«Оглянись во гневе…»

«Оглянись во гневе…»

(Читая рукопись новых стихотворений Марины Струковой)

Героический звук в письменной русской поэзии впервые прозвенел в «Слове о полку…». И сказал князь Игорь дружине: «Братья! Лучше быть убитому, нежели полоненному»… Тысячелетняя история христианства на нашей земле мягко, но настойчиво приглушала этот суровый звук, небезуспешно пытаясь сделать народной душе всечеловеческую евангельскую прививку.

Евангельские истины в русской истории воплощались в столь несовместимых, непохожих друг на друга натурах, что западный человек никогда не мог понять, почему кроткие агнцы Борис с Глебом и суровые воины-иноки Пересвет с Ослябей – и те и другие едино почитаются на Руси как христиане; почему русский читатель, ничуть не сомневаясь, равно считает православными людьми и Дмитрия Карамазова с Мышкиным, и Тараса Бульбу с его сыном Остапом.

История Руси была такова, что в роковые минуты, когда решался вопрос – жить или умереть, внезапные героические протуберанцы прорывали медленно затвердевавшую христианскую «земную кору» и вспыхивали в темном русском небе. В такие звездные часы истории этот звук подхватывал Александр Пушкин:

Так высылайте ж к нам, витии,

своих озлобленных сынов.

Им место есть в снегах России

среди нечуждых им гробов.

От Пушкина героическое эхо летело к Лермонтову, проливавшему чужую кровь в чеченском урочище Валерик и воспевшему поединок смертников наполеоновской армады со смертниками Михаила Кутузова:

И молвил он, сверкнув очами:

– Ребята! Не Москва ль за нами!

Умремте ж под Москвой!..

А через семьдесят лет изнеженная душа Александра. Блока причастилась из той же кровавой чаши:

Не может сердце жить покоем,

Недаром тучи собрались.

Доспех тяжел, как перед боем,

Теперь твой час настал – молись!

Звук войны всегда волновал и смущал русское сердце, требуя от него последнего сверхъестественного усилия, чтобы преступить барьер христианского милосердия к врагам и вызвать из глубин доисторического бытия на помощь ошеломленному ходом истории соотечественнику весь исторический, племенной, кровный опыт, загнанный цивилизацией в подполье, в подсознание, в подкорку… Надо правду сказать: редко, но рождалась в России порода людей, которые запредельным усилием души увязывали православное смирение с героической волей самопожертвования. Великий русский философ XX века Алексей Федорович Лосев так соединял эти два начала: «Я многие годы провел в заточении, гонении, удушении; и я, быть может, умру никем не признанный и никому не нужный. Это – жертва… В самом понятии и названии «жертва» слышится нечто возвышенное и волнующее, нечто облагораживающее и героическое… Жертва в честь и славу Матери-Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то самое, что единственное только и осмысливает жизнь…»

Мысли эти рождались у него в 1941 году, когда легендарные русские смертники – Зоя Космодемьянская, Николай Гастелло, Виктор Талалихин, Александр Матросов – собственной жизнью и кровью утверждали истину слов Алексея Лосева, а заодно и правду народной поговорки: «На миру и смерть красна».

…Русская душа, испив хотя бы чуть-чуть красного вина победы, уже парит в воздухе, ощутив, словно крыло птицы, его духоподъемную силу. Помню, как летом 1999 года, после какой-то небольшой военной удачи в Чечне, наш солдат – худой, жилистый, загорелый, сидя на бронемашине, во весь рот улыбался почерневшими губами в телевизионную камеру:

– Чеченцы хорошо воюют, но мы можем воевать лучше!

И меня охватила от этих слов лихорадочная радость: найдем силы, победим, прорвемся!

…И однако на этом кровавом и святом пути вечные противоречия и соблазны подстерегают русскую душу. В лабиринтах подобных соблазнов бродит и твоя душа, Марина. Она находит в себе силы отречься от многих наших святынь:

Если завтра война, мы поплачем о милом,

перекрестим дымящийся дол,

проведем бэтээры по отчим могилам,

чтоб могилы никто не нашел.

Подожжем златоглавый, истерзанный город,

чтобы городом враг не владел,

а зазубренный серп и заржавленный молот

зашвырнем за небесный предел…

Но если уж ты настолько смела и алчна до истины, «так еще будь бесстрашней!». Зачем тогда тебе вспоминать о «славянском братстве», о «славянских падениях», о «славянском реванше»? Какой реванш? Какое братство? Поляки – славяне, хорваты – славяне, да и болгары, в ходу у которых сейчас бытует поговорка о том, что им «дважды не повезло с освободителями», – тоже славяне. А уж об украинцах-«западенцах» (истинных славянах!) и говорить нечего. Расставайся, Марина, со всеми иллюзиями. Они были естественны для Пушкина и Тютчева, но с той поры прошло более полутора веков. Хотя их младшие современники Федор Достоевский и Константин Леонтьев уже понимали, что, сгибаясь перед мощью и посулами Запада, наши восточноевропейские братья рано или поздно предадут Россию.

Ты, Марина, хочешь выкинуть на свалку истории «зазубренный серп и заржавленный молот», но в то же время искренне клянешься:

Пляшет облако горя

по ночным городам.

Я из партии париев,

и ее не предам.

Искры на пепелищах

загораются вновь.

Я за злых и за нищих,

за бунтарскую кровь.

Никуда тебе, русская валькирия, не деться от «черной и святой злобы», о которой писал Александр Блок в «Двенадцати», от мира «голодных и рабов», «заклейменных проклятьем». Жизнь мощным течением волочит тебя в их великую резервацию. Ты сопротивляешься из последних сил и бросаешь в лицо униженным и оскорбленным из этого гетто страшные, пусть, может быть, и справедливые слова:

Анафема тебе, толпа рабов,

бараньих глаз и толоконных лбов,

трусливых душ и ослабевших тел.

Анафема тому, кто не был смел…

Ты не народ, ты – полуфабрикат.

Тебя сожрут и сплюнут на закат.

Крестом поковыряют меж зубов —

Анафема тебе, толпа рабов.

Я сам иногда едва-едва удерживаюсь на этом краю, но заклинаю тебя: не будь столь самонадеянна. Едва ли сегодня дано кому предугадать, что зреет в темном чреве мира русских изгоев. Никто из прежних провидцев ни при какой оккупации – татаро-монгольской, польской, еврейско-чекистской, немецко-фашистской, ни автор «Слова о полку…», ни безымянные русские летописцы, ни Пушкин с Тютчевым, ни Сергей Есенин не доходили до таких проклятий, которые ты бросаешь своему народу.

Зачем призывать их сражаться?

Рабов проще гнать, чем вести.

Они рождены, чтобы сдаться…

Но мы рождены их спасти.

Но с кем ты хочешь их спасать? Со спецподразделением «Альфа», которая по приказу уничтожит кого угодно – хоть врагов народа, хоть его друзей? Со своими поклонниками из РНЕ, которые после осени 1993 года сидят – не ворохнутся, тише воды, ниже травы? С узником Лефортовской тюрьмы литератором Эдуардом Лимоновым?

Душа твоя мечется в противоречиях:

Морозны горные луга,

Кровь на снегу сквозит огнями…

Как тяжело добить врага,

что скорчился между камнями.

Ты видишь смуглое лицо,

оскал страдания и злости.

Он ранен, он попал в кольцо,

болят раздробленные кости.

Он смотрит русскому в глаза,

в отчаянную ярость взгляда,

где совесть шепчет: «Так нельзя!»

А долг командует: «Так надо».

И русский медлит…

Ты назвала стихотворенье «Добить врага», но и тебе бы помедлить с окончательным словом перед тем, как конвульсивно выкрикнуть:

Патриотизм стал символом фашизма.

Его ль за оскорбление считать?

Коль враг России этого страшится,

фашистами мы все сумеем стать.

Не торопись. Слово-то нерусское, рожденное на ненавистном тебе Западе. А у нас, детей войны, фашисты вызывали ярость не меньшую, чем та, которую вызывают в твоей душе чеченские мясники, перерезающие глотки пленным русским солдатам. Но давай задумаемся вот о чем. Неужели ты не видишь, что опытные загонщики нового мирового порядка загоняют тебя, как редкого зверя, в ловушку? Они-то знают, что героическая воля сыновей самых различных, порой враждующих друг с другом племен и народов испепеляет своей температурой все их «демократические ценности», все устои их гражданского общества, все краеугольные камни рыночной экономики, все легковоспламеняющиеся хартии и талмуды о правах человека. Они не в силах справиться с этой волей одним разом, несмотря на всю свою информационную мощь, несмотря на все свое сверхточное оружие, которым руководят компьютеры и биороботы. Их спасение лишь в одном: чтобы, поочередно попадая во всемирно-историческую западню, наши смертники, наши шахиды взаимоистребляли друг друга где угодно – на Прохоровском поле, в предгорьях Чечни, в ирано-иракских пустынях.

Подумай о том, что за последние несколько десятилетий в мире непрестанно льется кровь исключительно бедных народов. Миллионы людей погибли на гражданской войне в Камбодже и в Сомали. Одно африканское племя хутту вырезало несколько сот тысяч своих собратьев из племени тутси; а сколько полегло арабов и персов во время многолетней бойни Ирака с Ираном – один Аллах знает… И ни единым пальцем во время этих кровопусканий не пошевелила высшая бюрократическая знать Европы и Америки. Никаких резолюций не приняли, никаких ультиматумов не выставили, никаких «голубых касок» не послали на кровавые рубежи, где освобождалось жизненное пространство для «золотого миллиарда».

Сколько бы ни враждовали бедные народы Индии и Пакистана – идеологи нового мирового порядка никогда ничего не сделают, чтобы остановить их вражду. Да и несчастные талибы до сих пор резали бы глотки строптивым иноплеменным афганцам, если бы не 11 сентября с бен Ладеном…

Когда мы недавно с мрачным чувством торжествующего возмездия смотрели на тонкие змеиные тела чеченских девушек-камикадзе, опоясанных смертными поясами, бессильно свесивших простреленные головы на спинки красных кресел пошлого мюзик-холла на Дубровке(«Пришли умирать – так умрите!»), я с ужасом подумал: быть русским шахидом – это значит убивать шахидов другого племени. Но, Марина, хотя у тебя и у этих гурий разная кровь, думаю, что вы одной человеческой породы. Недаром ты пишешь:

Надежды мирные убиты,

победа к трусам не придет.

Так где вы, русские шахиды,

борцы за веру и народ?

Ты хочешь быть с париями? Но весь мир, кроме золотого миллиарда – это мир париев.

Ты призываешь: «Добить врага». А если не добивать друг друга на радость черному интернационалу маркитантов? Помнишь стихи Юрия Кузнецова?

А живые воздали телам,

что погибли геройски,

поделили добро пополам

и расстались по-свойски…

А если самый великий подвиг, который мы можем свершить в будущем, – это отвести друг от друга автоматы, стать плечом к плечу и повернуться ликами, грудью, стволами к устроителям нового мирового порядка, при котором никаким героям, никаким жертвенным душам, никаким легендарным смертникам – ни с красной звездой, ни со свастикой, ни с серпом и молотом, ни с зеленой повязкой на лбу – не будет места.

Загонщики торопятся, ловушка почти готова. А ты, Марина, не торопись. Оглянись во гневе…

2002 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.