Семейные горести и тревоги
Семейные горести и тревоги
Трудности в обустройстве на новом месте переживала каждая семья. Не были исключением и первые лица завода.
Климовым выделили квартиру из двух небольших комнат в доме, который стоял вблизи первой площадки завода и недалеко от заводоуправления. Из окон были видны сборочные цеха, и, куда не глянешь, повсюду лежала стружка, которая все прибавлялась и прибавлялась. К приезду семьи в комнатах стояли по две железные кровати, сваренные на заводе, а на кухне – небольшой стол да полка. В одном из затерявшихся среди бараков магазинчиков Вера с дочерью обнаружили фанерный шкаф, стол и табуретки, выкрашенные желтой краской – так была завершена обстановка их нового дома.
Голодали и, чтобы хоть как-то пережить суровую зиму, а особенно – весну сорок второго, ездили по окрестным деревням, обменивая на продукты свои вещи. Постепенно приспособились и к этой жизни, стараясь не отвлекать отца домашними проблемами. Он изматывался на работе так, что на него просто страшно было смотреть. К тому же Вера опасалась за его легкие – не повторилась бы недавно перенесенная пневмония. Потому и Ружена Францевна, и жена с дочерью на все вопросы о себе давали неизменный ответ: «Все хорошо».
Ира сама нашла школу, в которой можно было сдать экзамены экстерном, и уже в мае получила аттестат. Не раздумывая, сразу пришла на завод. По цехам пронеслась новость: дочь главного конструктора работает слесарем-сборщиком! А осенью, поступив на заочное отделение РАИ – при заводе возобновил работу только один, моторный, факультет, она перешла в чертежницы.
Недолго пролежавший в госпитале Челябинска Алеша снова был направлен на фронт. По дороге к новому месту назначения он заезжал в Уфу. Оказалось, что нога так и не зажила, на месте ранения образовался свищ, а вокруг – большая опухоль. Родители отправляли его на медицинскую комиссию, но он и слышать не хотел о комиссовании:
– Вы не видели, с какими ранениями лежало в госпитале большинство фронтовиков! У меня – просто маленькая царапина. Не волнуйтесь напрасно. Да и кто же тогда будет воевать, если чуть что – сразу в тыл. К тому же у меня нет ни жены, ни детей, – и погостив только три дня, сын распрощался со своими родными. Как оказалось – навсегда…
Советские войска постепенно теснили немцев, и вместе с частями 13-й армии Алексей продвигался на запад, посылая в Уфу короткие весточки: «Мама, папа, сестренка, привет!» В это время старший лейтенант Жасмин состоял на военной службе при штабе армии в должности помощника начальника хим-отдела. Системность была уже заложена и в характере сына. Каждое письмо он непременно нумеровал, стремясь писать домой регулярно, каждые 10 дней.
Материнское сердце предчувствовало беду, и Вера Александровна каждый раз с замиранием сердца вскрывала фронтовые треуголки и по несколько раз перечитывала письма от сына. «Дорогие папа, мама, бабушка и Ирочка. Как вы поживаете?» – неизменно начинались все его послания.
А в середине марта сорок второго пришло первое обстоятельное письмо с указанием нового адреса. И когда вернулся с работы муж, за поздним ужином, при свете ночника, они читали Алешино послание вместе, хоть на некоторое время успокоившись за судьбу своего фронтовика: «Я живу сейчас хорошо, на постоянном месте, сплю в хате на постели, но часто разъезжаю по деревням. Питаюсь хорошо, получаю командирскую добавку, а кроме того, покупаю масло, яйца и молоко. В деревнях здесь дома каменные, хотя внешне напоминают украинские мазанки. Хозяйки огорчают меня неумением готовить чай. Дашь им осьмушку чаю, а они высыпают его в чугунный котел с холодной водой и кипятят часа два до полного безвкусия. Редко когда в доме имеется чайник, но и тогда заваривать не умеют. Яичницу-глазунью также редко кто умеет делать. Продукты держат в грязи. Когда я приношу сахар, моя хозяйка высыпает его в глубокую тарелку и так держит непокрытым на столе. Относятся к нам крестьяне всюду очень хорошо, так как здесь побывал немец и они осознали разницу на собственной шее. Холода еще не унимаются, сегодня страшная метель. Мои теплые вещи, особенно куртка, шапка, рукавицы и носки, мне очень пригодились. Очень за них вам благодарен».
Владимир Яковлевич, буквально засыпая над чашкой горячего, ароматного чая, сквозь обступающую пелену, слушал голос жены, продолжавшей читать Алешино письмо:
«…С 1 мая высылаю вам денежный аттестат, так как у меня образуются большие излишки, несмотря на усиленное потребление яиц и масла… Аттестат на имя мамы. Ежемесячно, начиная с 15 мая, она будет получать деньги – 350 рублей – в военкомате».
– Что это он надумал? Какой аттестат? К чему такие лишения? – прервала чтение Вера.
– А как ты его переубедишь? Просто наш Алеша стал настоящим мужчиной, и это естественная потребность заботиться о своих женщинах: бабушке, маме, сестре. Я напишу ему, попробую отговорить от этой затеи, – успокоил Владимир жену. – Дочитай, пожалуйста, до конца, а то я сейчас засну за столом. Очень тяжелый выдался день.
«…Недавно прошла проверка моей ноги после ранения. Я прошел 70 километров, правда, не спеша, за три дня. Все в порядке. После месячных разъездов по железным дорогам я прибыл сюда измученным, но быстро поправился и сейчас чувствую себя хорошо. Только вот большой фурункул выскочил на боку и мешает жить спокойно. Целую вас крепко, желаю вам здоровья. Алеша».
Письма от сына долгие месяцы были единственным светлым лучиком в жизни семьи. Алеша для каждого находил доброе слово, переживал за своих родных больше, чем за себя, и заботился, как только мог:
«…Бабушку от себя ни в коем случае не отпускайте до конца войны, пусть не рвется в Москву…
…Сообщаю вам, что 22 числа, в день годовщины войны, я был принят в кандидаты в члены ВКП(б). За одну неделю для меня 4 знаменательные даты: вступление в партию, 26 лет, год войны, годовщина окончания университета. Как там Ира работает, выполняет ли норму?..
…Некоторые мои коллеги по специальности поехали учиться в Академию, но меня не посылают, говорят, что и так ученый. Получили ли вы посланные вам переводом деньги?…
…Теперь я считаюсь старым фронтовиком. Здоров, только чирии все же иногда вскакивают, особенно на ногах. Как папина рука? Пишите мне почаще, письма у меня единственный отдых от дел…
А в сентябре пришло известие, что сын снова в госпитале: «В связи с осенними холодами фурункулы мои усилились и дали какую-то опухоль на бедре. Я лег на несколько дней в ближайший госпиталь. Не волнуйтесь. Опухоль уже почти рассосалась, и через дней пяток я выписываюсь…». И уже через 13 дней Алеша снова был в части.
В этом же месяце, не выдержав условий челябинской эвакуации, в Москву вернулась вторая дочь Ружены Францевны – Маня, с мужем и дочерью. Узнав об их тяжелом положении, болезни своей тетушки, Алексей начинает помогать и им:
«…Дорогая тетя Маня, довольно давно не получал от тебя писем. Получили ли вы 400 рублей, посланные в середине сентября? В середине октября я послал еще 330 рублей. Оба раза на имя Оли, чтобы тебе не подниматься в Таганскую гору…»
«…Наконец-то сегодня отправил для тети Мани немного лекарства. Его привезет вам молодой командир Зябликов, который раньше служил под моим начальством в полку, а сейчас едет учиться. Как здоровье тети Мани? На днях вышлю 400 рублей…»
Но ничего уже не помогало:
«…Вчера получил известие из Москвы о том, что тетя Маня в больнице, неприятности с сердцем. Оля сдает экзамены в МАИ. Быть может, Ире лучше поучиться полгодика в Уфимском авиаинституте, а затем перевестись в Москву? От этого она мало что потеряет. Бабушку в Москву отпускать нельзя…»
Но Ружена Францевна улетела к умирающей дочери. Алеша – полон тревоги за их судьбу:
«Конечно, раз тете Мане так плохо, целесообразно было послать к ней бабушку. Весь вопрос в том, насколько у бабушки самой велик запас сил. Но как вы намерены осуществлять поддержку ее продуктами? – спрашивает он в письме маму. И тут же – наставления младшей сестре: – Ира, по-видимому, уже начала заниматься на вечернем факультете. Я понимаю, что это нелегко – учиться и работать одновременно. Чтобы не получилось из этого учения одного названия, ей нужно очень экономно относиться ко времени и по возможности жить в рамках точного распорядка дня… Как папа себя чувствует? Как твое кровяное давление?..»
В поздравлении своих родных с 25-летием Октябрьской революции сын пишет: «Я почти ее ровесник, и сейчас, как никогда ранее, осознал, насколько тесно я связан со всем тем, что она произвела на свет… Жизнь у меня сейчас относительно ровная – затишье».
Конечно, каждое письмо было снабжено штампом: «Просмотрено военной цензурой». И зная это, писавшие не могли высказать и половины того, что было у них на сердце. Только по отдельным фразам или намекам родные догадывались, как обстоят дела, чем занимается и где находится Алеша, каковы его помыслы:
«…Позавчера получил вашу посылку – большое спасибо. Все в ней оказалось нужным… Пока все по-старому… С напряженным вниманием следим за наступлением наших в районе Сталинграда и в центре. Наконец-то!.. Как учится Ира? Пусть напишет мне. Как здоровье папы? Пишите мне почаще, письма доставляют большую радость…»
Декабрь принес трагическое известие – одна из сестер Полубояриновых – Мария – умерла. Письмо в Москву, написанное Алешей, до конца своей долгой жизни будет хранить, перечитывать Ружена Францевна:
«…Если бы не война, если бы не проклятые немцы, Маня могла бы еще жить и жить, можно было бы создать ей благоприятные условия. Но эвакуация и Челябинск окончательно подточили ее силы. Вдали от вас я только теперь осознал крепость нашей семьи. После смерти деда – бабушка и ее три дочери – вот ее основа. И нам, младшему поколению полубояриновской семьи – мне, Оле, Ире и Алику – надо жить также спаянно, не терять друг друга, куда бы нас не разбросала судьба. Бабушка, утешься, внуки любят тебя и делами своими не опозорят твоей семьи. Дай бог увидеть тебе твоих правнуков… Старый год окончился тяжело для нашей семьи – мы потеряли тетю Маню. Пусть Новый 1943 год принесет нам победу!»
Данный текст является ознакомительным фрагментом.