4 октября 1944 года

4 октября 1944 года

От большой радости пропадают слова, а мне нужны слова: я хочу сказать Парижу про ту большую радость, от которой слова пропадают…

Неужели сейчас на углу авеню Гоблен и бульвара Сен-Марсель кто-то выкрикивает: «Се суар»?..

Я встречаюсь с Парижем после четырехлетней разлуки. Я видел, как Париж уходил из Парижа. Это было в тот страшный июнь. Я видел гитлеровцев на бульварах. Что меня тогда поддерживало? Я знал, что Париж победит.

Я не был одинок: вся Россия верила в Париж. Россия переживала захват гитлеровцами Парижа как оскорбление. Когда я приехал из Парижа и рассказывал о предательстве, об исходе населения, о генерале Денце, о горе Парижа, Москва слушала мои слова в глубокой тоске. Потом фашисты напали на нас. Четвертый год мы ведем жестокую борьбу. Но и в самые тяжелые дни мы не забывали о Париже. Это все-таки изумительный город! Без него на свете темно и грустно. И Гитлер думал превратить такой город в эдем для померанских скотоводов!

Париж не мог говорить, но русские знали, что Париж живет и борется.

Мы освобождали города Украины или Белоруссии. Я видел вдали Париж серый и розовый в час рассвета, я знал, что, освобождая Киев, или Смоленск, или Гомель, мы освобождаем и Париж. Это знали все офицеры, все солдаты Красной Армии. Друзей Парижа нельзя сосчитать, их слишком много. Может быть, они никогда не видели прекрасного города, но это все же друзья Парижа: ведь они любят свободу и красоту, смелость и улыбку.

Часто я допрашивал пленных немцев, у которых были в кармане свежие номера «Паризер цейтунг» Они жаловались: «Париж теперь не тот… Французы нас не любят…» И, слушая эти вздохи, я был горд за Париж.

Отрадно было видеть поля и дороги, покрытые трупами завоевателей: вот эта дивизия стояла в предместье Парижа. Наши солдаты говорили. «Эти больше не поедут в Париж». Мы сражались за нашу землю, но мы не забывали про Париж.

На живых и мертвых гитлеровцах находили фотографии: они снимались в Париже, спесивые и тупые. Они снимались рядом с Эйфелевой башней — как фюрер. Мертвые, они валялись на нашей земле. Живые, они плелись в лагеря для военнопленных, почесываясь и хныча. Я не знаю, какая именно союзная дивизия первая приблизилась к Парижу. Я знаю другое: сколько немецких дивизий истребила Красная Армия. Между Москвой и Парижем были тысячи километров. Но Москва помогла Парижу.

Мы знали, что Париж не сдался. Мы знали, что Париж борется. Мы салютовали его героям нашими орудиями: мы уничтожали захватчиков. Мы знали, что словами не помочь в такой беде. Мы не пытались образумить фашистов. Мы их убивали. Пожалуй, это единственный способ их образумить. Вот почему мы праздновали освобождение Парижа как общую победу. Красная Армия тоже в ней участвовала, в этой победе.

Были на свете люди, которые не верили в Париж. Или, может быть, они не хотели верить? Может быть, они считали, что Париж стоит не только мессы, но и панихиды, что Париж можно превратить в огромный Монте-Карло? Эти слепцы не знали Парижа. Один русский офицер мне сказал: «Париж — это не пробка от шампанского, как думают многие, — хлоп, и все. Нет, Париж — это огромная бомба замедленного действия, она еще взорвется…»

Бомба взорвалась. Дни августа вошли в историю. Париж превзошел себя. И Красная Армия — в Румынии, в Карпатах, на Висле, в Латвии — торжествовала. Хорошо сказал мне об этом русский солдат: «Когда мы узнали, что Париж прогнал немцев, мы так обрадовались, как будто самый лучший товарищ вернулся назад в роту…» Освобождение Парижа для нас — это возвращение старого друга.

А мне от себя хочется добавить: я счастлив, что дожил до этих дней. Теперь я могу спокойно вспоминать июнь 1940-го — он перечеркнут. Я как бы обхожу улицы милого мне города, я встречаю друзей, разговариваю с седыми камнями и с мальчишками. И, просыпаясь утром, я говорю себе: какое счастье — у нас всех снова есть Париж!