Глава 7 22 августа 1991 года (вечер): салют над Москвой

Глава 7

22 августа 1991 года (вечер): салют над Москвой

Да, предательство…

Именно это слово сидело во мне весь день 22 августа 1991 года, пока я шагал и шагал по Москве. И ещё одно слово кипело и кипело в груди: «Дурачьё!»

Уже под вечер я добрался до гостиницы. Постояльцев в ней было по-прежнему мало, но это было и к лучшему — говорить о чём-либо не хотелось. Хотелось кричать, произнести с какой-нибудь трибуны речь, попытаться образумить… Увы, в тот вечер в Москве не нашлось бы ни одной трибуны, с которой можно было бы произнести речь в защиту СССР. Такого оратора до смерти, конечно, не забили бы, но его просто не стали бы слушать.

В холле работал телевизор, и перед ним сидела небольшая группа людей. Смотрели хронику, переговаривались вяло. На экране было видно, как водитель боевой машины пехоты пытается сдвинуть с дороги растерзанный ночной толпой троллейбус. Теперь мне стало ясно происхождение той странной остроугольной вмятины в корпусе троллейбуса, которую я видел утром, неподалёку от Смоленской площади с высотным зданием Министерства иностранных дел ещё СССР.

Признаюсь, что вид разбитого, смятого троллейбуса меня тогда не столько потряс, сколько озадачил. Я не видел той хроники, которую смотрел сейчас, стоял, недоумевая, и не мог понять — что же произошло с троллейбусом, кто и как мог это сделать, а главное — как посреди бела дня в центре Москвы может спокойно торчать подобный обгоревший металлолом, и рядом нет ни милиции, ни пожарных, ни эвакуаторов?

От «Смоленки» к проспекту Калинина прямо по проезжей части шли люди, на мостовой были разбросаны цветы и какие-то горшки, на крыше троллейбуса плясали развинченные юнцы, чем-то размахивали, были явно в подпитии. Внизу тоже веселилась компания юнцов.

Ну что было взять с этих? Этих — под припевку: «ГУЛАГ, ГУЛАГ, был только ГУЛАГ, СССР — это ГУЛАГ…» — последние пять лет учили видеть в СССР и в его истории лишь плохое.

Впрочем, и у этих были ведь отцы и матери, деды и бабушки, вряд ли о том ГУЛАГе слышавшие. Школьные программы тогда тоже не были антикоммунистическими — как сейчас. Но вот же — этих воспитали не семья, не школа, а горбачёвские и ельцинские «интеллигенты». А возможно, это как раз были дети, внуки и правнуки давних «кротов».

Смотреть на их разнузданность, на эту радостную пляску смерти было непривычно. Я постоял, наблюдая, и двинулся дальше.

Из-за плеча вдруг вывернулся, обгоняя меня, высокий худощавый мужчина лет под пятьдесят. Недорогой костюм, хорошее русское лицо чуть ли не плакатного вида, но уже — с печатью честно прожитых лет. Мужчина, ни к кому не обращаясь и как будто себя уговаривая, раз за разом повторял: «Может, оно так и надо? Может, эту партию надо запретить?!»

Я подумал — каким же был все эти дни психологический нажим на москвичей, если на вид нормальный советский человек, полностью сформированный Советской эпохой, мог говорить так и — с такой ненавистью. В этом было что-то ненормальное, патологическое, зомбированное.

Да-а, КПСС, «руководящая и направляющая сила советского общества»…

У меня уже давно не было иллюзий относительно того, что представляет собой КПСС — особенно в своей номенклатурной, руководящей части. Я вполне понимал суть давнего анекдота «армянского радио», которое в ответ на вопрос: «Будет ли распущена КПСС после победы коммунизма?» — заявило: «Нэт! Нэ стоит засорять ряды бэспартийных». Но, понимая всё это, я ни минуты не сомневался в том, что хотя брежневская КПСС — это извращённая карикатура на подлинную Коммунистическую партию, официальные установки даже брежневской КПСС — это идеи добра и созидания. Вопрос был в том, чтобы слова вновь — как много лет назад — не расходились с делом.

Всего-то!

К лету 1991 года было ясно, что ликвидация КПСС будет означать ликвидацию Советской власти, а ликвидация Советской власти будет означать ликвидацию нормальной жизни, ликвидацию мощи России и как итог — ликвидацию вообще России.

Увы, к тому же лету 1991 года стало ясно, что во всей остроте это понимает не так уж много советских людей. Жгучего антисоветизма и антикоммунизма горбачёвцы и ельцинисты в советских массах воспитать к 1991 году не смогли, да это было бы тогда пустым занятием. Однако при помощи своры «перестроечных прорабов» из интеллигенции советские массы удалось обмануть.

Если бы Ельцин шёл на выборы Президента РСФСР с антисоветской, антисоциалистической, капитализаторской программой развала СССР, то он не получил бы поддержки и 5 процентов населения. Ну, с учётом интеллигентской истерики в средствах массовой информации этот ренегат мог бы получить 10 процентов голосов, но никак не те от 40 до 50 с лишним процентов, которые он имел в разных регионах РСФСР.

Пожалуй, надо напомнить, что основными кандидатами на пост Президента РСФСР были, кроме Ельцина, Николай Рыжков — горбачёвский Председатель Совмина СССР, командующий Приволжским военным округом генерал-полковник Макашов, Аман Тулеев из Кузбасса — ещё один ренегат, но, в отличие от Ельцина, не оголтелого типа. Фигурировал в списке и непременный член «компании» Жириновский (он тогда впервые набрал «свои» 8 %).

Если бы Президентом РСФСР был избран генерал Макашов (у него в «связке» кандидатом в вице-президенты был толковый профессор-экономист Сергеев), то мы и сегодня жили бы в СССР и при этом процветали бы в условиях развитой социалистической демократии, не думая ни о каких курсах валют, олигархах, ВТО, кишечных инфекциях из Европы, лесных пожарах и т. п.

А в Египет — если кто пожелал бы — садись да поезжай.

Даже если бы Президентом был избран «плачущий большевик» Рыжков, на планах развала СССР был бы, пожалуй, поставлен крест.

Однако народ избрал Ельцина, потому что ему был создан — стараниями ельциноидных интеллигентов и прямой агентуры влияния Запада — образ решительного, энергичного реформатора социализма. Так воспринимало Ельцина большинство избирателей РСФСР, и вот почему он был избран.

Я стоял в холле «атомной» гостиницы и смотрел на экран телевизора. Там крупным планом как раз экспонировалась ельцинская… Впрочем, буду справедливым, тогда с экрана смотрела на Россию ещё не расплывшаяся харя. Ельцин тогда ещё не утратил относительно человеческого лица, но всё равно смотреть на него было так противно, что я не удержался и бросил: «Сволочь!»

Никто не вскинулся, лишь один из сидящих перед телевизором лениво заметил: «Ты всё-таки, друг, полегче»… Что ж, настроение этой небольшой группы иногородних советских граждан, случайно застигнутых в Москве нахлынувшими событиями, не москвичей, было показательным — кроме Москвы и ряда особенно сильно загаженных «интеллигентами» крупных городов в стране относились сочувственно скорее к ГКЧП, чем к его ниспровергателям.

Однако народ по стране ГКЧП не поддержал — ведь для этого необходима была организация, а государственный организм СССР был дезорганизован. В Москве же тогда, как сейчас становится всё более ясным, на всю катушку были использованы все методы психологической войны — от пропагандистских до научно-технических.

Видеоблок хроники закончился, начался повтор, и я ушёл в номер — хотелось отдохнуть перед следующим нелёгким днём. Но вдруг за окном раздались орудийные залпы — густо, дружно.

Раз, затем — ещё раз, ещё…

В первый момент у меня дрогнуло сердце и мелькнула шальная, сумасшедшая мысль, окрашенная радостью и неверием: «Неужели опомнились? Неужели в Москву, в одночасье превратившуюся в антисоветскую, вошли, наконец, сметая всю эту нечисть и дурь, советские войска?»

Я вскочил, готовый выскочить на улицу, но тут в оконном стекле открытого окна увидел цветные отблески и понял — это не Советская Армия-освободительница, а просто ельцинская «огненная потеха», торжествующий «салют» «демократов».

Таким тот вечер и остался в моей памяти: мгновенная сумасшедшая радость, и сразу же за ней — жестокое разочарование и сжатые зубы — под вакханалию ельцинского «салюта».