27. Национальный обморок

27. Национальный обморок

Однако, и приняв понятие гражданского патриотизма, нельзя упустить патриотизма национального. В странах однонациональных тот и другой — едины суть. В странах многонациональных, как наша, национальный патриотизм есть составная и подкрепляющая часть общегражданского — и горе тому государству, где эти патриотизмы разошлись. К национальному патриотизму применимы те же характеристики, что приведены выше: готовность делить невзгоды, жертвовать, неугодливость служения. И так же естественно и неукоримо — сознание единства со своим народом.

Любовь к своему народу так же природна, как и любовь к своей семье. В этой любви никто не может быть укорён, но лишь уважен. Как бы ни был круговертен и разбросчив современный мир — но ведь свою семью мы силимся сохранить и мерим особою меркой, пронизанной внутренним пониманием. А нация — это тоже семья, только следующего уровня и объёма; и её тоже скрепляют неповторимые внутренние связи — общий язык, общая культурная традиция, воспоминание об общей истории и задачи её на будущее. И почему же самосохранение нации греховно?

Тут многие меньшие и малые нации нашей страны — ныне патриотизмом своим несомненно, явно превосходят русских. Их национальное чувство — стойкое.

А наше? А наше — истоптано, изорвано в клочья. Короткое время войны с Германией русский патриотизм был разрешён, возвышен, прославлен — а затем, по использовании, задвинут и снова превращен в пугало.

Я говорю тут — о русском патриотизме чистом, любовном, строительном; не о крайнем националистическом переклоне («только наша порода!», «только наша вера!»), не о взнесении своей национальности выше мыслимых духовных вершин, выше нашего смирения перед Небом. И разумеется, не назовём «русским патриотизмом» тот, который заключает малодушный союз со своими уничтожителями-коммунистами.

Не напрямую, не Указом запрещён русский патриотизм — но близко около этого, почти. Немалые силы — и внутри страны, и вне её — направлены к тому, чтобы нас, русских, обезличить.

А мы? А мы — и поддались. Под лавиной нашего поражения в XX веке — опала наша воля защитить свой облик, свою особость, духовную органичность. Мы в упадке нашем много-много виноваты сами.

Вспомним Гоголя: «Велико незнание России посреди России». И вспомним Ивана Аксакова (речь о Пушкине): «Не в том ли вся сумма наших бед и зол, что так слабо в нас во всех, и в аристократах, и в демократах, русское историческое сознание, так мертвенно историческое чувство!»

Тяжче всего — отсутствие у нынешних русских людей слабого и отроду сознания своего единства. Сегодня, когда и большинство народов России в бедствии, — многие из них крепятся своею объединённостью и усилиями местного устройства. А русский народ — в наихудшем положении, ибо в цепи наших потерь мы утеряли связующую, спасительную сцепку друг с другом, а с ней — и сознание своего места в стране.

Наше национальное сознание впало в летаргию. Мы еле-еле живы: между глухим беспамятством позади и грозно маячащим исчезновением впереди.

Мы — в национальном обмороке.

Когда во всём мире растут настойчивые национализмы — обморок нашего национального сознания отнимает у нас и жизненную силу, и даже инстинкт самосохранения.

С горькой горечью опасаюсь, что после всего пережитого и при ныне переживаемом — участь уклона, упадка, слабения всё более угрожает народу русскому.

Причины или силовые поля, направляющие нас к этому упадку, — они сплетаются в удавку на наших глазах, вчера и сегодня, но и тянутся из нашего далёкого прошлого.