Русский с китайцем

Русский с китайцем

В марте 1953 года мы с женой сели в поезд Москва – Пекин. Вагон оказался довоенным СВ с облицовкой из красного дерева и отдельным туалетом на два двухместных купе.

Провожавшие нас родственники принесли уйму еды. У нас была кастрюля пирожков, килограммовая банка черной икры и много других лакомств, достаточных для кругосветного путешествия. И все-таки было интересно покупать на станциях местные деликатесы вроде копченого омуля на Байкале.

Неделя в пути прошла незаметно. И мы потом не раз повторяли подобные путешествия по Транссибу, стараясь подобрать хорошую компанию с гитарой. Это было нетрудно, ибо в Москву этим маршрутом ездили также коллеги из Ханоя и Пхеньяна.

И вот наконец Пекин. Величественные башни древней городской стены возвышались над пустынными улицами, по которым двигались преимущественно рикши. Лишь изредка проезжал то ли трофейный джип, то ли советская «победа». На ней нас и встретили коллеги.

Корпункт «Правды» был размещен в центре города, рядом с главной торговой улицей Ванфуцзин, в переулке с колоритным названием «Колодец сладкой воды».

Это был типичный пекинский сыхэюань – то есть три одноэтажные фанзы, обрамлявшие внутренний дворик. Окна, оклеенные папиросной бумагой. Земляные полы, застланные циновками, под которыми гнездились скорпионы. Буржуйки, чтобы отапливать помещение, а также греть воду для душа и для стирки.

Подобные напоминания о блокадном быте, мягко говоря, не радовали.

Столичная жизнь в 50-х годах носила как бы семейный характер. В Пекине тогда было двенадцать иностранных послов и пятнадцать зарубежных корреспондентов (ныне – послов более двухсот, а журналистов – несколько тысяч). Поэтому нас приглашали на все государственные банкеты. В старом здании «Пекин-отеля» мы сидели буквально в нескольких метрах от главного стола, где Мао Цзэдун чокался с Неру или Сукарно, с Хо Ши Мином или Ким Ир Сеном. Глава правительства Чжоу Эньлай часто подходил к нашему столу и, зная, что я китаист, заговаривал со мной. Дескать, тридцатилетнему мужчине рано есть акульи плавники. Вот, мол, лет в 60–70 это будет полезно для повышения потенции.

Именно премьер Государственного совета дал мне китайское имя О Фучин (что буквально означает «министр европейского счастья»). Однажды Чжоу Эньлай неожиданно пригласил меня в свою правительственную резиденцию и спросил: почему журналисты из других стран постоянно просят у него интервью, а советские – никогда. Задавайте, мол, любой вопрос.

И тут я сморозил глупость. Хотел узнать, когда Пекин станет полноправным членом ООН, но неудачно упростил фразу и спросил: «Когда же КНР вступит в Организацию Объединенных Наций»?

– Удивляюсь, что представитель главной советской газеты задает столь некорректный вопрос. Китай является одним из учредителей ООН. Ему нужно не вступать, а восстановить свои законные права, которые узурпировал свергнутый режим Чан Кайши…

В отличие от большинства зарубежных коллег, мне в Китае не мешал языковой барьер, а, наоборот, очень помогал языковой мост. Не только руководители государства, но и первые секретари парткомов и губернаторы провинций беседовали со мной без переводчика, что вело к совершенно иному уровню откровенности.

В 1956 году на VIII съезде КПК, которому газета «Правда» ежедневно посвящала целую страницу, в комнату иностранных корреспондентов неожиданно вошел Мао Цзэдун и спросил: «Кто тут из «Правды»? Пожал мне руку и похвалил: «Потрудился – так потрудился. Освещал съезд хорошо».

После рукопожатия Великого кормчего моя жизнь круто изменилась. Нам тут же предоставили современную квартиру с центральным отоплением и другими удобствами. А для поездок по стране уже не требовалось просить письменного разрешения в МИДе. Достаточно было позвонить в газету «Жэньминь жибао» и попросить их корреспондента в соответствующем городе подготовить для меня программу.

Но тогда же, в 1956 году, в отношениях между Москвой и Пекином возникла первая трещина. Мао Цзэдун был недоволен тем, что свое выступление на ХХ съезде против культа личности Сталина Хрущев не согласовал с международным коммунистическим движением. В ответ Мао загорелся идеей «прыгнуть в коммунизм» раньше Советского Союза и отказаться от лозунга мирного сосуществования, назвав его проявлением ревизионизма. За авантюризм «Большого скачка» пришлось дорого заплатить.

В 1959 году Хрущев должен был прибыть в Пекин на десятилетие Китайской Народной Республики. Мне было поручено участвовать в подготовке его речи на юбилейной парламентской сессии, в частности, писать раздел о советско-китайских отношениях.

Но перед прилетом в Пекин Никита Сергеевич отправился в поездку по Соединенным Штатам Америки. А как раз в то время на китайско-индийской границе произошли вооруженные столкновения. И чтобы уберечь Хрущева от нежелательных расспросов, было опубликовано заявление ТАСС: Москва, мол, искренне желает, чтобы стороны урегулировали спорные проблемы путем переговоров. Такая позиция вызвала недовольство Пекина. Дескать, как можно ставить на одну доску братское социалистическое государство и капиталистическую страну?

В самый разгар триумфальной поездки Хрущева по Соединенным Штатам Пекин перенес празднование десятилетия КНР на шесть дней раньше – с 1 октября на 26 сентября. Это поставило Хрущева перед нелегким выбором: либо скомкать свой триумфальный американский визит, либо поручить выступить на юбилейной сессии китайского парламента кому-то другому. Хрущев предпочел второе, и речь, которую мы писали, зачитал Суслов.

Однако вечером 30 сентября Хрущев все-таки прилетел в Пекин. И во время демонстрации 1 октября стоял рядом с Мао Цзэдуном на трибуне ворот Тяньаньмэнь. После парада и демонстрации Мао пригласил Хрущева в свою загородную резиденцию. Встретил его там в бассейне и предложил присоединиться.

Но беда была в том, что Никита Сергеевич не умел плавать. На отдыхе в Пицунде он заходил в воду лишь до пояса и несколько раз приседал, чтобы окунуться. Как же неуклюже он выглядел рядом с заядлым пловцом Мао, который легко пересекал километровую ширь Янцзы. Это роковое купание, возможно, послужило не менее действенной причиной размолвки между Москвой и Пекином, чем идеологические разногласия.