НОВОБРАНЦЫ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

НОВОБРАНЦЫ

Кооператоров с самого начала было в сотни раз больше, чем братвы. К 1990 году их количество исчислялось уже десятками тысяч. Появлялись все новые ларьки, магазины, разрасталась сфера услуг, началась торговля сырьем — лесом, углем, металлом.

Никаких отцов-основателей вместе с близкими товарищами из клубов «Динамо», «Ринг», «Локомотив» да Школы высшего спортивного мастерства не могло хватить на то, чтобы окучивать весь этот «мегабазар». Тем более, многие кооператоры стали просить постоянной помощи: присутствия при ежедневных сделках, охраны грузов, ресторанов. Беспрерывного присмотра требовали такие места, как угол Толмачева и Невского — центр уличной проституции. Стали нужны не авторитеты, а исполнители на зарплате или в небольшой доле. В ОПГ, в первую очередь в «малышевскую», стали массово набирать новичков. Двадцатилетние только и ждали приглашения. Они вот уже пару лет с восхищением смотрели на тонированные «девятки» и мечтали развалиться в барных креслах. Новобранцев набирали из социальных низов. Это были чаще всего дети, чьи родители с трудом дотягивали до каждой следующей зарплаты, а отцы пили и время от времени избивали матерей. Большую часть времени эти юнцы проводили на улице, где и получали свои первые уроки выживания в перестроечном городе. К коллективам спортсменов примыкали маленькие компании, которым удавалось уже с горем пополам получать с пяти ларьков где-нибудь в Рыбацком. Эти ребята могли запугать только мелких кооператоров в соседнем дворе, но даже у них случались время от времени мелкие неприятности. А у «крыши» не было и машины, чтобы не ударить лицом в грязь перед агрессором. Когда на такие компании наталкивались спортсмены, они их спрашивали: «Вы с кем?» — и, услышав в ответ, что они сами по себе, в качестве дипломатического жеста предлагали присоединиться к ним. В Ленинград уже специально для того, чтобы попасть в ОПГ, стали приезжать молодые люди из провинции. В отличие от старшего поколения наших героев, в большой город они тянулись не для того, чтобы заниматься спортом или учиться, а от отсутствия других перспектив. Само собой, это была далеко не самая способная молодежь страны. Жили такие работники по восемь человек в съемных комнатах, буквально на матрасах.

Новым сотрудникам назначали зарплату в 500 долларов и выдавали подержанную «девятку» на пять человек. Эти экипажи отправляли по вызовам в разные точки города, когда нужно было решить какие-то технические вопросы. Скажем, если пьяные не хотели расплачиваться в ресторане или кто-то обижал проститутку. Иногда они просто курсировали по ночам между ларьками и магазинчиками, тем самым предотвращая случайный ущерб от мелких хулиганов. Если новобранец приводил кооператора, то, разумеется, он получал процент с его дани. Когда молодежь вливалась в группировку уже со своими ларьками, с них не требовали платить процент с этих заработков — слишком уж малы они были. Иногда новичкам давали возможность заработать, когда нужно было припугнуть кого-то, не имея цели извлечь прибыль. В таких случаях на жертву выпускали десяток парней, разрешая им забрать себе все, что они смогут отобрать у потерпевшего.

Слабость новых работников была в их патологической неграмотности, неумении разговаривать с людьми, неспособности даже примерно оценить уровень прибыли предприятия. Но была у них и сила — для них не существовало ни авторитетов, ни страха. Им было совершенно все равно, устроить погром в дешевой рюмочной или в гостинице «Астория», драться с дворовым подростком или с мастером спорта по боксу. Они были преданы только лично тому, кто позвал их в группировку, и готовы были порвать любого, на кого покажет пальцем старший. В то время в одну из ленинградских группировок влилось несколько парней с Моховой улицы. На две головы ниже спортсменов, на тридцать килограммов легче, на 10 лет младше. Как-то на Пушкинской улице они столкнулись со здоровенными боксерами, отозвавшимися о них презрительно. Несмотря на очевидный перевес в силе на стороне спортсменов, шпана переломала им кости палками, выдернутыми из скамеек рядом с бронзовым Пушкиным. Когда им позже рассказали, на кого они подняли руку, один из них, Илья по прозвищу Ужик, ответил: «Они думали, дадут ложку, а оказались вилы. Не всегда шелковая рубаха выручает».

Тот же Илья, услышав что-то неприятное в свой адрес, избил участкового в рюмочной, отобрал у него пистолет и удостоверение и принес старшим как трофей. Те были вынуждены вернуть все это участковому с извинениями и подарком.

Для того чтобы организовать работу новоприбывших, их разделили на маленькие группы. Возглавлял каждую группу, по крайней мере на первых порах, кто-нибудь из взрослых спортсменов. Старшего стали называть бригадиром, а сами группы — бригадами.

Это понятие пришло, как ни странно, с производств. Ведь как-то надо было объяснять несмышленышам, некоторые из них к тому же уже отсидели по малолетке, что такое дисциплина. Борцы и боксеры не могли им толковать правила, ссылаясь на спортивную иерархию. Им рассказывали про основы управления на примере советских заводов. Разжевывали буквально как идиотам: «На каждом заводе есть директор. Каждый цех занимается своим делом. Есть инженеры, есть маляры. У каждой группы маляров — свой бригадир».

Порядок среди молодежи удалось наладить только на уровне выполнения ими заданий, поведение же их оставалось неконтролируемым. Они по-прежнему могли сидеть в кафе в перчатках и, как только старший оказывался вне зоны видимости, мгновенно превращались в хамов. Постепенно спортсмены перестали обращать внимание на бесчинства тех, кого уже прозвали «кепками». В итоге получилось так, что большинство «кумаринских» и «малышевских» никогда ни Кумарина, ни Малышева в глаза не видели. В количественном отношении спортсмены стали составлять не больше двадцати процентов в своих же коллективах. Другое дело, что новичкам ни при каких условиях не светили даже мелкие руководящие позиции. Между собой их называли пехотой, подразумевая, что те годятся только для ведения боевых действий. Ни у одного из них не было шанса проявить себя иначе, чем полной бесшабашностью или чрезмерной агрессивностью. Таких использовали примерно с той же целью, что Кумарин когда-то Лукошина,— разжечь конфликт там, где он был на руку. Вершиной карьерной лестницы для новобранца была должность бригадира команды из пятерых таких же, как он. Набор молодых людей в группировки продолжался в течение последующих десяти лет. Большинство из них погибали, не дожив до 30 лет, в результате кровавых конфликтов друг с другом или от наркотиков.

Александр Тараторин

Если лидеры были все-таки мыслящими, хитрыми, а те, кто пришел из спорта за ними, помоложе,— характерными, то в некоторых массовых сообществах набор шел из провинции. Лидер «пермских» Ткач собрал вокруг себя целый выводок тех, кто буквально сбежал из Перми за свои художества. Но, как правило, опасаясь не государства, а своих корешей, перед которыми накосячили. Как в Америку гнали отбросы общества, иначе бы зарезали. Начался за этим «столом» натуральный сучий ропот: «Мы, да мы, да у нас». Интеллект деревенский, неразвившийся. Кичились распущенностью, вседозволенностью. Это была пристяжь. Да и не только его. Большинство приезжих было похоже друг на друга. Голимое лекало, как у старого еврея Соломона. В кабаках они выеживались друг перед дружкой. Собрали лекторат, как сами кричали, коверкая слова. А проще «рамсы» качали за булку с маслом. Вот так образовался клуб очевидных, но невероятных буквально в каждой ОПГ.

Врать ведь тоже надо уметь. Завораживать нацию. Доказать недоказуемое. Обосновать. Внести в массы, что белое — это черное. То есть перевернуть мораль. А могли это лишь лидеры. А вокруг «гоп со смыком», хулиганы без стержня, изгои, параноики. Им нужны были свои Геббельсы. Они перемещались грядками, грудками, как анархисты на грузовиках. По любой причине, пусть из-за килограмма бананов, налетали как осы. Толпа завораживала. Они по одному только ковырять в носу могли. Без грядки кто они? Обыватели с коммунальными платежами, папе в Пермь сигареты послать и то перепутали бы какие. А сбившись в кучу, и подраться можно. А лучше устроить погром и что-нибудь спереть. Так в революцию громили винные склады.

Но придумать сами ничего не могли. Только ударить более слабого. Как в анекдоте, когда Крокодил Гена и Чебурашка опоздали на электричку, а Гена Чебурашке в морду. «За что, Гена?1» — «Так надо же что-то делать!»

Тем более что государство ушло.

Они моду на кепки и приволокли. Да резиновые сапоги притащили с собой и лишь в Питере их разули.

А похожи были на голограмму японскую, которую повернешь, а на картинке девка улыбается. Они только это делали с прищуром.

Вскоре эта орда образовала воронку. Бессмысленная и кровавая карусель эта стала похожа на метрополитен с заснувшим машинистом — по кругу носится поезд — никто не понимает ничегошеньки. Логики никакой. Рассчитать преступление не могут. Все в диких зеленых галстуках и красных пиджаках. Газет не читали. Идиотские выходки.

Вплоть до самого своего самоуничтожения бесились. Так у Ткача на дне рождения 2 июля известный всем Ричард танцевал на стойке со стрип-шестом. Как в «Бриллиантовой руке»: бабы падают, гуси летят. Остальные подпрыгивали, как пингпонговые шарики.

А все человечество считали лохами. Сами же быстро превратились в старую, пожеванную магнитофонную ленту. Короче, Бивис и Батхед. Нужны только для массовки. А ветер дунул — все — нет никого. Я их называл — вигонь — прилипалы.

Но горя принесли с собой чересчур. Юла раскручивалась с 80-х. Скоро даже хозяйки на кухне уже о «тамбовских» говорили. В 91-м «пермские» расцвели — у Ткача сандалии впереди. Собирали друг у друга цепи, один 140-й «мерс» на двадцать человек, телефон отобранный, неработающий. И вперед — на стрелку, как сбежавшие от помещика крестьяне. Порой в «Рекламе Шанс» объявление о продаже сахара прочитает по слогам и все, кричит: «Моя тема — надо шваркать!»

Другие были не лучше. Просто жрали все подряд. Как людоеды. Сварил человека. Пару дней поболел и привык. Потом и жгли людей. В психбольницу надо было сажать всех. Жизнь трамвайного билета не стоила.

Евгений Бубнов, родился в 1977 году

Я имел отношение к организованной преступности, в середине 90-х был среди «пермских», прозвище Длинный.

Родился в 1976 году в Гатчине. Меня воспитывал дед — человек партийный, его друзья — директора заводов. Один из них, Яров, одно время был рядом с Ельциным. Спортом занимался с детства — борьбой, потом боксом. В 1990 году в спортзалах мы уже увидели бандитов. Тогда их поводки, образ жизни был уже очевиден — дорогие японские иномарки, тонированные «восьмерки». Старшими были Никитин, Сурик. Для всех нас это были символы, к которым надо стремиться, но на нас они смотрели как на мелюзгу. Сами они уже были теми «гатчинскими», кто входил в «малы-шевских». Самого Малышева никто не видел — он был как волшебник Гудвин. Его имя завораживало.

Мы начали бомбить ларьки. Одно время так разошлись, что ночью торговля прекратилась. Как-то в спортзале нас встретили старшие и непринужденно поинтересовались, когда это прекратится, наконец. Мы ответили, жить-то надо. Тогда они сказали, что хватит дурью маяться, и предложили работу на рынке — с каждого торговца собирать по 25 рублей. Тем, кто отказывался, мы ломали товар. В милицию никто не обращался. Она сама была на проценте, кроме старых оперов, единственных, кто мог еще показать зубы.

Чуть позже мы оперились — на стрелки нас начали брать, но присутствовали лишь для мебели. В Гатчине бандитов на 1991 год было уже под сто. Мы до лидеров дотянуться не могли. Чтобы тебя заметили, надо было подвиг совершить, типа семерых одним ударом, тогда реклама и тебя подтягивали. Тюрьма не пугала, к ней относились как к неизбежности.

Потом встретил «пермских», начал работать с Ткачом. Стрельба уже пошла. Пуля, она самая быстрая, но метод не самый умный. Не говорит об интеллекте мафии. Да и конфликты доминировали больше внутрикорпоративные. Мы как-то коллективом сидим и серьезно разговариваем, что, может, придет такое время, и кого-то из нас попросят убрать своего же. Чтоб этого не было, надо жить своей жизнью, чтобы старшие не могли сказать, что мы им должны. Также стреляли из-за пурги всякой, все горячие, пыхают, как спички. Как-то на одной вечеринке парень объявил другому, что тот ему должен. Второй говорит: «Не вопрос, пойдем отдам». Вышли, и он его из-за публичной обиды хлоп на глушняк из ТТ.

Из моих самых близких людей — двоих застрелили. Один — крестный отец моего сына — такие показания дал, что больше для меня не существует. Я ему на очной ставке сказал: «Посмотри мне в глаза — может, что-то путаешь?» Он не посмотрел.

Сел надолго. Брали меня на съемной квартире. Звонок в дверь. Потом грохот и: «Открывай добром — мы с СОБРом». Я кричу: «Бить будете». Они: «Еще как!» Я: «Тогда идите на хрен — сами ломайте-тужьтесь». Пока долбали, я четыре конфорки включил — все сжег лишнее, стекла разбил на кухне, чтоб своим знак подать, если вдруг нарисуются, сел на диван, включил телик — жду.

Когда вышел, отошел. Все, навоевался. У гангстеров точно можно найти справедливость, но только в словаре на букву «С». И то толкование будет в стиле их издания.

Сергей Родов, родился в 1972 году

Я имел отношение к организованной преступности.

С четвертого класса я уже занимался спортом. В начале дзюдо, но не мое — не пошло. Потом боксом. К концу восьмого класса уже было по пять тренировок в день. Придешь из школы — поспишь пару часов и на тренировку. Школа мне была неинтересна, как и большинству тех парней, с которыми мы тренировались. После восьмилетки поступил в 115-е ПТУ от Метрополитена. Мне даже преподаватели советовали окончить училище с золотой медалью. Но мне это было незачем. Все время проводил в спортзалах. И улица, конечно, а на коктейли в барах немного не хватало. Наверное, я раздолбай. После училища поступил в Институт физической культуры имени Лесгафта. Нас училось около двадцати пяти боксеров. Учиться было даже интересно, химию только мало кто понимал.

Это был уже 90 год. И все, кто хотел пойти в движение на улицу,— пошли. Из двадцати пяти боксеров в братве, так или иначе, оказалось человек пятнадцать—восемнадцать. Это уж точно. Даже тренеры некоторые примыкали. Моего тренера со «Светланы» тоже заманили, но он пару раз съездил на стрелки и сказал — не мое. А вот тренер Артура Кжижевича участвовал в темах.

Темы нарисовывались случайно. Хаос. Мы слышали, конечно, о Кумарине, Малышеве, Колеснике. Но мы — молодежь в те времена. А они как генералы. Поэтому начинали окучивать кооператоров там, где увидим, где случайно найдем. На Московском вокзале кто-то показал спекулянтов, которые проводников снабжают,— пришли — наехали. Они сперва огрызались, даже из газового оружия стреляли. Куда там — пару раз в бороду дали, и все. Милиция местная нас знала — идешь — они навстречу — привет — привет. Иногда только с ними ссорились — как-то поперек них набедокурили — очевидно, их кошелек выстегнули, так они поддали нам. Правда, в кабинетах. Но бить не умеют. Потом отпустили, погрозив.

Время было бестолковое — многое делали не зачем, а потому, что идея пришла в голову. Как-то на стрелку плевую пришли втроем — смотрим, вокруг братва напряженная собирается. Хорошо, что к нам наш знакомый боксер подошел от них и говорит: «А я думаю, что рожи знакомые, хорошо вспомнил, а то вас гасить уже собрались». Так что особенного братства не наблюдал. Как-то на нас с двумя «калошами» прыгнули — опять же хорошо, что меня боксер знакомый признал. После этого пошли на Сенной рынок — там знакомые парни «воркутинские» промышляли. Говорим, а где ствол купить можно? Они, мол, вон спекулянты стоят, у них газовое оружие переделанное под боевое. Мы подошли — спросили — они подтвердили — мы в бороду дали им и стволы забрали.

Так покуролесили немного, а потом прибились к солидным грядкам, где вертикаль, дисциплина. Так что с 1988 года уже все те спортсмены, кто хотел, могли влиться в рэкет, а пальба началась где-то с 1992—1993 года. Мне кажется, начали стрелять не боксеры, а тот, кто уступал спортсменам в единоборстве. А после первых залпов стало ясно, что «смит и вес-сон» — аргумент посильнее правильно летящего кулака.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.