Антиалкогольная утопия большевиков

Антиалкогольная утопия большевиков

Уже в первые дни пребывания у власти большевики столкнулись с необходимостью выработать четкую позицию по отношению к спиртным напиткам. Советское правительство вынуждено было бороться с так называемыми «винными погромами». Они начались в стране ранней осенью 1917 года. Зачинщиками пьяных бесчинств в сентябре в Астрахани, Гомеле, Орле, Уфе, а в начале октября – в Глазове, Стародубье, Тамбове явились солдаты городских гарнизонов, которые, по мнению современников, вели себя «похуже собак»844. Первые слухи о свержении Временного правительства подхлестнули активность «пьяных революционеров». Наибольшую опасность они представляли в Петрограде. Здесь находились огромные склады спиртного, часть которых располагалась непосредственно в Зимнем дворце. Член Петроградского военно-революционного комитета Ф. Другов вспоминал, что для предотвращения нового штурма бывшей резиденции Временного правительства солдатами близлежащих казарм комитет вынужден был принять специальный документ. В нем говорилось, что вино из царских подвалов будет ежедневно выдаваться представителям воинских частей из расчета две бутылки на человека на день845. В начале ноября 1917 года, когда у Зимнего дворца выставили специальную охрану, толпа начала громить частные склады. Пьяные представляли реальную опасность и для новой государственности, и для обывателя. Очевидцы вспоминали, что В.И. Ленин находился в полной растерянности. Он явно страшился, что погромщики «утопят в вине всю революцию», и призывал «расстреливать грабителей на месте»846. 5 ноября 1917 года Ленин вынужден был подписать специальное обращение «К населению». Власть призывала к жестокому подавлению погромщиков и охране общественного порядка. Однако этих мер оказалось недостаточно. 26 ноября 1917 года ВРК принял решение уничтожить все винные и спиртовые запасы в Петрограде. Поручено это непростое дело было специальному комиссару по борьбе с пьянством. Бутылки разбивались прямо в подвалах, и затем вино откачивали оттуда помпами. Л.Д. Троцкий вспоминал: «Вино стекало по каналам в Неву, пропитывая снег. Пропойцы лакали прямо из канав»847. Такую же тактику пришлось применить и в других российских городах, где в ноябре 1917 года началась очередная волна разгромов магазинов и складов со спиртным. В Екатеринбурге, например, в ноябре, чтобы избежать эксцессов, власти спустили в пруд 9000 литров спирта. Большевики смогли полностью покончить с винными погромами лишь в начале декабря 1917 года. Более трудной оказалась задача сформулировать собственный взгляд на вопросы производства и потребления алкоголя и определить, что здесь является нормой, а что носит патологический характер.

Новая власть поначалу вообще не собиралась заниматься продажей спиртного на государственном уровне. Несколько нормативных актов периода военного коммунизма, в частности декрет «О предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими» (май 1918 года) и декрет «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к напиткам спиртосодержащих веществ» (декабрь 1919 года), были скорее продолжением политики тотальной национализации всех видов производства. Утопические воззрения большевиков на возможность пополнять бюджет без торговли вином особенно ярко проявились после окончания Гражданской войны. В ленинской концепции построения социализма в России не было места спиртному как источнику добычи «легких денег». В мае 1921 года на Х Всероссийской конференции РКП(б) Ленин заявлял, что «в отличие от капиталистических стран, которые пускают в ход такие вещи, как водку и прочий дурман, мы этого не допустим, как бы они ни были выгодны для торговли, но они поведут нас назад к капитализму…»848. В марте 1922 года на ХI съезде РКП(б) Ленин вообще поставил вопрос о категорическом недопущении «торговать сивухой» ни в частном, ни в государственном порядке849. Это можно истолковать как объявление трезвости своеобразным каноном повседневной жизни в условиях новой государственности. Во всяком случае, нормализующие суждения власти не способствовали созданию материальной основы потребления алкоголя – производству спиртных напитков. Кроме того, большевики считали необходимым полностью изменить и бытовые традиции. Известно, что в российской повседневной практике выпивкой сопровождались многие религиозные обряды. Вторжение советских властных структур в сферу обычного права церкви влекло за собой искоренение привычных обрядовых деталей, в частности ритуального употребления алкоголя. Конечно, однозначно решить, что в данном случае первично, а что вторично: борьба с религией или с алкоголем, – сложно. Но характерное для большевиков обвинение церкви в стремлении к спаиванию народа, во всяком случае в дни религиозных праздников и в моменты исполнения треб, создавало основу для объявления абсолютной трезвости нормой жизни в коммунистическом и атеистическом обществе.

Полный отказ от спиртного в иллюзорных представлениях большевиков носил антибуржуазный характер. Безалкогольный досуг сознательных пролетариев должен был стать противоположностью практик повседневной жизни высших слоев царской России. Представления идеологов и руководителей советского государства о природе алкоголизма тоже носили утопический характер. Новая власть восприняла традицию отрицательного отношения к пьянству. Но оно было объявлено пережитком капитализма, проявлением, как выразился Ленин на II Всероссийском съезде профсоюзов, «традиционной психологии капиталистического общества»850. Программа РКП(б) причислила злоупотребление спиртным к «социальным болезням», развивающимся на почве общественной несправедливости. Предполагалось, что при социализме не будет причин, порождающих пьянство. Пока же развитию порока отчасти должен был воспрепятствовать декрет правительства «О воспрещении…». Он в определенной мере подтверждал «сухой закон» 1914 года. Кроме того, по инициативе Ленина в план ГОЭЛРО внесли дополнение следующего содержания: «Запрещение алкоголя должно быть проведено и далее в жизнь, как безусловно вредного для здоровья населения»851. Эта последняя фраза характеризует свойственную большевистскому режиму хаотичность и непоследовательность в решении многих вопросов, а также идеализацию облика рабочего класса – того социального слоя, который должен был определить моральный климат в новом обществе. Ленин, по воспоминаниям К. Цеткин, совершенно серьезно считал, что «пролетариат – восходящий класс… не нуждается в опьянении, которое оглушало бы его или возбуждало»852.

Идеологи и руководители пролетарской революции не задумывались о том, что злоупотребление спиртными напитками – порок достаточно живучий. В классической теории девиантности алкоголизм связан с аномическим состоянием общества853. Реакция на подобную общественную ситуацию, как правило, является отклонением от обычных форм поведения, и виды этого отклонения различны: от откровенного бунта до ухода от действительности, который выражается прежде всего в пьянстве. Большевикам же казалось, что общественное неравенство было устранено уже в 1917 году первыми же декретами советского правительства, а социальная неустроенность – удел остатков эксплуататорских классов. Однако это чувство испытывали даже рабочие, чьи социальные ожидания советская власть не оправдала до конца854. Государственно-идеологическая установка на высоконравственное поведение пролетарской массы не способствовала созданию в начале 1920-х годов системы социального контроля над группами населения, подверженными пьянству.

Борьбой с пьянством лишь изредка занимались местные партийные и комсомольские организации, принимая директивы почти анекдотического характера: «Новгородский Губком РКСМ постановил: к перерегистрации (к февралю 1921 г. – Н.Л.) все члены губкома должны бросить пить, для рядовых комсомольцев – срок до 1 апреля»855. Распространились общественные суды над пьяницами. Весной такое мероприятие провели рабочие одной из фабрик Иваново-Вознесенска, осенью – активисты петроградского «Красного треугольника»856. Но все же это были отдельные факты, лишний раз подтверждающие ориентацию большевиков на быстрое искоренение пьянства.

В реальности же, несмотря на то что в стране действовал «сухой закон», введенный еще в 1914 году и фактически подтвержденный большевиками в 1919 году, горожане вовсе не собирались отказываться от спиртных напитков, потребление которых являлось бытовым каноном. Кое-кому даже в период Гражданской войны, по воспоминаниям Ю.П. Анненкова, удавалось, «расшибившись в доску», достать аптечный спирт857. В отсутствие свободной продажи водки процветало самогоноварение. Тяга к спиртному доводила до крайностей: обследование рабочих Верх-Исетского завода «Красная кровля» зафиксировало, что в период большевистского «сухого закона» многие употребляли одеколон, политуру, лак, денатурат858. К.И. Чуковский записал в своем дневнике потрясший его случай. Летом 1924 года из помещения биостанции, располагавшейся в пригороде Ленинграде, стали систематически исчезать банки с заспиртованными земноводными. Оказалось, что группа солдат совершала эти набеги на станцию с целью добычи алкоголя, хотя известно, что змей, лягушек и ящериц заливали спиртом с формалином – смесью, непригодной для питья859.

Однако вряд ли можно объяснить подобные действия лишь чувством социальной неустроенности. Скорее они являлись следствием «сухого закона», нарушившего нормальный баланс потребления спиртного. Кроме того, с окончанием Гражданской войны в городском социуме стали возрождаться забытые в период военного коммунизма обычаи бытового пьянства. На фабрично-заводских предприятиях, как вспоминали ветераны Костромского экскаваторного завода, это были традиции «первой получки», с которой следовало напоить коллег по работе, «обмывания нового сверла», «спрыскивания блузы» и т.д.860 Неудивительно, что уже в 1922 году во многих городах частым явлением стали кордоны женщин и детей у проходных промышленных предприятий в дни зарплаты. Типичным для того времени является коллективное письмо работниц Московско-Нарвского района Петрограда в редакцию «Петроградской правды» осенью 1922 года: «Окончился пятилетний отдых работниц, когда они видели своего мужа вполне сознательным. Теперь опять начинается кошмар в семье. Опять начинается пьянство…»861 Возобновилась и традиция походов в гости. В 1920-е годы было немало и религиозных, и новых советских праздников, культура проведения которых не зависела от идейного содержания и включала обязательное застолье со спиртным. В 1923 году только несовершеннолетние рабочие тратили на выпивку 4 % своего заработка862. У взрослых эта цифра была выше. Какие средства уходили дополнительно на покупку самогона, браги, денатурата и т.д., неизвестно. Причем это происходило в условиях действия «сухого закона». В экстремальной ситуации Гражданской войны он мог в некоторой степени диктовать нормы потребления спиртного. В мирное же время на первый план выступало саморегулирование жизненных процессов человека, и естественно, что справиться с пристрастием к алкоголю путем запрета оказалось сложно. В пролетарской среде, кроме того, широко был распространен наследственный алкоголизм. Вдобавок, по данным медицинских обследований 1923 года, в Москве почти 40 %, а в Петрограде – чуть больше 34 % молодых людей страдало различными хроническими недугами из-за пьянства родителей863. Полная трезвость, рассматриваемая на властно-идеологическом уровне как норма повседневной жизни, не вписывалась в привычные бытовые практики городского населения в первой половине 1920-х годов.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.