Выборы главного редактора

Выборы главного редактора

После 4 июля редакция уже не бурлила — она притихла, беспокойно переживая случившееся. За те почти две недели, что я отсутствовал, еще заметнее стало расслоение в коллективе по самым разным признакам — на недовольных и довольных сменой хозяев, на виновных во всех катаклизмах и правых, на счастливчиков от продажи акций и ею обиженных, считающих себя обманутыми. К этому добавлялась усилившаяся за последние месяцы разобщенность между старыми и новыми сотрудниками, ведь текучка кадров была огромной — ежегодно в составе АО менялось до девяноста человек, а это в среднем пятая часть от общего числа. Сильно ощущалась и обострившаяся проблема «отцов и детей». Между поколениями от 60–65-летних ветеранов газеты до 22–30-летних новичков стояла трудно преодолеваемая стена из разных жизненных ценностей, разного отношения к традициям «Известий» и представлений о том, что есть и какой должна быть современная журналистика. Главным же состоянием, которое определяло тяжелейший морально-психологический климат в редакции, было нервное ожидание непонятного будущего.

Я не строил иллюзий, что в короткий срок до выборов можно привнести в эту атмосферу какое-то эмоциональное успокоение, не говоря уже о подъеме. Но мне казалось, что неким объединяющим стержнем в сложном клубке настроений может быть профессиональное и человеческое доверие между редакцией и мной, между мной и редколлегией. И я старался этого доверия добиваться. Я ничего не менял в организации работы, но придал больше открытости планеркам, подготовке номеров. В истории «Известий» давно было проверено: чем меньше келейности, закулисной возни, тем больше люди думают о деле, тем лучше конечный результат. Я не принимал командирскую позу, был щедр на похвалу удачных материалов и новых предложений, выдвигал свои, а если высказывал какие-то замечания, то объяснял, чем они вызваны.

Выпуская, в общем-то, среднюю по качеству газету, издерганная редакция готовилась к выборам главного редактора. Каждый сотрудник мог выдвинуть свою кандидатуру, назвать имя другого известинца, любого гражданина Российской Федерации. Естественно, звучала острота, перефразировавшая знаменитый плакат: «А ты стал кандидатом в главные редакторы “Известий”?». Список кандидатов полнился каждый день. Меня спрашивали, иду ли на выборы? Отвечал то, что сказал на планерке после Турции. Но от многих слышал: проголосуем за тебя, ты сможешь повести газету в нужном направлении.

С какого-то момента я, можно сказать, потерял покой. Я всегда любил «Известия». Сначала как читатель, потом как студент журфака Ленинградского университета, начинающий репортер и, наконец, как штатный известинец. И если сейчас, на двадцать шестом году моего счастливого пребывания в «Известиях», от меня может зависеть что-то важное в судьбе родной газеты, разве вправе я устраниться? Разве у меня нет перед ней обязанностей? Обо всем этом думалось, когда позвонил Кожокин, пригласил в свой офис на улице Щепкина. Встреча была долгой. Сделанное мне согласованное с «Лукойлом» предложение идти на выборы подкреплялось заверениями, что в случае моей победы при голосовании меня утвердят главным редактором. Разумеется, была обещана полная самостоятельность в редакторской работе.

В тот же день меня пригласил в «Лукойл» Александр Василенко, и у него в кабинете состоялся аналогичный разговор. Василенко сказал, что «Лукойл» не отказывается от кандидатуры Иллеша, но если я выиграю выборы, Андрей может стать замом главного.

— А если он наберет больше голосов? — спросил я.

— ОНЭКСИМ против него, — ответил Василенко, — но будем как-то договариваться.

Я не исключал, что банк может сделать или уже сделал такое же предложение, как мне, еще кому-нибудь, — ребята там, судя по их маневрам с акциями и хартией, уж точно не простаки, предусматривают все варианты развития событий. Кожокину и Василенко я сказал, что мне надо подумать до завтра. Хотелось все осмыслить и обязательно переговорить с Николаем Боднаруком. Работая в «Общей газете», он принял чье-то предложение войти в известинский список кандидатов. На мой взгляд, на выборах его не ожидала большая удача, но мне было важно знать, что он намерен делать после выборов. Я считал, что если стану редактором, то было бы хорошо работать с Боднаруком, отвечающим за основную тематику в газете — политику. Лучшей кандидатуры на такую роль я не знал. Правда, имелась у меня на уме еще одна достойная личность, но, во-первых, она пребывала в Вашингтоне, а во-вторых, ее имени — Владимир Надеин — терпеть не могли оба наших акционера. Один считал, что Надеин должен был ему продать свои акции, другой — что он воспользовался моментом и загнул слишком большую на них цену.

Мы созвонились с Колей и договорились о следующем. Если меня выберут и утвердят главным, он вернется в газету моим замом. А поскольку я теперь знаю, кто у меня может быть замом, то принимаю официальное предложение Плутника и Ивкина о выдвижении моей кандидатуры.

Сохранившаяся у меня и в воспоминаниях Данилевича подробнейшая, на 64 машинописных страницах, стенограмма собрания свидетельствует, что особое значение было придано процедуре выборов. Она продумывалась и готовилась долго и тщательно, совсем не так, как на первых выборах главного редактора сразу после августовского путча 1991 года. Тогда мы все делали стремительно, голосовали не тайно, а поднятием рук, ни одной кандидатуры, кроме Голембиовского, выдвинуто не было. Сейчас все происходило по-другому.

Намечалось, что собрание пройдет в два тура. В первый, 17 июля — избрание президиума (он же секретариат), счетной комиссии, речи кандидатов, их обсуждение. На следующий день — закрытое, тайное рейтинговое голосование с определением первых трех победителей для представления их совету директоров, который и должен из этой тройки выбрать нового главного редактора и его утвердить.

Заявки на участие в выборах в качестве кандидатов принимались в течение трех дней — с 14 по 16 июля, с утра до восьми вечера. Все они регистрировались, в них указывалось, кто и кого рекомендует. Список кандидатов составлялся не по алфавиту, а в порядке поступления заявлений. Приведу его полностью: Лацис, Агафонов, Резник, Друзенко, Иллеш, Алимов, Эггерт, Голембиовский, Данилевич, Дардыкин, Яков, Киселев, Худякова, Юферова, Боднарук, Захарько, Ильинский. Последнего в этом списке, восемнадцатого кандидата я назову чуть позже, когда по ходу собрания о нем пойдет речь.

Председателем собрания был избран ветеран газеты (и Великой Отечественной войны) Ю. Феофанов, секретарем — Т. Худякова. В счетную комиссию вошли пять человек: одного из них назначил совет директоров, остальные четверо избраны. Комиссию возглавил авторитетный известинец, зам главного редактора «Закона» Павел Демидов. Был утвержден следующий порядок: все выдвинутые кандидатуры обсуждаются персонально и в той очередности, в какой они внесены в список; урна для голосования опечатывается; каждый участник собрания имеет право оставить или вычеркнуть в бюллетене любое количество кандидатур; в помещении, где состоится подсчет голосов, никто не имеет права находиться, кроме членов счетной комиссии.

В общем, все намечалось и проводилось весьма серьезно, без шуток. После обсуждения процедурных нюансов было сообщено, что поступили заявления о самоотводах — от Худяковой, Данилевича, Юферовой, Голембиовского, Резника. Когда их удовлетворили, встал вопрос о восемнадцатом в списке кандидате — им был назван первый вице-премьер российского правительства А. Чубайс. Недовольным гулом зал оценил появление этого имени как чью-то дурашливую выходку. Ее автором оказался активно примкнувший к «инициативной группе» Бесик Уригашвили. Тут же взял слово Яков:

— Мне хотелось бы поддержать Бесика, потому что я тоже подписывал это выдвижение Анатолия Борисовича. Я отношусь к нему с уважением. Он курирует средства массовой информации, имеет непосредственное отношение к ситуации в «Известиях». Я считаю, что он имеет право претендовать и претендует на газету «Известия».

Все это говорилось в едком, насмешливом тоне, перекликаясь подтекстом с недавней статьей в «Известиях», вылившей ушаты грязи на Чубайса. А «непосредственное» отношение первого вице-премьера к ситуации в «Известиях» проявилось в том, что он не стал вмешиваться в конфликт редакции с обоими акционерами — не принял Лациса с его просьбой о помощи в борьбе с ОНЭКСИМ-банком и «Лукойлом». Собственно, та статья была своеобразной местью Чубайсу, и вот сейчас к ней добавлялось дешевое фиглярство. Пятнадцать страниц стенограммы из шестидесяти четырех вбирает задуманная в «инициативной группе» словесная пляска, где под видом заботы о соблюдении регламента в ход шло многое, что могло только оскорблять человеческое достоинство А. Чубайса. Заявлялось, что собрание не имеет права снять с голосования его кандидатуру. Что это может сделать только сам кандидат, а он где-то путешествует по Дании. Что надо его найти и спросить его согласия на самоотвод. Отыгрался на обидевшем его Чубайсе и Лацис:

— Если мы сейчас присвоим себе право снять кандидатуру по отношению к одному кандидату, то, естественно, встанет вопрос, не можем ли мы его применить по отношению к другому, третьему, четвертому и т. д. Поэтому надо искать Чубайса.

Сегодня все это даже забавно читать: вот, мол, какие у нас бывали баталии, какую исключительную роль играла процедура… На самом деле это была никакая не дискуссия, а свойственная стилю поведения «инициативной группы» легковесность, вызвавшая всеобщее недовольство. Не вытерпел этого кривлянья председательствующий Феофанов:

— К нам привлечено внимание всех средств массовой информации. В какой-то мере уже выдвижение такого числа кандидатов близко стоит к некоему фарсу. Выдвижением Чубайса мы можем поставить себя в смешное положение, и все начнут полоскать нас как коллектив, который не очень серьезно относится к очень серьезному делу.

Тут говорят, что регламент — закон, его нельзя ни в коем случае нарушать. Я тоже очень уважаю закон и право. Но есть и такой принцип права: закон, который невозможно исполнить, не может считаться законом. Это наш сегодняшний случай. Если Чубайса оставим в списке и его изберем, совет директоров его не утвердит. Ясно, что он у нас главным редактором никогда не будет. Это неисполнимый закон. Вношу предложение: кандидатуру Чубайса из списка исключить. Кто за? Против? Воздержался?.. Ну конечно, меньшинство за то, чтобы оставить. Мнение собрания по данному поводу выяснено, оно соответствует здравому смыслу.

Приведу основные моменты из выступлений кандидатов, образовавших при подсчете голосов лидирующую «тройку». Первым держал речь Отто Лацис:

— Я в своей жизни работал на руководящих должностях немного и, как правило, против своей воли. Предпочитаю писать и предпочел бы жить так, как жил прежде, когда главным редактором был Голембиовский, а я политическим обозревателем. К сожалению, оказалось невозможным то, на что я и многие рассчитывали — что мы будем предлагать совету директоров одну кандидатуру. Существует реальная опасность, что в тройке окажется и такой кандидат, а потом и главный редактор, с которым я не смогу работать — под его началом. Я согласен баллотироваться и готов буду добросовестно выполнять эти обязанности. Если на меня их возложат.

Анатолий Друзенко:

— Редакции сегодня абсолютно противопоказаны резкие движения, скачки, эскалация не только внешнего, но и внутреннего конфликта. По моему убеждению, должна прийти команда, которая способна создать нормальные, а не экстремальные условия работы. Я против курса на развлекательную газету, газету легкого поведения и облегченного стиля. «Известия» должны вернуть свою нишу — это газета для интеллигенции, газета демократическая и аналитическая. В то же время я за сенсацию, но не слитую кем-то в чьих-то целях, а добытую нами самостоятельно. Короче, я за сохранение традиций «Известий», в том числе всего того лучшего, что было при Голембиовском. «Известиям» слишком дорого обошлась позиция Ивана, не помнящего родства.

Я за политический плюрализм в газете. За то, чтобы она вернулась в ближнее зарубежье, прежде всего в Украину, Белоруссию и Казахстан. Это путь региональных изданий, других путей нет. Я за повышение роли редколлегии. И последнее. Я решительно против проявления всякого фаворитизма в редакционной жизни. Противник того, чтобы наши проблемы решались в каком-то узком, особом кругу. За сочетание широчайшего демократизма и элементарной профессиональной дисциплины.

Время на выступления кандидатов не ограничивалось. Я говорил дольше других, но в стенограмме сокращаю, конечно, и свой текст, причем более существенно, чем у коллег-соперников. Цитирую себя:

— Перед нами стоят в принципе две главные задачи: сохранить преемственность «Известий» в том, что достойно сохранения, и второе — произвести быстрые и решительные перемены, которые назрели давно, а в последние месяцы только обострились. У нас есть идеальная и наиболее перспективная ниша на десятилетия вперед — быть очень информированной и глубоко аналитической газетой, верной, безусловно, идеалам свободы, демократии, выступать за рыночную экономику, права и интересы граждан.

Если стану главным редактором, мы будем внимательно и критично относиться к тому, что делает власть, для нас не будет запретных тем и лиц. Будем заниматься расследованием важнейших проблем, ситуаций, скандалов. Но никогда отныне сами «Известия» не должны становиться эпицентром скандалов. Писать — только на основе выверенных фактов, без высокомерия и злобы, без ерничества, развязности и пошлости. Перемены необходимы во всем — в управлении, организации работы, включая кадровую, в первую очередь — в микроклимате. Нужна новая структура редакции, чтобы охватывать все важнейшие сферы жизни страны, общества. Необходимо избегать существующего дублирования. Ведь это нонсенс, что криминалом занимаются пять или шесть существующих отделов. Должна быть возобновлена работа редколлегии, ее надо обновить за счет высокоавторитетных журналистов, для которых главное в газете — работа, а не борьба. Вся редакционная жизнь должна регламентироваться рядом документов, которые определят функции, права и обязанности всех работающих — от главного редактора до стажера. В самом штатном расписании должна быть предоставлена большая возможность для карьерного роста людей.

Совершенно новая для нас область, для наших умов и практики, — отношения с собственниками газеты. С самого начала конфликта я был против — о чем все знают, и я много раз заявлял об этом — против войны, непримиримости, тупого упорства сначала с одним, а затем и с другим акционером. Есть только один способ плодотворного сотрудничества творческих людей с собственниками, и он давно известен во всем мире — только через диалог, компромисс. Считаю, что в силу своего характера и своих взглядов я смогу создать систему нормальных партнерских отношений с акционерами. Нам обещаны инвестиции и у нас огромное поле для их приложения. Это региональные проекты, новейшие информационные технологии. Сегодня мы на пещерном уровне. Мы чуть ли не единственная газета, не имеющая связи через компьютеры с информагентствами. По нашему зданию от первого до последнего этажа носятся тараканы, мы пользуемся алюминиевыми вилками и ложками, у нас масса других бытовых и социальных проблем. Вот к чему мы пришли, имея в начале реформ самую мощную в мире российских СМИ материальную базу.

Я уверен, что если стану главным редактором, у нас будут такие же отношения с президентом Мурзиным, как они сложились сегодня, — деловые и уважительные. Вместе с ним, со всеми вами мы создадим совершенно новую атмосферу в коллективе. В нем должны поселиться дух сотрудничества, творчества, открытости, доверия, приветливости к коллегам. Склоки и наушничество нетерпимы. Я думаю, что угроза превращения «Известий» в гадюшник, в принципе, уже миновала. Мы должны сделать «Известия» самым привлекательным домом для журналистов.

И последнее. Я не рвался, не рвусь в главные редакторы, потому что понимаю, какой это тяжелый труд, какая это степень ответственности. Но если мне доверят эту работу, я отдамся ей полностью, как отдавался все двадцать пять лет, что работаю в «Известиях».

Мне было задано несколько вопросов, которые в стенограмме не прописаны — были плохо слышны. Один вопрос понятен, цитирую его вместе с ответом:

— Две недели назад вы сказали, что не собираетесь баллотироваться на пост главного редактора. Где то открытие, которое заставило пересмотреть ваше решение за эти две недели?

— Открытие простое. Меня возмущает и все сильнее угнетает то, что стало с редакцией. Я понял, что должен участвовать в изменении ситуации к лучшему.

Напомнив после речей кандидатов залу, что голосуем только завтра, Феофанов сказал:

— Впереди у нас ночь и большая часть завтрашнего дня. Всем нам есть о чем подумать. Любые выборы — это всегда немного божественный акт, простите. Это акт совести каждого человека. Сегодня я прошу всех с большой ответственностью подойти к нашим выборам, от них зависит очень многое в судьбе «Известий»… Ну а кандидаты у нас все достойные. Кто желает выступить?

Первым вызвался Плутник:

— Думаю, что ни я и никто другой из сидящих в этом зале не завидует будущему главному редактору. Дело прежде всего в атмосфере, возникшей в коллективе, и в состоянии самого коллектива. Я думаю, что это одно из самых плохих наследий, остающихся после ухода Игоря. Коллектив, оставленный в таком состоянии, — не лучшая характеристика главному редактору. Меня удивляет обилие претендентов на освободившийся престол. Мы все помним, что продолжительное время потому и пересиживал в трех должностях Голембиовский, что все считали, что нет ему альтернативы. И вдруг теперь мы видим, что альтернатива появилась — и не одна. Можно до бесконечности перечислять те негативные процессы, которые шли в коллективе, в частности то, о чем абсолютно правильно говорил Друзенко, — появился фаворитизм.

Сказав далее, что он видит несколько достойных кандидатур, Плутник отдал предпочтение моей фамилии. Положительно отзываясь обо мне, употребил и словосочетание «при всех его отрицательных качествах», но этих качеств не назвал, так что я остался в неведении, от каких недостатков мне надо избавляться. Мысленно признал: от очень многих. Но было сказано и кое-что лестное, особенно это:

— Он (то есть я. — В. З.) отличается крайне болезненным отношением к работе, к «Известиям», к репутации газеты — и доказывал это на протяжении четверти века.

Вторым и последним выступающим при обсуждении кандидатур был Эльмар Гусейнов. Он поспорил с Иллешем, заявив, что не все ранее уходившие из «Известий» должны вернуться. Назвал двух ушедших на большие заработки, чей возврат, по мнению Гусейнова, не способствовал бы закреплению лучших традиций «Известий».

Разогретые «инициативной группой» процедурные страсти отняли столько времени и сил, что больше не нашлось людей, желавших высказаться по той или иной кандидатуре или по всем вместе. Многие устали от переливания из пустого в порожнее и наоборот, а многим, как выразился Агафонов, «…было до лампочки все, что здесь происходит».

Непосредственные выборы состоялись на следующий день. Пока печатали и раздавали бюллетени, чиркали по ним и опускали их в урну, кое-кто сбегал в Елисеевский, и в разных кабинетах началось уже неформальное перемалывание и пережевывание кандидатур, прогнозирование итогов голосования. Человек двадцать собрались за длинным столом в кабинете Агафонова, и были в этой компании кроме хозяина еще пять или даже шесть кандидатов. И никакого между нами в тот час не возникало внешнего напряжения, было шумно и даже весело, почти как в прежние дружеские годы. Но только почти, ибо все случившееся ранее оставалось при каждом и оно уже не могло вернуть полной прелести давних традиционных застолий.

А потом нас позвали в Круглый зал, и когда там снова собралась вся редакция, Демидов объявил результаты. Голоса среди первых трех мест распределились следующим образом: Захарько — 104, Лацис — 80, Друзенко — 53.

Сразу же собрался совет директоров (без Голембиовского и Лациса), который утвердил меня главным редактором «Известий», двадцатым по счету. Заседание состоялось в хоромах, которые раньше занимали главные редакторы, а после ухода Игоря по решению акционеров здесь поселился Мурзин. Было объяснено редакции, что, как принято в мире, так должно быть и в «Известиях»: персона № 1 в медийном бизнесе — президент компании, ему и восседать в главном кресле главного кабинета. Своими вокзальными размерами он всегда производил на меня тяжеловатое впечатление, и я нисколько не огорчился, что не придется бывать в нем с утра до вечера. Последние полтора года я занимал уютный, оптимального размера (26 кв. м) кабинет в удаленном, самом тихом месте третьего этажа, он имел и небольшую приемную, для секретаря. Мне нравился этот уголок, и уже в новом служебном качестве я отказался от других вариантов, предложенных Мурзиным и находившихся ближе к нему. Вспоминая свои первые дни в роли главного редактора, я прежде всего вижу этот кабинет с постоянными в нем обсуждениями актуальнейшей в тот момент темы — кадровой.

Большинству в редакции было ясно, что создавшая невыносимую обстановку «инициативная группа» должна отойти от руководства газетой. Совет директоров принял решение о реорганизации штатного расписания, что давало основание для упразднения должностей, занимаемых Агафоновым, Дардыкиным, Яковым, Киселевым. Сокращалась как малоэффективная и должность Степанова-Мамаладзе. Вообще-то реорганизация была нужна, о необходимости новой структуры редакции говорил и я на выборном собрании. Мы обсуждали ее проект у меня и у Мурзина (с участием Кожокина) в течение четырех или пяти дней. Наши мнения сошлись во многом, но далеко не во всем. Мне не удалось, в частности, отстоять должность первого заместителя главного редактора, на которой я хотел по-прежнему видеть Друзенко — он переводился в политобозреватели высшего газетного уровня. Я протестовал против новой должности «заместитель главного редактора по выпуску и технологическому обеспечению». Кожокин ее придумал под Цыганова, а я не считал полезным для газеты возводить его в такой статус. Сокращалось общее число членов редколлегии с двенадцати до одиннадцати. Я настаивал, чтобы в ней остался представлявший собкоровский корпус высококлассный журналист, хороший организатор Юрий Орлик — редколлегию для этого не расширили.

В итоге вместо упраздненных должностей пяти заместителей главного редактора вводились три новые по функциям: содержание газеты (Боднарук), выпуск и технологическое обеспечение (Цыганов), развитие и новые проекты (Иллеш). Выведены из редколлегии: Друзенко, Дардыкин, Агафонов, Киселев, Степанов, Яков, Орлик. Помимо оставшихся в ней Бергера (экономика), Сычева (международная жизнь), Юферовой (культура), в новый состав вводились: Боднарук, Иллеш, Цыганов, Ивкин (секретариат), Лесков (новости), Плутник (общество), Мурзин.

При том, что руководящие должности сокращались, а по сути только меняли названия (для увода с них команды Голембиовского), вовсе не имелось в виду, что ее участники должны быть уволены. Каждому из них предоставлялась возможность для творческой работы в ранге отдельских обозревателей, специальных корреспондентов. Все они были сильными пишущими журналистами, и в этом качестве могли принести пользу «Известиям». Я считал, что особенно необходим газете Агафонов как опытнейший профессионал-международник, и мы вели речь с Мурзиным и Кожокиным о предоставлении ему места собкора в Лондоне. Но все «инициаторы» от сделанных им предложений отказались.

Формально уйдя в отпуска, они еще долго продолжали пользоваться своими кабинетами, компьютерами, телефонами. Штаб-квартирой этого правительства в изгнании стал кабинет Агафонова, где с утра до вечера проводились совещания, куда приглашались многие сотрудники для переговоров о возможной новой работе. В середине августа на Пушкинскую площадь, заранее позвав прессу, вышли шесть человек: Голембиовский, Лацис, Агафонов, Дардыкин, Яков, Ямпольская. Обнявшись, встав рядом с памятником великому поэту, они заявили о себе как о продолжателях его духовной борьбы за свободу — с этого акта, сильно отдававшего бутафорией, и началась практически пиаровская кампания будущей газеты. В противовес той газете, которая благодаря их усилиям лишилась независимости, они назвали свой проект «Новые известия».

Еще только собирались деньги на этот проект, а его раскрутка уже приобрела широкий размах и была выстроена исключительно на дискредитации «Известий» и бывших коллег, многолетних своих товарищей. Со страниц газет и по разным теле— и радиоканалам внушалось, что с уходом Голембиовского и его людей «Известия» кончились, а лучшие их традиции способно продолжить только новое издание. Полностью замалчивались истинные причины всей драмы, случившейся с газетой.

Об этих причинах здесь уже многое сказано, разве что сведу их в сухой остаток. Итак, в начальный период реформ мы имели самые лучшие среди СМИ стартовые позиции для существования в условиях рынка. Получив богатейшее наследство в виде почти 4-миллионного тиража, колоссального потока рекламы и шикарного восьмиэтажного здания в самом дорогом месте Москвы, руководство независимых «Известий» оказалось неспособным развивать газетный бизнес. К принятию решений не был допущен ни один грамотный менеджер. По причине плохого менеджмента за шесть лет не был успешно реализован ни один коммерческий проект, за исключением совместного с Лондоном выпуска приложения «Финансовые известия», но он был предложен и разработан в основном англичанами, к тому же финансовой погоды не делал. Из-за множества ошибок и просчетов газета оказалась в тяжелейшем финансово-экономическом положении. Для его спасения пригласили богатую нефтяную компанию «Лукойл». Сотрудникам было заявлено, что это самый лучший из всех возможных инвесторов — сотрудники поверили. Через несколько месяцев редакция открыла информационную войну против «Лукойла», назвав его преступной организацией. Лихорадочно разыскивается новый финансово состоятельный союзник, и он находится, его зазывают — это ОНЭКСИМ-банк. Сотрудникам газеты внушается: это прекрасная, честная компания, отдадим ей побыстрее все общественные и индивидуальные акции. Большинство сотрудников снова поверили, акции отдали, а те, кто засомневался, были зачислены в лагерь врагов. Вскоре начинается конфликт уже с ОНЭКСИМ-банком, он называется мошенником, его люди — наперсточниками. И тут нефтяники с банкирами объединяются. В результате они становятся хозяевами «Известий», газета теряет независимость. В самой редакции были нарушены многие профессиональные и этические правила. Оказался разрушенным, расколотым большой коллектив с неповторимой, десятилетиями поддерживавшейся особой аурой. Все эти годы газету и ее бизнес возглавляет один и тот же человек в трех должностях — председатель совета директоров, президент акционерного общества, главный редактор. Лишившись всех постов, он выходит на Пушкинскую площадь и, глядя в сторону «Известий», сотрудники которых многие годы выполняли не чьи-нибудь, а его приказы, включая ошибочные, дает согласие на информационный огонь уже в их адрес.

Удивляюсь до сих пор, как мог Игорь позволить себе и своей команде использовать любую возможность, чтобы в собственных просчетах обвинять тех, кто не пошел за ними, называть их предателями. Вот что в упоминавшейся книге писал Яков о последнем дне Голембиовского в «Известиях»: он вышел из своего кабинета в коридор,

чтобы больше никогда сюда не вернуться. Коридор был пуст. Никто из нескольких сотен известинцев, сидящих на восьми этажах разваленного корабля, не вышел провожать своего капитана. Он так и ушел по пустому полутемному коридору одиноким. Непонятым. Преданным.

Кем преданным и кто кого предал? Кто кого не понял? Почему сотни известинцев не вышли провожать?.. Яков не задает эти вопросы и не отвечает на них. Но это — из книги, которая выйдет годы спустя. Пиар-кампания же августа — ноября 97-го изобиловала не выдавливающими слезу описаниями из жизни капитана, а ложью и грязью. Утверждалось, что оставшиеся в «Известиях» не смогут делать качественную газету, что там «происходит разгон людей, причем не команды Голембиовского, а просто профессионалов, которые не хотят делать эту газету». Что «новый главный ввел цензуру». Что «объявлен курс на “хорошую газету” и стало модно, как в лучшие советские времена, писать о “простых людях”: гаишниках, дворниках и т. п.». Что снят материал о повышенном радиационном уровне в некоторых местах Москвы — чтобы не дразнить мэра в преддверии 850-летия столицы. И было в разных газетах, на теле— и радиоканалах много-много другого бреда и домыслов, запущенных против «Известий» в рамках рекламы «Новых известий».

Особенной агрессивностью по отношению к старым «Известиям» отличался Лацис. Это он в одной из газет назвал бывших коллег болванами. Когда случайно встретившись с ним в Доме журналистов, я не пожал протянутой им руки, произнеся несколько слов о напечатанном в этой газете, он извинился, сказав то, что говорят в таких случаях: автор исказил услышанное. Но никакой автор не мог бы присочинить от себя то, что публично наговаривал Лацис, в частности против Андрея Иллеша. Цитирую его слова в интервью нелюбимой им «Правде» от 13 августа:

— Особое недоумение вызывает то, что в новом составе редколлегии оказался Андрей Иллеш. Он известен тем, что, руководя проведением последнего традиционного хоккейного турнира на приз «Известий», не представил никакого финансового отчета. И такой человек рвется к руководству «Известиями». Именно его тащили изо всех сил новые хозяева на пост главного редактора, но он не смог войти в первую тройку, занял только четвертое место. В настоящее время Андрей Иллеш занял пост заместителя главного редактора по развитию и новым проектам. То есть он будет иметь прямой доступ к десяткам миллионов долларов, если таковые будут выделены нынешними хозяевами «Известий».

Что же это, если не поклеп, наговор? На целых три полосы дано интервью журналу «Огонек» (август, № 31), вышедшее под заголовком в духе всей этой пиаровской акции: «Отто Лацис: — это будут уже не те “Известия”». И здесь снова немало об Иллеше: «Многие, кто бывал у него в подчинении, вспоминают — тяжелый характер. Он, кстати, был единственным из кандидатов, против которого журналисты газеты выступали на собрании…». Но дальше оказывается, что главное в Иллеше все же «не характер и не попытки во что бы то ни стало его избрать». И здесь Лацис продолжает нагнетать: «Самое главное то, что Иллеш недавно осужден за дорожно-транспортное происшествие с отсрочкой исполнения приговора на пять лет».

Действительно, два или три года назад Андрей оказался причастным к трагическому эпизоду на одной из дорог в Подмосковье. Но все там произошло в считаные секунды из-за стечения целого ряда случайных обстоятельств, в чем его вина не была основной, и находился он в трезвом состоянии (мучившийся в молодости болезнью желудка, он лет пятнадцать не принимал ни капли алкоголя). Однако какое вообще отношение могла иметь вся эта печальная, тяжело переживаемая человеком история к его профессии, новой должности?

«Говорят, — продолжал Лацис, — что Иллеш в инциденте не виноват. Ну, не повезло, с кем не бывает! Не имею никаких суждений по этому поводу, пусть не виноват. Но все равно никуда не деться от самого факта — приговора суда».

Где-то сознавая, видимо, что он говорит позорные для себя же вещи, Лацис вдруг высказывает озабоченность: как бы приговор суда не был использован кем-то для провокации против Иллеша, тем более что по работе он может иметь дело с инвестиционными проектами на миллионы и десятки миллионов долларов… Закончив с Иллешем, его доброжелатель Лацис возвращается к главному смыслу интервью: граждане, которые десятилетиями подписывались на «Известия», теперь этого не должны делать, потому что это будут уже не те «Известия».

Все, кто остался на Пушкинской, не могли не видеть этих публикаций. Возмущаясь ими, многие говорили, что нельзя молчать — нужна громкая отповедь со страниц «Известий». Я был против, но однажды не выдержал натиска голосов — согласился. На следующий день мне на стол легла написанная Алексеем Ивкиным от имени редакции точная и убедительная по фактам и мыслям статья. Но она так и осталась в единственном экземпляре — дважды перечитав, я не стал ее печатать все по тем же соображениям, которые останавливали меня раньше. Во-первых, публикация-отповедь неизбежно явилась бы своего рода рекламой «Новых известий». Во-вторых, мне казалось несолидным для «Известий» реагировать на выпады еще не появившегося на свет издания. И третье, может быть, самое существенное для меня лично — я не мог допустить, чтобы «Известия» выступили против людей, в жизни которых эта газета значила не меньше, чем в моей, а кое для кого, наверное, и больше. У каждого из них есть немалые заслуги перед «Известиями», а у двоих — Голембиовского и Лациса заслуги эти — выдающиеся. Ничто не предвещало того, что в итоге своих действий они должны будут покинуть родные стены. К тому же, совершая эти действия, думая о себе, они ведь считали, что поступают и с пользой для «Известий». Наконец, все они мои товарищи, а с одним, главным из них, я многие годы был очень близок, и моего доброго, а кое за что и благодарного отношения к нему не убавилось, несмотря ни на какие возникшие коллизии. Ко всему прочему, я понимал, что им, особенно Игорю, сейчас невыносимо тяжело, тоскливо, безрадостно… Нет, не лежала моя душа к войне между нами раньше, не лежит и сейчас. Не мог я переступить через себя и сказать: они нас задирают — ударим по ним. Не мог — и не должен был. О чем никогда не пожалел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.