Допускать ли Зельдовича к бомбе?

Допускать ли Зельдовича к бомбе?

Вопрос звучит смешно, потому что группа Я.Б. Зельдовича разрабатывала конструкцию первой А-бомбы, и именно за нее будущий трижды Герой Социалистического труда получит свою первую Звезду. Тем не менее в апреле 1948 года уполномоченному Совета Министров СССР а. Бабкину было поручено проверить всех сотрудников Института химической физики АН СССР «на благонадежность», а именно в этом институте числились и Харитон, и Щелкин, и Зельдович, и многие другие ученые, выполнявшие «специальные работы по тематике Первого главного управления».

Тов. Бабкин начал знакомиться с личными делами сотрудников, и тут же был потрясен своим открытием: «при проверке выяснилась засоренность и концентрация большого количества лиц, скомпрометированных в политическом отношении».

15 научных сотрудников, по мнению тов. Бабкина, представляют особую опасность. Среди них:

«II. Зельдович Яков Борисович — 1914 г. рождения, нач. теоретического отдела. Родители его матери и сестра матери живут в Париже. Сестра отца, Фрумкина Р.Н., в 1936 г. — арестована. В настоящее время Зельдович категорически отказывается работать в институте и добился зачисления в штат лаборатории Ю. Харитона. Допуск № 1515/8068 от 18.У11.1946 года».

Уполномоченный СМ СССР был глубоко убежден, что им найдено «гнездо потенциальных шпионов и предателей», так как у них была не только «сомнительная» национальность, но и глубокие связи на Западе.

В своем письме «наверх» (а точнее, традиционном для того времени доносе) тов. Бабкин не может удержаться, чтобы не высказать свое мнение и о руководителях института, хотя ему было поручено проверить только рядовых научных сотрудников:

«Кроме перечисленных лиц, как Вам известно, в институте работают заведующими лабораториями Лейпунский Овсей Ильич, имеющий в Америке родных отца. Брат Лейпунского был арестован органами НКВД, и (…) — быв. активный троцкист, осужденный в 1936 году и прибывший из заключения в 1943 году…»

А.Н. Бабкин глубоко убежден, что им раскрыта преступная группа, конечно же, допускать к секретным работам никого нельзя… Он не сомневается, что будут приняты какие-то меры против этих научных сотрудников, просит его об этом проинформировать.

Однако ничего не происходит. Но письмо А.Н. Бабкина подшито «в дело». Оно тайно будет храниться в документах «Атомного проекта СССР» почти полвека. Ни Зельдович, ни Лейпунский, ни их коллеги по институту так и не узнают об этом письме, которое могло сыграть свою роковую роль, если бы в августе 1949-го испытания первой атомной бомбы закончились неудачей.

Впрочем, Яков Борисович Зельдович прекрасно понимал, какую цену ему приходится платить за свою причастность к «Атомному проекту». И, прежде всего, это было испытание молчанием. Несколько раз я пытался уговорить академика хотя бы что-то рассказать об первых испытаниях ядерного оружия. «Не имею права говорить!» — отвечал Яков Борисович. И лишь однажды он как бы невзначай заметил:

— Меня поразила трава. Была удивительная тишина, и вдруг я вижу, как трава легла — это пришла ударная волна. Тишина и поникшая трава — главное впечатление от ядерного взрыва.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.