Ф. Вигель Записки

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ф. Вигель

Записки

Приблизился конец этого вечнопамятного года, и все, что в продолжение его я перечувствовал, имело сильное влияние на здоровье мое. Я впал в нервную болезнь, довольно серьезную, и в страданиях встретил 1813 год. Я здесь остановлюсь, чтобы бросить взгляд на сию чудную эпоху в нашей истории…

Каких союзников имела Россия в начале войны 1812 года кроме Бога, беспредельной веры в Его могущество и мужества, ею внушенного? Она одна встретила напор двадесяти язык или, вернее сказать, по крайней мере десяти народов, изнемогала под ударами их, но не пала; и их же, дружелюбно взяв за руку, повела на предводительствовавшего ими. Шести месяцев было ей достаточно, чтобы произвести совершенный перелом в судьбах целого мира. Шесть лет боролась Гишпания с несколькими отрядами наполеоновскими и едва успела не одолеть Францию, а только освободиться от ее ига, и то благодаря быстроте бурного потока, как будто на помощь ей с северо-востока текущего. Где же тут сходство?

Из неприступного острова своего, как с высоты амфитеатра, смотрели англичане на гладиаторов, проливающих кровь свою будто для их забавы и пользы, и, рукоплескал русским, хотели сравнить их с наемниками своими, гишпанцами. Даже и тогда, как спасительная рать ее явилась посреди Европы, чтобы избавить ее от тягости вечной войны, Россия сделалась уже предметом зависти для западных народов. Извинительно было неправдолюбивой и пристыженной Франции приписывать неслыханный урон свой единственно суровости климата, но мнение сие, не разделяя его, старались также поддерживать англичане и немцы.

Известно, что горячая кровь полуденных людей сильнее противится действию холода, чем медленнее обращающаяся кровь жителей севера. Последним сама природа дала защиту, звериные кожи, в которые с малолетства, так сказать, пеленаясь, они прячутся в невыносимо жарких своих избах. Первые целый век любят жить на воздухе, который при всякой температуре, обхватывая весь состав их, приучает его к перенесению всяких непогод. Кто не видел французов в одних фраках, с руками в карманах, весело пляшущих на морозе[79], когда термометр показывает десять или двенадцать градусов! Цыгане, не погибая, в кибитках своих всю зиму кочуют у нас на севере. Отчего же русские, преследуя французов, подобно им, не падали, как мухи? Оттого, что они были в шапках, в шубах, даже в лаптях и не с пустыми желудками; оттого, что воины непобедимой армии шли наги, босы и голодны. В таком состоянии должны бы они были гибнуть и среди лета. А кто привел их к этому? Прозорливый, терпеливый наш Фабий, великий русский вождь все расчел, все предугадал; умудрил его Господь, «насылая слепоту на того, кто мысленно дерзал уже почитать себя Ему равным».

С самых первых шагов Наполеона в России заметны были в нем нетерпеливость, самонадеянность, опрометчивость; заметно было, что надежды возлагает он не столько на гениальность свою, сколько на счастье и на сплоченные им массы, огромный запас людей. «Двадцать пять тысяч человек могу я проживать ежемесячно», – говорил он и промотался, и бежал из России, как должник от тюрьмы. Не столько храбрость и число солдат, сколько искусство полководцев дарует победы. Спрашивается: кто из двух показал тут более искусства? Уж конечно, тот, кто с меньшим числом войск предводительствовавшего несметными силами заставил обратиться в бегство. Всё еще толкуют о генерале-морозе, забывая, что этот год осень стояла у нас теплее, чем во Франции, что первые поражения при Тарутине и Малом Ярославце были в начале октября и что на протяжении почти 400 верст от Москвы до Смоленска, когда еще «генерал» этот не думал показываться, уже целые бригады и дивизии начинали исчезать в неприятельской армии.

Все в этом году было необычайно, неожиданно, чудесно; изображение его, по мнению моему, принадлежит эпопее еще более, чем истории. Запрятанный в угол той огромной сцены, на которой разыгрывалась великая драма, как почти все тогда, был и я некоторым образом вовлечен в ее движение и из тогдашних событий мог собрать некоторые черты, достойные внимания читателя. Какой же славный труд предстоит будущему творцу русской Илиады! Но где он? Родился ли он – тот, который, соединяя в себе одном гении Карамзина и Пушкина, Тацита и Гомера, был бы в состоянии достойным образом начертать потомству величие его предков? Сии шесть месяцев великому писателю едва ли не более представляют материалов, чем десятилетие Троянской войны. Для кисти его сколько красивых, мужественных лиц, коим в стихах тогда же сделан был абрис! И почти у всех русские фамилии: Платов и Милорадович, Раевский и Дохтуров, и молодой еще тогда, храбрый Воронцов, богатый золотом и доблестями, который всю тягость и опасности воинской жизни предпочел забавам и пышности двора, – нежный, попечительный отец для подчиненных, товарищ, брат, друг соратствующим.

И ты предстанешь тут, близнец его во славе, менее его счастливый, но гораздо более чтимый, чудный Ермолов, чье имя, священное для русских, почти в первый раз тогда прогремело! Как бы нарочно во стан христолюбивого воинства Провидение послало юношу, достойного воспеть его подвиги, чистого душой и телом, восторженного Жуковского. Цари тут также сражались под знаменами Царя Царей, перед которым Агамемнон может казаться Терситом. Только из пепла нашей Трои возникла гибель новым грекам, ибо на нашей стороне был опытный, мудрый Нестор, с хитростью Улисса и отважностью Ахилла. Неимоверное, почти то же, что баснословное, – его тут было вдоволь. И как иначе назвать внезапную казнь гордыни – и спасение погибающих, с высоты могущества падение исполина – и из пучины зол быстрое вознесение народа? У нас боги, с человеческими страстями, непристойным образом не мешались в дела смертных, зато везде и во всем было чувствуемо присутствие чего-то невидимого и всесильного. Я почти уверен, что Александр и Кутузов Его прозрели и что даже самому Наполеону блеснул гневный лик Его.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.