон на разведку в компании служащего президентского дворца, бывшего фотографа. Я должна была составить описание места и узнать, можно ли как-то оградить президента от папарацци. Я провела там полдня. И не ставила вопроса ни о перепланировке, ни о каких-либо изменениях, только попросила установить на пляже два защитных экрана. В последующие дни в интернете и в газетах появились слухи о том, что я будто бы заказала роскошные подушки и садовую мебель на несколько десятков тысяч евро!

Наш первый отпуск начался с этой полемики. Выдумка просто потрясающая: выскочка, изображающая из себя Марию-Антуанетту, тратит государственные деньги, повинуясь своим капризам. Слишком красиво, чтобы быть враньем. Несколько раз я просила пресс-службу дворца опровергнуть эту ложь: ее мишенью была я, но задевала она и президента. Никакой реакции. Франсуа не хотел ссориться с прессой, даже если она выдавала сплетни за достоверную информацию. Он считал, что масс-медиа — эта река, несущая все — и правду, и ложь, — и бороться с этим бесполезно. Он предпочитал угадывать направление течений и вести с ними игру.

В Елисейском дворце мне посоветовали не брать в голову эту историю. Два года спустя я удостоверилась в том, что яд все еще сочится, поскольку пресса отрапортовала, что после моего ухода следы дорогостоящего каприза ликвидированы. Нужно же было как-то объяснить, почему посетители форта не видят ни безумно дорогих подушек, ни садовой мебели из драгоценных пород древесины!

Август 2012 года выдался неудачный: начался он с комедии нашего отъезда к морю на поезде. Служба по связям с общественностью Елисейского дворца выстроила мизансцену отпуска «нормального президента» для десятков телеоператоров и фотографов, сгрудившихся на перроне Лионского вокзала у нашего скоростного состава. Я сочла, что это полная нелепость, не люблю, когда меня выставляют напоказ. На фото я вышла ужасно: брови нахмурены, лицо каменное.

Наши намерения не совпадали: Франсуа после выборной кампании не хватало общения с народом, тогда как я, пережив два года политической гонки, хотела наконец тихо пожить с ним вдвоем. Территория Брегансона — надежное убежище, если не выходить за его пределы, сад и виды великолепны. Внезапно погружаешься в покой, и это чудесно. И пусть комнаты в форте были темноваты, мы проводили в них немало приятных минут.

Я привезла с собой два десятка книг, готовясь к новому литературному сезону. Каждый день Франсуа звонили главы других государств и помощник приносил папки с делами. Франсуа работал по нескольку часов, а я тем временем читала. Потом мы с радостью проводили время вместе.

К несчастью, едва мы выходили наружу, как на нас набрасывалась толпа журналистов. Я несколько раз просила их оставить нас в покое. Франсуа выступал вперед и заявлял:

— Ничего, делайте свое дело.

Он словно все еще вел избирательную кампанию, когда любое его перемещение — по утопающему в грязи двору фермы, по цеху завода почти бегом, по рядам рынка — сопровождалось целой толпой фотокорреспондентов и журналистов, которые ловили на лету обрывки фраз кандидата. Но с тех пор он стал президентом, и на снимках появился мужчина, отдыхающий на пляже или гуляющий в рубашке поло в сопровождении хмурой женщины. На самом деле все было совсем не так: он по-прежнему много работал, но нам наконец выпало несколько мгновений покоя. Фотографии — всего лишь иллюзия…

Можно было проскользнуть позади форта на лодке, и мы, улучив момент, ускользали от папарацци и отправлялись на волшебные острова: объезжали на велосипеде Поркероль или бродили по тропинкам Пор-Кро. Все президенты — предшественники Франсуа Олланда имели право на отдых. Всем памятны фотографии загорелой четы Помпиду или Франсуа Миттерана в Латше, в светлом костюме и канотье.

Достаточно было позвать фотографа, чтобы он запечатлел Франсуа за рабочим столом в знаменитом кабинете генерала де Голля, чтобы умолкли все злые языки. В последние дни нашего пребывания в форте Франсуа пожелал собрать совещание по бюджету с Жан-Марком Эро и министрами экономики и бюджета. Премьер не пожелал прерывать отпуск в Бретани, и Франсуа не стал настаивать… Это совещание, вероятно, развеяло бы мрачные настроения прессы и дурные предчувствия по поводу начала президентского срока. Политика была бы слишком простым делом, если бы все сводилось только к картинкам.

Увесистая оплеуха не заставила себя ждать: в сентябре 2012 года рейтинг Франсуа начал стремительно падать. Он принялся искать причинно-следственные связи, впадая в крайности, и решил, что теперь у него не будет ни отпуска, ни выходных. Он уже много лет сидел на медиаигле, и все написанное, произнесенное, прокомментированное оказывало на него огромное влияние.

Именно из газет я на следующий год узнала, что мы больше не поедем в Брегансон, и именно прессе он поведал о том, что провел там кошмарный отпуск. Из публикаций мне также стало известно, что в 2013 году мы будем отдыхать только несколько дней в «Ла-Лантерн». В минувшем году я решила отвезти своих детей на неделю в Грецию и забронировала гостиницу на туристическом сайте, где были хорошие скидки. Наверное, я первой из первых леди заказала дешевый тур, притом что все мировые лидеры предлагали президенту Франции отдохнуть в самых роскошных поместьях.

Только после нашего расставания, покинув Елисейский дворец и отныне ни перед кем не отчитываясь, я начала по-настоящему обретать права и свободы. Приняла приглашение подруг — Валери и Саиды — погреться на солнышке на острове Маврикий. Сезон еще не начался, мы остановились на неделю в красивой гостинице. Мне нужно было выбраться из Парижа, почувствовать себя в безопасности. Срочно требовалось уехать, причем не важно куда. Я им очень признательна: в тот момент они очень мне помогли. Я знаю, чем им обязана, — им и еще нескольким моим подругам, которых я здесь не называю, потому что им спокойнее оставаться в тени. Я знаю, как крепка бывает женская дружба: она меня спасла.

После возвращения из Брегансона недоразумения между нами стали возникать все чаще. Осенью 2012 года я уже начала задумываться: почему мужчина, которого я так любила, все больше отдалялся от меня? Я поделилась этим со своей подругой, она заметила:

— У меня такое впечатление, что его любовь напрямую зависит от уровня его популярности.

Жестокие слова, но в них была доля правды. Первичные выборы, затем президентская кампания стали его жизненной вершиной. Я вспоминаю, как в последние дни перед вторым туром Франсуа словно парил в воздухе, летел, уносимый толпой, наполненный коллективной энергией. Когда его избрали, он стал беречь свою популярность как зеницу ока: она напоминала ему о пьянящей атмосфере митингов, о стремлении вперед, воплощенном в нем самом.

После каждого нового опроса Франсуа расклеивался. И почти тотчас же начинал вести себя со мной жестче. Он нуждался в виновнике, чтобы объяснить свои неудачи. Сам он не мог быть виноват, значит, виновны другие и я. Официально он заявлял, что все это его не волнует, но явно говорил неправду. Что бы с ним ни происходило, я служила громоотводом. Резко выросла безработица — и я немедленно испытала последствия на себе. Допускал ли оплошность кто-то из министров, закрывался ли завод — тут же следовал ответный сигнал: он держался со мной все более отстраненно, все более высокомерно. Как и со всеми. Все ему не нравилось. Даже меню, которые он сам выбирал, даже хлеб, на его вкус недостаточно свежий. И виновата была я.

Опросы общественного мнения показывали неуклонное падение его рейтинга. Первые месяцы пятилетнего срока Олланда напоминали череду воздушных ям. Он всегда хвалил мое политическое чутье. Теперь каждый вечер, когда мы оказывались вместе, я пыталась объяснить ему, что, на мой взгляд, идет не так в сфере пиара и политики. Он слушать не желал ни о каких промахах. Замыкался в себе, раздражался. Показатели снижались быстро и существенно. Все портила картина тотального дилетантизма, как и просчеты, следовавшие один за другим. По мнению Франсуа, в Жан-Марке Эро, которого он сам сделал премьер-министром, соединились все мыслимые и немыслимые недостатки. Плюсом была только лояльность. Но хоть кто-то удостоился его милости? Ни разу такого не слышала — только критику в адрес всех и каждого.

Когда он заговорил о Мануэле Вальсе, министре внутренних дел, которого он прочил на место Жан-Марка Эро, я ему сказала:

— Ты прекрасно знаешь, что, взяв на этот пост Вальса, ты передаешь ему и машину, и ключи от нее. Он сразу сообразит, что с ними делать. Если в 2017 году ты окажешься в слабой позиции, он инициирует первичные выборы и выставит свою кандидатуру.

— Если я окажусь в слабой позиции, то вообще не пойду на выборы.

— Нет, ты соберешься с силами: во время кампании ты был великолепен.

Я продолжала в него верить.

Бывали вечера, когда я принимала правильные решения. Обещала себе не обсуждать с ним проблемы минувшего дня. Искала приятные темы и не находила, а потому либо молчала, либо говорила о чем-то обыденном. Бесполезно: он брал инициативу в свои руки и ругал советников или министров. Он потерял проницательность и трезвость ума, которые прежде были его сильной стороной. И не понимал, что происходит.

Моя ошибка состояла в том, что я тогда не почувствовала, что он нуждается совсем в другом. Что он в замешательстве и ему необходимо утешение и нежность. Ему приятнее — и, разумеется, легче — было найти убежище в объятиях актрисы, которая говорила, что он «неземной», и пожирала глазами, словно влюбленная девчонка.

Переход от феерии избирательной кампании к суровой атмосфере власти — тяжелое потрясение. Как-то субботним вечером мы сидели в «Ла-Лантерн» и смотрели запись концерта Джонни Холлидея на «Стад де Франс». Я перехватила застывший взгляд Франсуа. И догадалась, о чем он думает.

— Тебе этого не хватает, правда?

Он улыбнулся и кивнул. Мы оба знали, о чем идет речь. Мне довелось освещать не одну избирательную кампанию, и я сопровождала Франсуа на многие митинги: общение с народом, бурные возгласы, смешки и ропот в зале, его голос, который ласкает и пленяет, язык жестов… Я одна из немногих журналистов, а порой и единственная, сопровождавшая его в начале пути. Мне никогда не надоедали его речи. Когда наше содружество превратилось в любовь, он прямо со сцены отправлял мне устные послания, понятные только мне одной.

В Елисейском дворце Франсуа не делал различий между теми, кто был с ним рядом ради него и ради блага государства, и теми, кто примкнул к нему ради карьеры или чтобы использовать его влияние. В частности, я опасалась Акилино Мореля. «Специальный советник» оказался человеком специфическим. Мы с ним перестали контактировать. Не переставая руководить кампанией соперника Франсуа на первичных выборах, он заявился на улицу Коши и стал торговаться… Терпеть не могу двуличия.

Как только Франсуа избрали, Морель стал готовить для него речи, вернее наброски речей. Несколько раз во время избирательной кампании Франсуа устроил ему разнос в моем присутствии у нас дома. Акилино обиделся и теперь вымещал на мне свою злость.

Едва переступив порог Елисейского дворца, он занял самый красивый кабинет, закрепил за собой самую красивую машину и стал вести себя как вельможа. Мне несколько раз сообщали о его поведении, в частности в отношении меня. В итоге я поделилась с Франсуа, но тот только отмахнулся:

— У тебя есть доказательства?

— Нет, только свидетельства.

Этого ему показалось недостаточно.

В январе я из Дворца уехала, доставив радость Акилино Морелю. Он даже отредактировал коммюнике в восемнадцать слов о нашем расставании, придав ему оттенок холодного презрения. В мае, когда его вынудили подать в отставку, я тоже обрадовалась. Этот любитель эксклюзивной обуви сам себя загнал в ловушку. Никто больше не придет к нему ее чистить. Его одолело тщеславие.

Когда история с Морелем[34] выплыла наружу, в Елисейском дворце меня уже не было. Но хотя мы с Франсуа расстались, я с беспокойством предупредила его о последствиях. Он полагал, что все это несерьезно.

— Ты можешь по-прежнему закрывать глаза на Мореля, как и на твоего министра бюджета, который держал тайные счета за границей, — последствия будут примерно одинаковы.

Он ответил, что это просто пустые разговоры.

— Если, по-твоему, вызывать чистильщика обуви в Елисейский дворец — это пустые разговоры, значит, ты сильно изменился. Я уж не говорю про деньги фармацевтических компаний.

Наверное, не я одна предостерегала Франсуа, потому что он наконец все понял, и Акилино Морель в один день покинул Елисейский дворец.

В деле о тайных счетах за границей, которые принадлежали министру бюджета, ответственному за борьбу с нарушениями налогового законодательства, президент тоже ничего особенно не усмотрел. А между тем это был тот редкий случай, когда я несколько раз пыталась отстоять свою позицию сразу после появления первых же статей в прессе. Напрасно, он ничего не хотел слышать. И задал мне все тот же вопрос:

— У тебя есть доказательства?

Нет, конечно, откуда у меня доказательства? Зато я все вижу и помню. Первый тревожный сигнал прозвучал несколько лет назад. Я тогда вела политическую передачу на телевидении и с изумлением наблюдала за тем, какие номера он выкидывал перед Марин Ле Пен, лидером крайне правой партии. Мы с коллегами были потрясены: депутат-социалист держался с ней почтительно, как подросток с голливудской звездой. Что-то тут явно было не так. И когда журналисты узнали, что его счет в Швейцарии был обнаружен другом семьи, адвокатом крайне правых взглядов и ближайшим сторонником Марин Ле Пен, головоломка сложилась.

Я читала статьи, слушала его оправдания, но чувствовала какую-то фальшь. Однажды в декабре, когда в воскресенье мы обедали у Вальсов, разговор зашел о министре бюджета и его счете в Швейцарии.

— Какой ужас для него, он сон потерял, — заметил Вальс.

Я ответила ему в тон:

— Потерял сон, значит, совесть не чиста.

— При чем тут это? Задето его достоинство.

Мануэль Вальс мог бы подыскать другое слово, только не «достоинство». Вопрос о гомосексуальных браках взбудоражил фашиствующую публику. В интернете крайне правые заняли непримиримую позицию, и меня безжалостно поносили. Поэтому пострадавшее достоинство министра бюджета волновало меня меньше, чем остальных сидевших за столом.

— А я? Значит, когда меня обзывают первой шлюхой Франции, мое достоинство не страдает?

Франсуа и его министр внутренних дел в один голос воскликнули:

— При чем тут это?

Конечно, ни при чем, министр ведь политик, уважаемый человек, а я всего лишь женщина с неопределенным статусом, кукла вуду, над которой можно надругаться, а потом вывалять ее в грязи. Я сдержалась. У меня не было сомнений, что министр бюджета лишится своего поста. Я настаивала на своем:

— Точно знаю, что он лжет.

Каждый остался при своем мнении. Мужчины защищали его, потому что он был свой — политик и друг. Мануэль Вальс в конце концов сказал про него:

— Мы держимся, держимся до того момента, когда перестаем держаться.

Две недели спустя, когда мы спокойно сидели в квартире на улице Коши, министр бюджета попросил о срочной встрече с Франсуа. Приехал меньше чем через час, я ему открыла. Он потерял голос, нервничал. Я предложила ему чаю с медом и лимоном, он согласился. Подав чай, я ушла в спальню, оставив их наедине. Когда он уходил, я вышла попрощаться. Закрыла за ним дверь и спросила Франсуа:

— Чего он хотел?

— Ничего особенного.

— Не может быть, он не стал бы беспокоить президента в воскресенье только потому, что захотел выпить чаю.

— Он полагает, что снизятся и другие показатели.

Больше ничего я не узнала. А Франсуа потерял возможность решить участь министра, опередив события. Когда два с половиной месяца спустя прокуратура Парижа объявила о том, что открывает судебное следствие против некоего господина Икс по делу об уклонении от налогов, министр подал в отставку.

Франсуа был потрясен. Неужели он до самого конца в это не верил? Почему не решился резать по живому сразу после того воскресного визита? Ему всегда не нравились полицейские дела, досье, слухи. Может, он просто не хотел верить? Когда мы встретились, меня удостоили сакраментальной фразы:

— Ты была права, но как ты поняла, что он лжет?

Я не могла взять в толк, как можно быть таким слепым и наивным. Впрочем, я тоже позволяла себя обманывать, когда Франсуа лгал мне в лицо, глядя прямо в глаза. Каждый видит только то, что хочет видеть.

Дело министра бюджета имело ужасные последствия. Франсуа спрятался в раковине, как улитка. Никто не мог вывести его из состояния оцепенения. Его ближайшие советники призвали на помощь меня. Они не знали, как заставить его встряхнуться. Один из его сотрудников признался, что у него уже больше нет сил выносить президента, который функционирует как «скрытая копия». Со мной он тоже делался все более молчаливым и замкнутым. У меня создалось впечатление, будто я просто предмет мебели. Потом рейтинг Франсуа упал еще ниже. Он стал подумывать о глубокой реорганизации и отставке премьера Жан-Марка Эро. Мысленно перетасовал все правительство, затем передумал и еще раз все поменял. Он никогда не мог принять твердое решение.

Понадобилось время, чтобы преодолеть черную полосу. Елисейский дворец превратился в ад. В первые недели после избрания мне хотелось принимать участие во всех событиях. Это мечта журналиста — оказаться по ту сторону зеркала. Возбуждение прошло. Я почти не ходила на церемонии награждения. Стала заниматься тем, что мне ближе: гуманитарной помощью, детьми, социальными вопросами. Игры советников, борьба за влияние, злословие — правила теперь мне понятны. С меня довольно. Франсуа не хотел, чтобы я портила игру и чтобы появлялась с ним на публике.

Справедливости ради скажу, что иногда им снова овладевала страсть ко мне, что наступал день или час, когда его снова ко мне тянуло. Он смотрел сияющим взглядом и украдкой сжимал мою руку, как раньше. Может, он вспоминал минувшие дни? Никогда я не давала ему повода сомневаться в моей искренности и преданности. В эти мгновения нежности я таяла. Отгоняла дурные воспоминания, объясняя все давлением извне и бременем ответственности. Он работал как безумный, по вечерам и выходным, без передышки. Так, по крайней мере, он мне говорил.

А потом без всякого перехода снова становился невыносимым. Как тем сентябрьским утром 2013 года. Мы ужинали перед моим кабинетом, в саду, рядом с гигантским бонсаем, который Бернадетт Ширак подарила мужу на день рождения. В ближайшую субботу Франсуа должен был присутствовать на Играх Франкофонии[35] в Ницце. Я хотела ехать с ним.

— Не понимаю, что тебе там делать, — сердито возразил он.

— В субботу вечером там организуют представление, мы могли бы пойти туда вместе.

— Нечего тебе там делать.

Мне стало ясно, что спорить бесполезно. Я ничего не понимала. Он не только не намерен был уступать ни на дюйм, но даже перенес отъезд на более ранний час, чтобы уж точно уехать без меня. Когда я разгадала его хитрость, то позвала начальницу его канцелярии и сообщила, что собираюсь уезжать. Франсуа разгневался еще сильнее:

— Лучше я отменю поездку, чем поеду с тобой.

Я настаивала. Он сослался на то, что намерен навестить отца и брата. Еще один повод для того, чтобы я поехала с ним.

— Ты изгнал меня из своей публичной жизни, а теперь выбрасываешь из личной? Что же мне остается?

Он упрямо молчал. Ни на секунду я не заподозрила, что он собирается встретиться с другой женщиной. Мной овладело отчаяние, и я бросилась в постель и с головой укрылась одеялом. Он уехал, хотя видел, в каком я состоянии. Я осталась одна. Видимо, почувствовав раскаяние, он позвонил и предложил мне прилететь к нему вечером. На сей раз отказалась я.

С тех пор как я узнала о его измене, эти воспоминания терзают меня. Я мысленно возвращаюсь назад в те месяцы, недели. Осмысляю то, чего тогда не желала замечать, то, что он искусно скрывал, ибо давно уже освоил науку лжи. За окном лето, и я чувствую себя как выжженная зноем земля. Много сплю, призывая сон как благодать. Забыться и не видеть снов, не испытывать ни боли, оставляющей глубокие следы, ни опустошительного гнева, ни мучительного чувства утраты.

Уже полгода.

Каждый день Франсуа умоляет меня о встрече, о том, чтобы все было как прежде. Каждый день он пишет мне, говорит, что любит, что мы будем везде появляться вместе. Я отвергаю все его предложения. Никогда больше не будет как раньше. Я соорудила защитную стену, отказавшись видеть его. Удвоила решимость, а он — свою нежность. Слишком много лжи, предательств, жестокости. Мне надо держаться.

Работать без него. Жить без него. Думать без него. Я могла бы поверить ему и принять его предложение. Войти через парадную дверь. Могла бы насладиться победой над теми, кто радовался моему уходу. Несколько дней я испытывала бы эйфорию, а потом? Как бы я жила на пепелище нашей любви? В этом эфемерном существовании лучше мрак, чем опьянение. Я могла снова занять «крыло мадам». Вместо него я обрела два крыла — два крыла, чтобы взлететь.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.