И.В. Клюну (1934)

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

И.В. Клюну (1934)

«Иван Васильевич друг мой милый

В Искусстве воздух совсем гнилый,

А жизнь моя на волоске

И таю я как воск в огне

Неужели мне уж не подняться

Чтоб вновь за Новое Искусство браться

Неужели дни уж сочтены

И не видать мне более весны

Искусства Нового.

Печален я, душа томится

Живопись мне ночью снится,

А встану я и весь дрожу

И взять я кисти не могу.

Холсты стоят, а краски сохнут

Болезнь моя не хочет глохнуть.

В кандалах лежу болезни сильной

Прикован к ложу дух мой бодрый

Но как река водой обильной

Сносит все. Так дух мой здравый

Сломает кандалы».

Айвазовский-Листиков, Севастополь

Итак, Иван Васильевич, шесть месяцев лежу больной и сегодня, пролежав еще месяц в больнице «Жертв революции», я впервые почувствовал немного силы, чтоб написать Вам письмо. Это первое письмо к Вам, но это не значит, что я, написав Вам письмо, выздоравливаю, это только цветики, а ягоды будут осенью, когда хирург будет вырезать мою ягоду, предст<ательную> железу, окажется он моим другом иль, может быть, он друг болезни, и при помощи его ножа я буду отправлен на синие высоты, чтоб с синих высот небес смотреть на Барвиху. О! Если б Вы знали, сколько я переживаю все прошлое, как бесконечные кадры кино летят и показывают мне всю пройденную жизнь, и невольно хочется сказать словами великого поэта Сергея Пушкина

«И червь пожрет искусства тело

И мертвый станет сам,

А все, что жизнею глядело

Принадлежало нам»

Времена, пишет поэт, для Искусства стали тяжелыми, потому что общежитие воспитывается на предметных явлениях, оно ничего не может видеть как только предмет; если во времена фараонов египтяне выражали предметные явления, то в этих предметах все же видели Искусство, теперь же не видят его и не знают его, ибо думают, что Искусство и заключается в том, чтобы передать тупой фотографизм, слегка подкрашенный. Но поэт в дальнейшем своем рассуждении верит в весну Нового Искусства и восклицает

«Придет весна для Нового Искусства

И зацветут поля холстов цветами

И все, что съедено червями

Вновь оживет»

Саврасов Казимир Северинович тоже верит в это, и все есть преходящее. На то и придумана к счастью диалектика, чтоб ничего не стояло на месте и сидело долго на стульях. Каждому церберу в силу этой диалектики приходит конец, главное чтоб мы не были конечны, мы должны делать искусство, я не могу сказать, чтобы мои работы не достигали цели, есть и действуют. Лежа в больнице, в минуты облегчения много передумал о путях дальнейшей живописной работы и веру<ю>, Что дам бой или наступающие отступят. Искусство Новое должно жить, как жил Ной и который спасся благодаря своему Искусству. Так писал Саврасов Сергею Пушкину, который видел длительность натуралистического потопа очень большую и усомнился в том, что доживет ли он до окончания потопа, и эти свои ощущения он выразил в шестистишии

«И если нам весны той не дождаться

Дождется молодость ее

Она создаст весну, и будет драться за нее

Я верую в молодость, как в беспредметный мир,

Что тематический кумир

Сгорит в пожаре ее творческой силы»

Саврасов пишет критику Козликову, что сомнения поэта в том, что он не дождется весны, напрасны, и что времена меняются быстрее, чем поэт думает, и что еще не пройдет лето, как все будет изменяться, церберы сменяются, и чем выше их на цепь сажают, тем сильнее падение.

Теперь о себе. Настало лето и я, как зверь дикий в клетке бьется, так я в клетке своей болезни бьюся, куда бы на лето уехать отдохнуть, но это куда сильно ограничивается моей болезнью, далеко от города нельзя, связан с врачами должен быть, жить мне можно либо под Москвой, либо под Ленинградом; очевидно, что буду жить под Ленинградом, и в это лето уже не будем в Барвихе, поэтому я был бы очень рад, чтобы Вы приехали, как пишите, к нам в гости в конце мая или в первых числах июня; я имею надежду, что окрепну, и мы с Вами попутешествуем. Сегодня мне лучше, как-то сильнее становлюсь, но еще одолевает слабость, вчера даже сделал небольшую прогулку. Гомеопаты поднимают мои силы. Стоит жаркая небывалая погода для Ленинграда и солнце, распускающаяся зелень волнует меня и тянет в поле. Я, когда прочитал Ваше письмо о Вашей зимней прогулке в вашу деревню, завидовал этому великому счастью, я лишен всего этого, и это угнетает меня, лето идет, а меня в этом лете нет.

Если будете видеть Кристи[256], скажите ему, что одну тысячу за картину я получил, а другую нет, за тысячу рублей я «Девушку с красным древком»[257] не продаю и могу им выслать обратно, если я болен и семь месяцев не мог работать и сейчас еще не могу, то это не значит, что я вынужден продавать за гроши свой труд. Так я и не могу понять, за две тысячи купили или за одну. Слух был, что купили две работы за две тысячи[258], но Собакевич[259] вычеркнул одну, стало быть, купили одну за одну тысячу.

Я устал и не могу писать дальше.

Жду Вас

К. Малевич.

Привет Екат<ерине> Конст<антиновне>[260] и всем детям — зачеркнуто чаду. 5 мая 1934.

Л<енинград>.

<Приписка на полях:> Случайно нашел кусок газеты в котором оказалась заметка о выставке[261].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.