Снежный капкан
Снежный капкан
Это только издалека Джунгарский Алатау кажется приветливым.
Его склоны, обращенные к вам, манят яркостью красок, а вершины – белизной своих снежных шапок. Недаром древние назвали этот хребет «Ала», что означает «Пестрый». Но стоит только сунуться в такую красоту, как вы оказываетесь среди мрачных каменных склонов, только что казавшимися такими красочными. Вглубь вас манят десятки узких ущелий, а избранное через много километров может привести вас в цветущую долину с несколькими рыбными речками и с травою по пояс или – в тупик. Вы наконец поймете, что заблудились и начнете искать пути возвращения. Зимой же все замерзает и заметается снегом, тропы и перевалы становятся непроходимыми. Вот в такое зимнее ущелье и повел свой отряд полковник Сидоров в надежде пересечь хребет и выйти к войскам Анненкова.
Утром отряд снялся со стоянки и по ущелью Хоргос стал подниматься в горы.
«Вначале мы двигались строем, как и полагалось воинской части, но дорога все сужалась и нам приходилось менять порядок, пока сотни, наконец, не вытянулись цепочкой. Впереди была лишь тропка, уходившая к перевалу.
Здесь в горах лежал снег, местами очень глубокий, и лошади тонули в нем по брюхо. Два дня мы барахтались в этой морозной каше, замучили лошадей и сами извелись. По ночам жгли костры, чтобы как-нибудь обогреться, восстановить силы. В глазах многих бойцов можно было прочесть отчаяние и страх. Они с радостью оставили бы отряд и скрылись, но некуда было податься – кругом пустынные склоны, скалы, пропасти. Атаман понимал состояние людей и всех торопил. Отряд растянулся по всему перевалу – от головы до хвоста цепи – чуть ли не на километр. Заметно было, что часть бойцов отстает умышленно, стремится оторваться от штаба»[59] и дезертировать. Многим это удалось, в том числе автору вышеприведенных записок, бежавшему вместе с сослуживцем по действующей армии Али Минеевым.
Рассказ Касымхана Мухамедова нашел неожиданное подтверждение в записках офицера Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества полка сотника В. Н. Ефремова. Эти записки хранились в архиве Музея этого полка, находящегося в г. Курбевуа под Парижем. Сотник пишет, что в 1917 г. он попал в Туркестан, а в 1919–1920 годах воевал в отряде полковника Сидорова. Он довольно подробно описывает бои под Джаркентом, отход отряда Сидорова от Джарента и из-под Тышкана в расположение войск Анненкова через верховья р. Хоргос. Полагая, что рассказ очевидца не заменит никакое его изложение, помещаю отрывок из воспоминаний сотника Ефремова о переходе к войскам Анненкова почти без купюр.
«Посмотрели на карту; на ней значился перевал Казан, к которому мы и решили дерзнуть. Казаки жившие у подножия Алатау заявляли, что горы эти считаются непроходимыми и что старожилы не запомнят и пр. и пр., но мы остались непреклонны указывая на то, что по карте эти горы считаются определенно проходимыми. Много рассуждать нельзя было, так как приходилось спасаться от преследования большевиков. Сидоров приказал двигаться. Вот тут то и начинаются наши страдания. Большевики не преследовали нас. Выслали правда небольшой отряд – проследить за нашими действиями, не вступая в бой.
Это дало нам возможность спокойно отступать без особых мук охранения. К этому времени отряд наш был силою около 150 человек при которых находились 3 женщины и 2 ребенка. Остальная часть нашей бригады успела окольными путями удрать в Китай…
Дорога наша вела вверх по реке Хоргосу, который берет свое начало у перевала Казан. Это несколько облегчало нам движение так как проводников, знающих этот перевал, у нас не было, но самым главным неудобством было то, что мы, при столь поспешном отступлении, не успели захватить с собой нужного количества продуктов.
Чаю хватило на неделю, хлеба и баранины на 2 дня, а соли совсем не было. На третий день нашего путешествия мы уже начали есть конину. Ехали мы глубоким ущельем без всякой дороги. Страшное летом чудовище – Хоргос, зимой переходим вброд в любом месте. Природа была замечательная по своей красоте и я от души восхищался, пока голод не давал себя чувствовать. Охота также была богатейшая, но убивать нам почти не приходилось, так как двигались мы в количестве полутораста человек, с шумом, распугивая не только диких козлов, но и медведей и барсов. Впрочем все же изредка приходилось стрелять; прапорщик Александров промахнулся стреляя в барса, а одному казаку удалось убить дикого козла (илика) что явилось настоящим десертом после конины.
Двигались мы целый день гуськом по какой-нибудь едва заметной, вытоптанной дикими зверями, тропинке, поминутно слезали и шли пешком. Часов в 5 мы останавливались на ночлег в какой-нибудь еловой рощице на склоне горы. Лошадей спутывали и пускали пастись, корм для которых в виде прошлогодней травы «кепец» везде был в изобилии и лошади в общем питались значительно лучше людей. Моментально разводили костры (в топливе мы не ощущали недостатка), готовили шашлыки из конины и, наевшись, расстилали попоны около костра и ложились спать.
На шестой день мы прибыли к «Казан-Кулю» (большое озеро лежащее у подножия перевала «Казан», согласно карты). Впереди отряда ехал капитан Бекимов (киргиз). Он осмотрев озеро донес, что оно непроходимо и не обходимо, и что нужно искать какого-нибудь другого перевала.
День только начинался и Сидоров решил, не теряя время повернуть назад и свернуть в первое ущелье налево где мы надеялись найти перевал «Кара-Кезын». Так мы и сделали. Я ехал в конце отряда и только успел проехать с полверсты по новому ущелью как последовала снова команда поворачивать назад. Оказалось, что это ущелье так завалено снегом, что двигаться нет никакой возможности…
Хотя еще не было поздно, Сидоров приказал отряду устраиваться на ночлег, а сам с несколькими казаками снова отправился на разведку озера «Казан-Куль».
Уже ночью было получено от Сидорова донесение, в котором он извещал, что миновал озеро и приказывал отряду к завтрашнему утру выступить. На другой день около 10 часов утра мы подъехали к «Казан-Кулю». Оказалось, что озеро это за лето очень высоко наполнилось водой; с наступлением холодов покрылось льдом. С течением времени вода постепенно просачиваясь через камни и песок ушла совершенно, а лед оседал, лег наконец на дно. Берега с боков, представляли из себя отвесные гранитные скалы, с нашей же стороны крутой берег был покрыт толстым слоем льда, представлявшего из себя почти отвесный, саженей 10 вышины, ледяной спуск, казавшийся совершенно непреодолимым. Обойти озеро ничуть нельзя было, а для того, чтобы ломать лед у нас не было ломов и достаточного количества топоров. Так или иначе, но Сидоров с разведчиками прошел это озеро, следовательно должны были пройти и мы.
Первым спустился казак прибывший с донесением от Сидорова, а за ним стали спускаться и мы. Люди слезали с лошадей, садились на лед и скатывались как на санках. Лошади тоже сидя по собачьи или лежа на боку сталкивались людьми и скатывались на дно. В течение часа весь отряд спустился вполне благополучно если не считать незначительные ушибы и ссадины полученные преимущественно лошадьми. Отсутствие серьезных увечий при переходе этого «чертова» озера объясняется тем, что лед по мере оседания на берег, ломался, образуя небольшие выступы, которые при спуске, давали возможность задерживаться, являясь чем то вроде ступенек на большом расстоянии.
Противоположный берег был полог и очень удобен для подъема. Часам к 3 мы встретили наконец нашу разведку во главе с Сидоровым, который и приказал нам останавливаться на ночлег. Место для ночлега было выбрано замечательное. Узкое ущелье защищенное от ветров громадными разных цветов скалами. Кроме того растительность в виде елей и неизменного «кепца» обеспечивало нам тепло, а лошадям питание. По словам Сидорова дальше идет сначала крутой, а потом пологий подъем на самый перевал Казан, который на следующий день решено было преодолеть.
Когда все люди расположились на отдых и развели костры, оказалось, что человек 40 недостает. Эти 40 человек во главе с штабс-капитаном Шевагиным испугавшись озера и неизвестности впереди, прямо с места ночевки повернули обратно в надежде ночью незаметно проехать мимо большевистских постов в Китай. Как я потом узнал большевики сняли свою заставу в Хоргосской щели так, что «лихой» отряд дезертиров без боя вступил в Китай, сдал китайцам оружие в д. Мазар и рассеялся затем по разным местам Илийского окр.
На другой день была послана разведка, для окончательного выяснения перевала. С этой разведкой поехал и я. Как только мы подъехали к «обо» (искусственная каменная насыпь обозначающая присутствие перевала) началась страшная метель заставившая нас вернуться обратно. Часов в 12 была послана другая разведка. Мы с нетерпением ждали результата. К вечеру разведка вернулась и сообщила, что не может преодолеть глубокого снега доходящего на перевале свыше 2-х аршин глубины.
Настроение в отряде упало; многие завидовали ушедшим дезертирам с шт [абс] – к [апитаном]. Шевагиным. Решено было еще пытаться преодолеть перевал.
На другой день снова отправилась с утра разведка и вернувшись подтвердила донесение предыдущих разведчиков. Здесь в первый раз обычная уверенность и присутствие духа оставили Сидорова, он в первый раз созвал всех офицеров для общего решения этого тяжелого вопроса…
Один из офицеров – артиллерист капитан Григорьевский заявил между прочим, что это не «Казан», а «Джильды» и что для того чтобы попасть на Казан, нужно поднявшись двигаться по широкому плато в противоположную от перевала Джильды сторону и затем снова спуститься в ущелье, которое и будет лежать у подножья Казана. Слова Григорьевского долго обсуждались; многие не соглашались с ним, но тем не менее приходилось искать какой-нибудь другой перевал. Тяжело было сознавать, что, преодолев столько и уже подойдя к самому перевалу, должны вернуться и искать где-то другого перевала потому только, что не можем преодолеть какую-нибудь версту сплошного снежного сугроба.
На другой день утром выехала разведка под командой Григорьевского для розысков другого перевала. Поздно вечером вернулись наши разведчики и заявили что нашли «Казан». Григорьевский оказался прав – мы были у перевала Джильды, который считался зимой непроходимым. Снова появилась у нас надежда на спасение. На другой день утром мы двинулись к Казану.
Поднялись вверх, свернули влево и выехали на плато, сплошь покрытое глубоким снегом. Лошади тяжело ступая, двигались медленно. Мороз был большой. Отросшие у меня за последнее время, борода и усы покрылись инеем настолько, что буквально сковало мне рот. Ориентировались мы соседними гребнями гор, держа направление на две возвышенности едва заметные впереди. Ехали молча, оттого ли, что было больно открывать скованные льдом рты, или оттого что сознавали, что поднимись буран, и мы, потеряв все ориентировочные пункты, непременно погибнем. Наконец, проехав верст 30, мы преодолели это снежное поле и стали спускаться в ущелье, богатое травой и топливом. Температура сразу изменилась. По дну ущелья протекала маленькая горная речка, через которую был перекинут незатейливый мостик, что свидетельствует о пребывании здесь летом киргиз-кочевников. Через мост вверх вела заметная тропа – путь к перевалу. В этот же день была послана разведка к отысканию самого перевала.
Увы! Здесь нас ожидали такие же испытания, как у злополучного «Джильды». Двое суток подряд по 2 раза в день выезжала разведка, возвращаясь всегда с неизменным ответом: «нельзя преодолеть снега». Место стоянки тоже оказалось не особенно удобным. Если у Джильды изобиловали барсы, то здесь нас буквально одолели волки, зарезав одну лошадь (что не мешало нам на другой день доесть ее) и давая симфонические концерты по ночам. Приходилось принимать всяческие меры к охранению, выставлять посты, стрелять в воздух из винтовок.
Кроме этого все запасные лошади были съедены и пришлось уже спешить одного всадника, так что конину стали получать в ограниченном размере. Сначала я из-за отсутствия соли не пил навара, но в это время с этим не приходилось считаться и от зеленовато-коричневого бульона не оставалось ничего. Настроение у всех было отчаянное. Даже Сидоров, привыкший всегда действовать самостоятельно, теперь терялся и спрашивал у нас совета. Один только Григорьевский не терял надежду, не пропускал ни одной разведки и все обещал нам, что завтра он обязательно найдет перевал. После двухдневных бесплодных попыток, Сидоров созвал всех офицеров на совет.
Большинство из нас предлагали вернуться обратно к озеру, оставив лошадей попытаться влезть на ледяную гору и пешком уйти в Китай. Григорьевский в единственном числе старался убедить нас еще искать перевал, обещая что завтра он обязательно найдет его. Я ничего не советовал, Сидоров тоже в нерешительности молчал. В конце-концов он склонился в сторону Григорьевского решив пожертвовать последний день на розыски перевала.
На другой день разведка в составе Сидорова, Григорьевского и 4 казаков снова отправилась на поиски Казана. Мы оставшиеся не надеялись на успех и сегодняшней разведки. К обеду однако разведка не вернулась. Стало смеркаться – их все нет. Это было хорошим предзнаменованием. Предположить, что они заблудились из-за бурана мы не могли, так как погода стояла ясная. Наконец мы поужинали и легли спать когда наконец явились два казака из разведки и сообщили, что перевал найден. Моментально мы все вскочили и как по команде огласили горные вершины громким «ура».
Сидоров прислал мне записку в которой сообщает что найден перевал Кара-Муз-Даван (Черный Ледяной Перевал) ведущий к истокам реки «Уртак» впадающей в Бараталу. На другое утро отряд наш после трехдневного отдыха двинулся снова. Вид у нас был неважный. От голода нас всех сильно подвело, и то обстоятельство, что при постоянном пребывании на воздухе нам приходилось смотреть на белый снег, отразилось на зрении; глаза у всех покраснели и стали слезиться.
Кара-Муз-Даван отстоял далеко от нашего места стоянки и к перевалу мы попали часа в 3. Перевал этот представляет из себя какую-то горную породу, довольно хрупкую, которая, превращаясь в пыль и смешиваясь под влиянием ветров со снегом действительно делает этот перевал «черным ледяным». У подъема на перевал мы миновали большое обо – сложенная куча камня для обозначения перевала. Перевал этот был вышиной около 13 тысяч футов. Вследствие разряженного воздуха, кровь сильно приливала к голове и лица у всех нас были темно-коричневые. С одной женщиной случился даже обморок.
С перевала как на ладони представилась вся долина Уртака и следующая цепь гор отделяющая названную долину от долины реки Бараталы. Спуск к Уртаку был небольшой, так как мы выходили к его истокам, но довольно тяжелый. Зимой этот перевал настолько заваливается снегом, что считается непроходимым и только наша крайняя нужда заставила опровергнуть это мнение. В особенности много снегу лежало на спуске.
Спускались мы в течении часа. От разведки Сидорова и Григорьевского остался глубокий след в виде коридора. Нам приходилось здесь слезать и идти поверху держа лошадей в поводу. Под конец коридор этот так углубился, что лошади уходили в него с головой. Наконец спуск кончился и мы выехали к речке – увы замерзшей. Снова мы оказались на китайской территории. Двинулись дальше вниз по ущелью. Скоро стало смеркаться. По дороге стал встречаться лошадиный помет, что свидетельствовало об обитаемости этого ущелья. У нас явилась надежда, что сегодня нам удастся спать в юрте и поесть хлеба с солью (действительно самая необходимая пища). Стало совсем темно, а ожидаемых ночевников все нет и нет. Люди и лошади страшно устали, некоторые предлагали остановиться и заночевать, но отсутствие дров заставляло идти дальше. Наконец один из казаков заявил, что он слышал собачий лай. Настроенные пессимистично, мы сначала не поверили ему, но вскоре действительно явственно услыхали лай собак. Как мы обрадовались!
Минут через тридцать мы наконец подъехали к 2-м киргизским юртам где встретились с нашей разведкой. И какой это был чудный вечер, если бы не одно очень печальное событие. Григорьевский отморозил себе обе ступни ног и не мог ходить. На другой день предполагалось переехать в долину Бараталы, куда нас должен был проводить через перевал Кара-Кезын киргиз – хозяин юрты.
Выехали мы все на другой день в хорошем настроении, голод утолили и знали что блуждать больше не придется. Перевал был недалек и через полчаса пути мы стали подниматься. Поднимались недолго так как верховья долины Уртака лежали очень высоко над уровнем моря.
Через 2 часа мы были уже на перевале. Кара-Кезын был намного ниже Кара-Муз-Давана и без снега. Отсюда открывался великолепный вид на всю широкую долину Бараталы, в середине которой тянулась цепочка деревьев, обозначающих русло реки. Баратала лежала ниже Уртака и поэтому спуск в долину был очень длинен. В этот день мы успели спуститься только к предгорьям, и очутились перед сторожевым постом калмаков (монголы обитающие долину Бараталы)…
На другой день мы спустились к реке и вдоль нее проехали к ущелью ведущему к перевалу Сарканд. Саркандский перевал или Кара-Сарык (высота 3800 м. – В. Г.) считался хотя и трудным, но проходимым круглый год, вышиною он был около 15 тысяч футов. На другой день махнули и через Сарканд. Перевал действительно был очень трудным по своей длине и крутизне, но мы так наловчились за последнее время в преодолении разных препятствий, что нам все было нипочем. Единственно кто настрадался – это Григорьевский со своими отмороженными ногами. Ночевали мы у киргиз в Саркандском ущелье, куда прибыли только ночью.
Из этих гор мы на другой день выехали и ночевали в деревне Покотиловке и на следующий день были уже в станице Саркандской в расположении армии генерал-майора Атамана Анненкова».
Это случилось в начале февраля 1920 года.
Этот эпизод еще раз характеризует Сидорова, как властного и решительного командира, при этом не стеснявшегося в трудной обстановке советоваться и с офицерами и с казакам. Несомненно, положительный результат снегового похода – заслуга лично его и решительных офицеров типа капитана Григорьевского, которых он сумел найти и на которых опирался.
Семиреченский атаман генерал-майор Н. П. Щербаков
Сидоров после свидания с Анненковым и обсуждения вопросов, связанных с дальнейшими действиями в Китае, с группой анненковцев возвратился в Поднебесную. Через этот же перевал 2 апреля 1920 года повел в Китай отряды Оренбургского атамана А. И. Дутова и атамана Семиреченского войска Н. П. Щербакова сотник Ефремов. Описание этого перехода оставил Дутов в присьме к генералу А. С. Бакичу: «Дорога шла по карнизу к леднику. Ни кустика, нечем развести огонь, ни корма, ни воды… Дорога на гору шла по карнизу из льда и снега. Срывались люди и лошади. Я потерял почти последние вещи. Вьюки разбирали и несли на руках. Редкий воздух и тяжелый подъем расшевелили контузии мои, и я потерял сознание. Два киргиза на веревках спустили мое тело на одну версту вниз, и там уже посадили на лошадь верхом, и после этого мы спустились еще на 50 верст. Вспомнить только пережитое – один кошмар! И, наконец, в 70 верстах от границы мы встретили первый калмыцкий пост. Вышли мы на 50 % пешком, без вещей, несли только икону[60], пулеметы и оружие. У Вас 10000 человек было, не знаю сколько теперь. А у меня было около 100, а сейчас набирается до 1600, так как беглецы Анненкова все идут ко мне и на коленях просят о принятии их.»
Перейдя на территорию Китая, дутовцы добрались до крошечного глинобитного поселка, находящегося в 20 километрах от русской границы – Суйдун, где 6 февраля 1921 года Атаман Дутов был убит в результате чекистской операции.
Сотник Ефремов возвратился к Сидорову, а после распада отряда попал в Корею, затем в Китай, работал в таможне, в полиции в Шанхае, где проживал до 1939 года. Далее его следы теряются.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.